Как надо жить – чтоб быть любимым

М.: ОГИ, 2001.
ISBN 5-94282-014-7
48 с.

        Писатель так часто говорит о себе, что можно подумать, что он очень себе интересен. Но ему интересно другое.
        Во-первых, ему интересен тот человеческий тип, куда его затолкали насильно, наделав ссадин и рытвин.
        Во-вторых, он хочет этому человеческому типу помочь, потому что прекрасно помнит о том, как раньше чужие книги помогали ему, а также о том, что никто не имеет морального права считать свою жизнь исключеньем.

        Что же касается моей книги, то она вполне произвольна, и ни ее порядок, ни случайные связи стихов – никакого значения не имеют.

ЛУЧШИЙ АВТОЭПИГРАФ – ПОСЛЕДНИЙ АВТОЭПИГРАФ

Pokljanis' – chto marketing, tabu, sexual'nost',
prava cheloveka,
gospodin prezident,
zhurnaly, gazety, TV –
t.e. vsjo to chto nashe
i chto ot tebja ne zavisit –
vsjo eto tozhe tebe interesno.
Клянусь, но – однако...

О, я никогда не забуду
(даже если буду стараться,
а я буду очень стараться),
что все эти яркие дни,
и все, что осталось,
и все, что пыталось остаться,
эта мякоть моя,
моя ненаглядная мягкость,
этот правильный голос
и голос шершавый – мои.

КАК ТРУДНО БЫТЬ ЗВЕЗДОЙ
(или ОТКУДА ТАКОЕ ЖЕЛАНЬЕ
УДАРИТЬ КОГО-НИБУДЬ ПО ЛИЦУ)

как сказала однажды газета "сегодня"
ЕГО БЕЗНАДЕЖНЫЙ, ЕГО ДРАГОЦЕННЫЙ ГОЛОС – ТАК УМЕЮЩИЙ СТАВИТЬ СЛОВА – ПОСТОЯННО ГОТОВИТ К ТОМУ, ЧТО КАЖДОЕ СЛОВО МОЖЕТ ЯВИТЬСЯ ПОСЛЕДНИМ

как написала тебе на е-mail одна идиотка
ТЫ ЖИВЕШЬ, КАК МЕЧТА, КАК ИГРУШКА, КОТОРОЙ НИКТО
НЕ ПОДАРИТ, И КОТОРУЮ НАДО УКРАСТЬ, УКРАСТЬ НЕПРЕМЕННО

и уж как совсем справедливо заметил тебе твой приятель
выводя подышать – после одной неожиданной драки
НУ ЧЁ ТЫ ТРЯСЕШЬСЯ ОТ ЗЛОБЫ, ЧЁ ТЫ ТРЯСЕШЬСЯ
ВЕДЬ ВСЁ ЖЕ ЕСТЬ У ТЕБЯ: МНОГО ДЕНЕГ, ПИРОЖНЫХ.
ВСЕ ТЕБЯ УВАЖАЮТ,
А ТЕ, КТО НЕ ХОЧЕТ (АХ ТЫ, СУКА ТАКАЯ, ГОВНО),
ВСЁ РАВНО УВАЖАЮТ.

вот только этого
мне еще не хватало – для полного счастья

* * *

Так неужели
я никогда не посмею
(а кто, собственно,
может мне здесь запретить,
уж не вы ли, мои драгоценные,
уж не вы ли) –

признаться:

ну были они в моей жизни, были,
эти приступы счастья,
эти столбики солнца и пыли
(все постояли
со мной в золотистой пыли),

и все, кто любили меня,
и все, кто меня не любили,
и кто никогда-никогда не любили –
ушли.

ДВЕ СЕСТРЫ
Отрывок из пьесы

Анночка Иванна сидит рядом с кроватью, на которую навалено огромное количество одеял. Под одеялами – Ангелина Иванна.

АННОЧКА ИВАННА. Анна, я так и знала, чем это кончится. Сначала ты ведешь беспорядочный образ жизни. Потом всю ночь стоишь на сквозняке, кого-то выглядывая. Потом ты заболеваешь, а вот теперь умираешь. Как тебе только не стыдно, Анна.

