Олег ЮРЬЕВ

    Прогулки при полой луне:

        Книга о деревьях, насекомых, женщинах
        и, конечно, о луне.

        СПб.: Ассоциация "Камера хранения", 1993.
        144 с.



ЧЕТВЕРТЫЙ ЛЕНИНГРАДСКИЙ РАССКАЗ

            Мне выдали красную повязку и свисток. Милиционер, похожий на грузина - да он и был грузин - без акцента, но со сдержанной страстью бубнил: "От сада "Олимпия" - к распивочной на углу Пятой Красноармейской, посмотрите, не распивают ли там. А затем..."
            Я сидел у зарешеченного окна на теплой изрезанной лавке и читал "Книгу задержаний". В ней было написано: "17.30. Задержанный Баймухаметов Ш.Г., 1954 г. р. Занимался в саду "Олимпия" онанизмом (дрочил). Старший дружины Здренко", и - другим почерком, лиловым, наискосок - анонимная загадочная надпись: "Приведен в исполнение".

            - А если преступление какое, грабят кого или насилят - чо делать? - перебила грузная тетенька в изумрудном пальто колоколом, желтоволосая, постриженная под горшок.
            - У-бе-гать, - твердо ответил милиционер.
            Тетенька вздохнула и кроткими толстыми ногами затолкала под стул свои четыре сумки. Армянин Иванов (с неровным длинным лицом, по которому от тугого веника волос до извилистого подбородка безостановочно сбегали грачиные глаза) морковными руками плотно потер себя по таким же ушам. Литовка Сваюна надела розовую пуховую шапочку с трогательно свалявшимися темными перушками. Еврей я, притискивая плечо щекой, завязал повязку на правом рукаве, - и мы пошли.
            В Угловом переулке стоял с прихвостнями дождь углом. Тетенька, накрыв голову полиэтиленовой мутной треуголкой, коротко запрыгала по мелковзрывчатым лужам во Фрунзенский универмаг, похожий на гигантский полуразобранный ящик гранат-лимонок. Скоро она и вовсе исчезла зеленым пятном в косо подскакивающем на месте крупнокапельном облаке, где в каждой отдельно темнеющей капле тихо разгорался на понуром стебле желтый фонарик, - а мы все еще не выходили из подъезда. "Ну, берем две - или четыре?" - спросил армянин Иванов. "А не много?" - усомнился еврей я. "Сколько я тебя знаю, ты всегда говоришь, что много, а потом всегда оказывается, что мало", - траги-иронически глядя в сторону и вверх, сказал Иванов. "На меня не рассчитывайте", - сказала еле уловимо шепелявящая Сваюна. "Тогда ты пойдешь", - сказал я, растаскивая на правом рукаве красный бантик. "Сам пойдешь".

            Ближайший магазин был на углу Углового и Московского. Маша холщовой сумкой и высоко поднимая длинные худые ноги, Иванов побежал по белым и малиновым квадратикам кафельного пола - точнее, по неравномерно черной, стекающейся в кляксы воде, - мимо субмарин голубой колбасы и ледокольных носов краснокожего сыра, мимо только что изнасилованных розовых куриц, мимо чего-то пестросерого - сухого и дробного - насыпанного в наклоненные цилиндры бакалейных склянок, - к "Сокам. Водам. Винам. Шампанскому". Иванов спешил, так как до закрытия винных отделов оставалось семнадцать минут, а ему надо еще было сравнить наличествующее с ассортиментом на углу Шестой Красноармейской и Московского, на углу Восьмой Красноармейской и Московского же и на Измайловском, а также в фирменном гастрономе "Стрела".

