Последние 000

        29 ноября 2000. Опять в Ташкенте. Иночка сидит рядышком. Жара уже ушла, но трава еще зеленая и листья на деревьях. Построили план на зиму: укреплять голову и копить деньги на комнату в Ленинграде. Искупался, Инга потерла спинку, накормила перцами, смотрим телевизор, листаем "Максимку". Воссоединение семьи.

        30 ноября 2000. Планы на жизнь претерпели изменение: не отдаться ли искусству для души. Без зарабатывания денег.

        1 декабря 2000. Теплый день и солнечно. Атмосфера здесь особенная: образ полузаброшенности в полурай: потому что зима – это законсервированная весна, а мы в ней посетители, осматривающиеся, что бы похитить.
        Начальница-феминистка Мирфайзуйдинова Ф.М., поиздевавшись, разрешила временную прописку. Курили в листьях на лавочке, жмурились на солнце. Понедельник – душанба, вторник – сешанба, среда – чоршанба, четверг – журда.
        Катта нозир – большой начальник.
        Поехали на бульвар, где базар художественных ценностей, где есть и наш печальный труд – продавец В. Побродили по вернисажу. Картин все больше, покупателей все меньше, сказал В. Поехали в кино, на французские фильмы: "У обыкновенных людей нет ничего необыкновенного" и "Маленькие опыты с мертвецами". Первый был на фр. яз., б/п, с сюжетом про амбулаторий для душевно травмированных парижан. Когда все они залечились, они не отказали себе в удовольствии устроить пикник в парке амбулатория. Крупным планом серые лица врачей, спустившихся по ступенькам в парк скорби, – и румяные лица отдыхающих: с мячами, на костылях.
        Вечернее возвращение в морозной пустоте, в метро тоже потусторонне пусто. Но даже пустые места заботливо освещены, как памятники. Пустыри под присмотром. На диване с Ингой читать Аристотеля: усвоение истины математическим методом, на примере и по свидетельствованию поэта. Спать голым, как лететь по ветру. До трех. До восьми с половиной.
        2 декабря 2000. С утра серый дождь, славное произведение бесславного живописца. 200 гр. масла, соленой брынзы, 2 кэгэ фиолетовой картошки, куриная разбойничья нога, мешок нечищеных яиц, 9 носов снеговика, хвост петрушки. Сказки голодной утробы. Огонь пылал, клокотали пузыри, шипело безответное под крышкой. В это время мы переносили стол, портрет и машинку в новый кабинет. Теперь у меня кабинет. За окном дождь. На столе Вагинов и бусинка из прошлогодних записок. Какой идет год? ООО! Можно подумать, что все идет по плану.

        3 декабря 2000. Кровать поставили вдоль стены, спать головами на Восток. Так спится глубже, чем поперек меридиана. В результате приснился Хлобыстин с лекцией "Неизбежность шедевра" и мой сон в кустах. Природа в тумане. Вчера Инга сказала: "Ну и что?" – в смысле вчерашнего дня. Как бы день потерян, ничего не произошло экстраординарного. Ничего не произошло: никого не убило, не вырвало. – и слава богу. Страданий же не было, – сказал я, закрывая глаза в темном блаженстве. Завтра пойдем ловить рыбу в сети Интернет. Но сеть сегодня была занята, вместо Интернета очутились в музее Тимура. Музейная лепота. Храм памяти. Сияющая белизна без пятнышка крови. Только ятаган уж больно широк и стрела реальна и неотесанна. Астролябия Улугбека не по годам заумна. Карта завоеваний напомнила мне рисунки умалишенных. От Углича до Дели, кони пили в Ниле, ели траву в Варшаве. Завидная сверхъизбыточность. Потом пошло на убыль.
        На бульваре все то ж. Шашлыки, немецкая музыка, зимние ивы повесили свои кудри в обезвоженный фонтан. Кипарисы только стоят торчком. На брюхе у меня фотоаппарат. Навожу на Ингу. Она стоит смирно, пробуя мимику: уголки губ. Дома рисуем, совершенствуем мастерство к Новому году. Воскресный фильм привносит излишнюю динамику в размеренность вечера: форсированный комизм.
        Разобрал на ночь глядя угол с книгами, не без пыльной тряпки. Из паутинного адка перенес в кабинет несгораемый запас. "Мертвые души", например, развалились на части (карманный вариант). Есть книги, которым уже 20 лет. Этакие герои Дюма. Выдохшиеся барбосы. Рассказывал Инге, что видел в Москве: пир-духа. Приснился Алекс с вопросом "что такое постмодернизм?" – спрашивал меня как по-своему умного человека. Я описал. "Это внешние проявления, – сказал Алекс, – то, что там все летает на самолетах". А в чем суть?" – "Постмодернизм – это такой гомосексуализм", – сказал я. Но Алекс был не удовлетворен ответом.

        4 декабря 2000. Опять дождь. На полу в кабинете натекла лужа дождя. Читаю книжку Макса Нордау "Вырождение". "Это все неврастения" – говорит он о настроениях конца прошлого века. Сам-то он бодрится. К концу дня нарисовал маленький шедевр. Домик на опушке.