(молчание)

АННОЧКА ИВАННА. Как сказал поэт: "а ты живи, как будто там внутри / не этой смерти пухнущий комочек, / не костный мозг и не подкожный жир, / а так, как будто там / какой-то жар цветочный, / цветочный жар, подтаявший пломбир". Давай обсудим прочитанное, Анна, давай обсудим.

(молчание)

АННОЧКА ИВАННА. Какая же ты все-таки сволочь, Анна. Я всегда хотела, чтобы ты была счастлива. В конце концов, тебе не в чем меня упрекнуть. Разве я виновата, что у тебя нет детей?

(молчание)

АННОЧКА ИВАННА. Нет, я все понимаю, я тоже иногда грущу и думаю о высоком. Но разве жизнь ограничивается только борьбой и чужими любовниками? Это же не так! Вот посмотри на меня. В жизни есть масса других полезных вещей.
АНГЕЛИНА ИВАННА (из-под одеял). Какие же у тебя ужасные ноги, Аня.

(Анночка Иванна поражена, она сначала смотрит себе на ноги, потом на одеяло.)

АННОЧКА ИВАННА (патетически). Неправда. Я прожила прекрасную жизнь, понимаешь: прекрасную жизнь. Меня все любили. Меня любил муж, мой покойный Николай Степанович, меня любили дети, сослуживцы и сослуживицы...
АНГЕЛИНА ИВАННА (вылезая из-под одеял). Николай Степанович тебя не любил.
АННОЧКА ИВАННА. Нет, любил.
АНГЕЛИНА ИВАННА. Нет, не любил.
АННОЧКА ИВАННА. Нет, любил.
АНГЕЛИНА ИВАННА. Как же он мог тебя любить, когда спал со мной. Два раза.
АННОЧКА ИВАННА (плачет). Но не всю же жизнь, не всю же жизнь. Все другое время, когда он спал со мной, он ужасно меня любил. (Визжит.) А ты просто завидуешь, что он всю жизнь спал со мной! Сука! Сука!
АНГЕЛИНА ИВАННА (саркастически). Да уж, есть чему позавидовать. (Пауза.) Ну прости, Аня. Я совсем не хотела тебя обидеть.
АННОЧКА ИВАННА (успокаиваясь). Да-а? (Вздыхает.) Значит, мне показалось. Но все одно, Анна: с тобой стало невозможно разговаривать. Ты на всех бросаешься, как волчица. Это не доведет тебя до добра.

Как будто в подтверждении ее слов дверь вдруг распахивается, дует замогильным ветром, на пороге стоит каменный Николай Степанович. "Дай руку мне, – говорит каменный Николай Степанович помертвевшей Ангелине Иванне, – дай руку мне".

АНГЕЛИНА ИВАННА (подавая руку). О, как тяжело! Оставь меня! Пусти. Мне больно, больно.

Они проваливаются.
Потом на подъемной театральной машине они подымаются и раскланиваются. Медленно опускаются. Потом появляется одна Ангелина Иванна, принимает аплодисменты, цветы, посылает воздушные поцелуи публике – и наконец-то проваливается уже навсегда.

ГОЛОС ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ. Анечка, Анечка... Какие же у тебя ужасные ноги!

З а н а в е с .

ИНТЕРАКТИВНЫЙ ВЫПУСК
(или РЕКВИЕМ ПО МОИМ ЛИТЕРАТУРНЫМ КУМИРАМ)

Пепел Настасьи Филипповны и Хлестакова стучит в моем сердце,
вот я и мечусь между пошлостью и позором,
между двумя полюсами национального самосознания
(а я всегда был чудовищно национален).

ВОТ, ГОСПОДА, В ЭТОЙ ПАЧКЕ СТО ТЫСЯЧ.
ТАК ВОТ Я ЩАС БРОШУ ЭТУ ПАЧКУ В ОГОНЬ,
А КТО-ТО (КОГО Я НАЗНАЧУ)
ПОЛЕЗЕТ ЗА НЕЙ, БЕЗ МАНЖЕТ И ПЕРЧАТОК.
ВЫТАЩИШЬ – БУДЕТ ТВОЯ.
НЕ ВЫТАЩИШЬ – НА ХЕР СГОРИТ.
А МЫ ПОКАМЕСТ НА ДУШУ ТВОЮ ПОГЛЯДИМ,
КАК ТЫ ЗА МОИМИ ДЕНЬГАМИ В ОГОНЬ-ТО ПОЛЕЗЕШЬ.