            Помимо того, Иванов дополнительно спешил, так как нехорошо тянуло под ложечкой, поскольку я остался с литовкой Сваюной на едине и последнем полумарше тихой темнеющей лестницы и, следовательно, мог ее трахнуть, приподняв сухую электрическую шубку вместе с клетчатым подолом шерстяного платья и приспустив матовые колготки и жесткие голубые трусики до мелко забрызганных двуугольных сапог, на что Иванов, признаться, рассчитывал сам.
            "Какие же эти русские все-таки алкоголики", - думала Сваюна про нас с Ивановым, проходя по пустому кондитерскому отделу фирменного гастронома "Стрела". Думала она по-русски, потому что никакого иного языка еще не знала, а только начала по молдавскому учебнику учить румынский. Ее широкие гладкие брови двигались, сопровождая серые зрачки по застекленным прилавкам - с одного тортика, обсыпанного мягким ореховым крошевом, на другой, обложенный листьями и лепестами из зеленого и розового мерзлого масла. Ее подбородок налезал на рот, где толчками вращался леденец. Тонкое в нежных морщинах горло изредка быстро сглатывало. Она улыбалась, вспоминая, как я положил ей в автобусе руку внутрь шубки на живот, и думала, что я, наверно, ласковый и неловкий, как нежный зверь, хоть и еврей, и что мне можно было бы дать, если бы завтра уже не приезжал Думитру; и что, интересно, ему сказала мамаша-сука; и что надо, пожалуй, оставить одну бутылку на завтра, но уж, конечно же, не портвейна, румыны не пьют портвейн, но, с другой стороны, сам что-нибудь приволочет из своей сраной Плоешти, а ей надо выбрать поскорее между вот этим, обсыпанным, и этим, с розочками, и пускай Иванов сердится сколько хочет, что она взяла только два флакона - они все ж таки не румыны, пить не умеют - нажрутся, пойдут смеяться под дождем, попадутся дружинникам из другого учреждения, мент-гурзо напишет на работу, в лучшем случае отгул за сегодня аннулируют, а ей еще надо постирать, все убрать и помыться, особенно здесь, потому что Думитру приедет и сразу же начнет все время трахаться, и времени уже не будет.
            Я медленно шел навстык дождю, пытаясь к нему приспособиться боком, но проворачивался внутри долгополой нейлоновой куртки, присланной из Цюриха добрым доктором Шапиро пленному во Эдоме чаду Израилеву, и глубокий пристежной капюшон заслонял мне глаза. Оставалось идти прямо, но сильно наклоняясь и видя свет фонарей и светофоров разложенно отраженным во взмыленном блестящем асфальте. Однако проклятый капюшон стоял, как ложка, и тяжелая вода понабивалась в мои лобовые волосы и радужными сизыми сгустками заползала в очки. Вообще-то я люблю дождь в городе - он создает на улице тишину, но, с другой стороны, как-то это выходит в результате чересчур мокро. Асфальт подо мной засиял и задымился белой полосой, а над нею, как дерево из белых искр, дрожал дождь. Я приложил лицо к холодной жирной витрине: и как раз из толпы, над которою косо торчали машущие руки с чеками, вытиснулся боком чернобровый мужчин в коленкоровой шляпе. В каждой руке он держал, пропустив темно-зеленые горла меж согнутых пальцев, по две прямоплечие бутылки - на белой наклейке три большие синие семерки, неслыханное везение. Я вздохнул и зашел в магазин. Пока подползала к кассе очередь, тревожно-радостно оглядывающаяся на пустеющие ящики (разоренные гнезда в крупно нарезанной соломе), я, вертя тонкогубый свисток в кармане, думал о том, что жена Иванова - Гаянэ, сокращенно Гайка, а литовка Сваюна - сокращенно Свайка, и как он между ними скачет, бедный, - как какой-то голенастый сложный реверс, похожий на кузнечика; и бывают ли кузнечики брюнетами; но рукава-то и штанины у них точно всегда слишком коротки, и скрепления скрипят и щелкают; а как им не скрипеть и не щелкать, после молдавского розового - по рубль восемьдесят семь, если я только не ошибаюсь, когда сейчас это через одиннадцать лет пишу в позднебарочном замке на окраине сжатого горами длинного немецкого города, а за моим окном ночь - смешанный свет луны и белых фонарей и зачесанное вниз дерево, похожее в грозу на белый беззвучный взрыв.


    Следующий рассказ



Вернуться на главную страницу Вернуться на страницу
"Тексты и авторы"
Олег Юрьев "Прогулки при полой луне"


Copyright © 1999 Олег Юрьев
Публикация в Интернете © 1999 Союз молодых литераторов "Вавилон"; © 2006 Проект Арго
E-mail: info@vavilon.ru