        5 декабря 2000. Приснился отрезанный член и писание заявления о пришивании его на место: заявление было написано с большой долей поэзии и остроумия. Пришили, но профессор выразил сомнения в правильности срастания. Очнулся: все на месте. Ах ты подлый грязный сон! Бью подушку и сплю дальше, понимая, что все это негативное влияние ч/б телевизора.
        А в реальности – подступление зимы. Отправился в милицию за постоянной пропиской, набрал бумажек, которые вопрошают о смысле жизни. По заполнении их обнаружится тихая бессмыслица. Как на это посмотрят начальники.
        Дятел выбивает дерево уже не первый год. Он буквоежка. Гоголь.
        Читаю рассыпавшегося Гоголя. Дошел до ночной серенады про поручика, в окошке которого все горит свет и он все не может наглядеться на бойко сточенный каблук. Уснул вместе с этим несусветным каблуком.

        6 декабря 2000. Вот и солнце. Пройтись, что ли, по солнцу?
        Повысовывал нос за окно, но так и остался в комнатах. Инга принесла с охоты двух увесистых толстолобиков: один еще открывал пасть. Зажарили бандитов. Кошка сунула извне голову в форточку: подайте плавники! Угостили головой размером с кошкину. Урчание на всю Вселенную. Инга сделала четыре большие работы, так сказать, одним махом. Ночью – футбол.

        7 декабря 2000. После Нового года – большие планы. Купить компьютер. Научиться Интернету. Начать английский. Рисовать дорогие картины. Издать книжку. Покататься на лыжах с гор. Приехала Инга с деньгами, пошли в поход на базар. Давно я не был на базаре. На 8 тысяч сделали 31 покупку! Холодец, хурма, корейские грибы, огурцы, яблоки, абрикосовые косточки, окорок и зеленый лук. Красная гвоздика – под ноябрь. Мыло для рук. Зашли в ресторанчик корейской кухни: почитать меню. Салат из бамбука. Это на будущее. Сегодня – проба всего по чуть-чуть. Мед с вареньем. Чай с верблюжьей колючкой. Зимние маленькие мухи так и вьются над столом. Под "Стариков-Разбойников" печенье-таблетки "Курвуазье".
        Под мелодию урчания соков читаю "Смерть в кредит". Рисовали холсты.
        Вчера было землетрясение в Самаре.

        8 декабря 2000. Снилось, что сплю на снегу. День обещает быть теплым. Поехали с Ингой на другой рынок – в сорок раз больше вчерашнего. Истратили 5 тысяч. Купили золотого корня, боярышника, бабочку с изюмом. Пил немецко-узбекское пиво, оглядываясь на сумерки. Обратно неслись на такси под луной. Курил "Родопи". Дома заварили борщ. Открыл чемоданчик с рукописями от 80-х годов. С любопытством полистал тетрадки. Вполне развитые тексты. С ароматом времени: мне 19-20 лет. Тогда я не ленился писать, был в письменности по-настоящему, как писатель. Это сейчас я работаю в жанре "записки для туалета". В юности же был маньяк.

        9 декабря 2000. Приснилась обратная дорога А – С. Автобус остановился в Р. С сожалением подумал: что-то мало погостил в Т. Вошел в кабинет: нет, нет, я все в Т.: на полу, на газетах рассыпаны ягоды боярышника! Да и Инга сама вот она, умывает в цветных штанах лицо! За окном тишина: суббота. Половина первого. Попили из нового чайника трав со сливовым вареньем. Нашли салфетки и засунули их за воротник. Медленное, еще сонное курение, как на глубине. Дым идет слоями, напоминая соседнюю галактику. Нарядился в клетчатую рубаху-после-бани. На зимнем пейзаже дорисовал два черных дерева на юру. Какой-то засранец в это время взорвал в саду петарду; хотел вздрогнуть, но не вздрогнулось. Птица поскрипывает как-то механически, скорее по привычке; чем по вдохновению пола. Появился рыжий кот на полусогнутых лапах, что-то нашел в листве и принялся грызть, тряся башкой. Его зовут Мурзик! Возможно, его так звали, когда он был маленький. Теперь он уже ни на что не откликается.
        "Вот и лопата. Я должен все приготовить для прихода моих превращающихся героев. Двор мой тих и светел. Лишенная листьев липа помнит, как мы сидели под ней много, много лет тому назад, белые, желтые, розовые, и говорили о конце века. Тогда зубы у нас были все целы, волосы тогда у нас не падали, и мы держались прямо", – это я вечером поплыл по Вагинову. "Пока я пишу, летит ненавистное время".

        10 декабря 2000. После Н. года буду писать книгу "Вариант философии". А пока – встал рано, в половине девятого, на фоне черных стволов заметно движение микроскопического снега. Дошло все-таки и досюда. Пошел на заре в магазин за рисом: буду делать рыбный салат. Наварил компоту, дочитал до точки "Козлиную песнь". Доспал то, что недоспал. В козлинопесенном настроении попил свежедушистого компота с золотым корнем. Обдумал вариант будущей книги, полистал Мерло-Понти... "вся та сфера бытия, где наше собственное бытие – стремится постоянно и чудесным образом присутствовать" – может быть. Мой вариант будет забавнее. Смахну сейчас тряпкой пыль с холста, пойду рисовать огромный зимний пейзаж. Радиола розовая уже начинает действовать.