и дело не в том что конечно же я нарываюсь
и когда-нибудь точно нарвусь (мне уже обещали)
и дело не в том что экстрема – единственный вид
спорта – где я утверждаю (бедняжка) свою маскулинность;
да и даже не в том что ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ РАДУЖНЫЙ мир
сам кого хочешь унизит – причем забесплатно
(как это там говорят: ТЫ УЖ НАС ИЗВИНИ
МЫ ТУТ ТЕБЯ ПОТОПТАЛИ, ПОМЯЛИ НЕМНОЖКО,
НО МЫ ЖЕ ЗАБЫЛИ, ЧТО ТЫ-ТО ЖИВЕШЬ В БЕЛЬЭТАЖЕ,
И МЫ ЖЕ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО ЭТО ТЕБЯ ОГОРЧИТ –
я так и подумал)
но разве это что-то меняет

ВЕДЬ БУДУЧИ ВСЕ ЖЕ В ДУШЕ
БОРЦОМ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА,
ПЕРЕРАСТАЯ СВОЮ СЕКСУАЛЬНОСТЬ,
ЧРЕЗМЕРНОСТЬ, ЖЕЛАНИЕ ВСЕХ ПОДЧИНИТЬ И ПОСТРОИТЬ –

о если бы только спросили меня (да кто ж меня спросит)
какой же должна быть в натуре
наша привычная жизнь
(но уже без тебя и уже не твоя понимаешь)

Я БЫ ОТВЕТИЛ ТОГДА – НИ СЕКУНДЫ НЕ МЕДЛЯ
Я БЫ ОТВЕТИЛ ТОГДА (извините):
СЧАСТЛИВОЙ, СЧАСТЛИВОЙ, СЧАСТЛИВОЙ

* * *

.................................
...........................
.............................................
.......................................
..........................................


Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить –
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я – жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты – вообще не стоит – жить.

А я вот все живу – как будто там внутри
не этот – как его – не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой-то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,

а так, как будто там какой-то ад пчелиный,
который не залить, не зализать...
Алё, кто хочет знать, как жить, чтоб быть любимым?
Ну чё молчим? Никто не хочет знать?

Вот так и мне не то чтоб неприятно,
что лично я так долго шёл на свет,
на этот свет и звук невероятный,
к чему-то там, чего на свете нет,

вот так и мне не то чтобы противно,
что тот, любой другой, кто вслед за мною шёл,
на этот звук, на этот блеск пчелиный,
на этот отсвет – все ж таки дошёл,

а то, что мне – и по какому праву –
так по хозяйски здесь привыкшему стоять,
впервые кажется, что так стоять не надо.
Вы понимаете, что я хочу сказать?

Огромный куст, сверкающий репейник,
который даже в джинсы не зашить –
последний хруст, спадающий ошейник –
что там еще, с чем это все сравнить?

Так пусть – гудящий шар до полного распада,
в который раз качнется на краю...
Кто здесь сказал, что здесь стоять не надо?
я – здесь сказал, что здесь стоять не надо?
ну да сказал – а все еще стою.

Так жить, чтоб быть
ненужным и свободным,
ничейным, лишним, рыхлым, как земля –
а кто так сможет жить?
Да кто угодно,
и как угодно – но не я, не я.

СОКРАЩЕННОЕ ИНТЕРВЬЮ
(или ПЕРВЫЕ РОСТКИ НОВОГО ИМПЕРСКОГО СОЗНАНИЯ)

– Как Вы написали в одном эссе, "всякий любимец, всякий социальный феномен прекрасно понимает, что любая любовь и любая феноменальность держится на живом мясе". Возникает ощущение, что любовь – это самое яркое Ваше жизненное впечатление? Так ли это?

– Нет. Самое мое яркое жизненное впечатление – это унижение. Унижение, которое я испытываю при столкновении с жизнью, ежедневной и ежечасной. Может быть, я и стал делать то, что стал делать, когда понял, что этот мир настроен против меня. Причем в данном случае у меня нет особого сострадания только к себе. Просто я очень хорошо знаю, в чем именно заключается мое унижение.

– Но это унижение, наверное, должны чувствовать и Ваши читатели, зрители, только уже получая его от вас?

– А они его и чувствуют. Даже если я говорю только о себе. Правда, есть и приятные исключенья. Так в свое время меня очень удивило, что один припухшего вида человек, слушая мое выступление, заметил: "Вот мужик дает. Молоток". (Это обо мне-то). А однажды еще подошел то ли мальчик, то ли девочка, то ли собачка со словами: "Это Вы все про меня написали". Вообще-то я писал про другое. Но мне было тоже приятно.

– Можно ли сказать о вас, что вы принадлежите к тому типу поэта или писателя, для которого вопрос о собственной жизни, ее успехе или неуспехе становится сутью и смыслом поэтического высказывания?

– Можно. Я принципиально иначе, чем многие (которые кстати во всех смыслах достойней и лучше меня) отношусь к своим книгам. Если угодно, как к сериалу, где каждое новое стихотворение перестает быть просто стихотвореньем, а становится исполненным (либо не исполненным) обещаньем. Как будто ты проживаешь свою жизнь, фиксируешь ее, а потом говоришь "вот так жить нельзя", " а вот так у меня не получилось", "а вот так можно попробовать". Но в любом случае ты всегда ощущаешь себя добровольной подопытной крысой. Не могу сказать, что это такое уж большое наслаждение.

– А что же тогда для Вас наслаждение?

– Знать, что твой голос, прорезая пространство и время, способен вызывать столько любви и вражды, столько раздражения и участья, столько неприятия и желанья. И обратите вниманье – при этом всем уже абсолютно неважно, о чем, собственно, ты говоришь. Это похоже на чудо, от которого уже нельзя отказаться.

– И последний вопрос. Если следовать Вашей образной логике, кем бы Вы хотели стать в конце сериала: победителем, жертвой? Ну, хотя бы гипотетически?

– Национальной святыней. Только – почему гипотетически?

REMAKE – REMIX
(или ВСЕ-ТАКИ НЕ ПОСЛЕДНИЙ)

Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,
и там – в саду – солдатики стоят,
и яблоко летит – и это слышно,
и стуки, как лопаты, говорят.

Ни с кем не смог
ни свыкнуться, ни сжиться –
уйдут, умрут, уедут, отгорят –
а то, что там, в твоем мозгу стучится,
так это просто яблоки стучат.

И то, что здесь
сейчас так много солнца,
и то, что ты в своей земле лежишь,
надеюсь, что кого-нибудь коснется.
Надеюсь, вас. Но всех не поразишь.

А раз неважно всем,
что мне еще придется,
а мне действительно еще придется быть
сначала яблоком, потом уже травою –
так мне неважно знать: ни то, что будет мною,
ни то, что мной уже не сможет – быть.

А что уж там во мне рвалось и пело,
и то, что я теперь пою и рвусь,
так это все мое (сугубо) дело,
и я уж как-нибудь с собою разберусь.

Смирюсь ли я, сорвусь ли, оскудею
или попробую другим путем устать,
я все равно всегда прожить сумею,
я все равно всегда посмею стать.

Но – что касается других:
всех тех, которых нет,
которых не было,
которых много было –
то если больно им
глядеть на этот свет
и если это важно вам – спасибо.

REMAKE – REMIX 2
(ЗАКЛЮЧЕНИЕ)

ВОТ Я СТОЮ ПЕРЕД ВАМИ,
ПРОСТОЙ РУССКИЙ МУЖИК,
ЖИЗНЬЮ БИТЫЙ,
СОБОЮ, КАК ВОДИТСЯ, ЛОМАНЫЙ –
ВОТ СТОЮ Я И ДУМАЮ:

а ведь нету претензий нету обид
все что могло – все стряслось
а что не сложилась
как-то иначе моя ненаглядная жизнь –
ну не сложилась

ЗАТО –

КТО-ТО ЗАВИДУЕТ МНЕ,
КТО-ТО БОИТСЯ,
А МНОГИЕ ДАЖЕ МЕНЯ УВАЖАЮТ.

Как это мне удается –
мне неизвестно.

май – ноябрь 2000