        11 декабря 2000. Работа вобрала в себя все последние достижения моей новогодней живописи. Эта вещь уже XXI века – и не потому, что она громадная, а потому что в XXI веке мы все, очевидно, умрем. По ней будут судить о степени моего истощения, о степени полноты. Словом, памятник. На нем изображены сумерки, в которых мерещатся елки, изгиб реки прорезает заснеженную равнину с кустиками трав. На первом плане дремлет воробей. Подпись. Пришел Игорь с бульвара, пошли пить пиво, есть жерех, отдыхать от свершений. В природе – полнолуние, зимние деревья окрашены этой японской луной. Видел в зажженном окошке летчика, сидящего на кухне. Поднялся к Блоку на поклон. Созерцал изменения своего созерцания. Мимолетная грусть. Инга нашла запропастившегося Стерна. Нарисовала за время моего отсутствия пейзаж полдня, какой выдался в прошлый год при затмении солнца. Освещенность вполсилы, поблекшие, как бы присыпанные пеплом цвета, предумышленная порча мира. Но ведь это на время, не навсегда. Холодок опасности. Те звери, которые были, присмирели. Затаились, чтобы опять застрекотать.

        12 декабря 2000. День путешествия за справками. Накупили живых трусов для новогодней лотереи. Напекли оладий. "Белое солнце пустыни" здесь под цензурой, смотрели его подпольно: напрямую из Москвы. Сфотографировался на память и на документ. При ночной лампе, держа две книги на животе, читать то Стерна, то Селина то попеременно, то одновременно. Если бы еще удалось на них пристроить де Сада, то это был бы уже животворный треугольник, магический коктейль.

        13 декабря 2000. Смотрели старые фотографии, смеялись, потому что на них изображены то такие музыканты-интеллектуалы, то веселые проходимцы (мы). Со временем наши физиономии становятся все более асимметричны, все менее притягательны. Уходит шарм талантливости, зарастает печать одаренности. Из носа уже растут волосы ужаса – о чем говорить. Пошел к другу молодости – Кариму Иегубаеву (Султановичу). У него тоже – болит бок: продуло за компьютером. Попили пива с селедкой (селедка – деликатес), посидели за компьютером, наблюдая за чудесами фотошопа; проклятый мир превращений, Паганини нулей, Сатья Баба Коперфильд. Возвращался через дождь. Вокруг шиповник алый цвел, стояли темных лип аллеи. Старый запас. Нет, нет. Да, да. Пора учиться брать мышку за хвост.

        14 декабря 2000. "Франваль, совершенно бесстрастный, заботится лишь о том, как омрачить существование других. Характер его, мстительный и властный, проявлялся, стоило лишь причинить ему малейшее беспокойство. Стремясь любой ценой вернуть себе покой, он без лишних раздумий избрал для этого такие средства, которые могли лишь снова погрузить его в пучину страстей. Обретал ли он желаемое? Все свои душевные и физические силы использовал он единственно во зло. Вынуждая других использовать против него его собственное оружие, он пребывал, таким образом, в вечном круговороте коварного борения".

        15 декабря 2000. Пошел на Рынок торговать Картиной. Там дух обогащения и тщеты, ползучее безумство, борьба калек. Плюнул на Картину, пошел пить пиво, есть сардельку, картошку-пюре. Стоял на солнце, подражая утренней рептилии. Вот и все мои подвиги на этот день.

        16 декабря 2000. Приснилась собака с огромным, как скала, куском ветчины. Это Инга вчера нажарила ежиков, которые ей в свою очередь приснились 11 декабря. Здесь прослеживается толстая связь между сновидениями и пищеварениями. Мясо – к мясу, секс – к сексу, деньги – к деньгам. Что приснилось – то и ешь! И философия, и логика, и литература, и анализ.

        17 декабря 2000. Воскресенье. День забвения.

        18 декабря 2000. Лежал на операционном столе: женщина-хирург шила губы нитками. Смотрел ясными глазами в софиты над головой.

        19 декабря 2000. Просидел весь день, поджав ноги, в кресле.

        20 декабря 2000. Ходил по воздуху с лейкопластырем на носу, дышал носом. Вечером пришло сообщение из С. о катастрофе в сфере бытия: насмерть сбили Игоря Короткова, мужа сестры. Чувство вторжения в жизнь сюрреалистичности самой жизни.

        21 декабря 2000. Утром сюрреалистичность начинает приносить плоды: как бы все более разлагаться. Ее тоже надо шить нитками.

        22 декабря 2000. Напился, выел из губы все нитки. Встретил своих безобразных обидчиков. Оказывается, одному из них я выбросил в пыль его кепку. Как можно бросать в пыль чужие кепки? Это их невыразимо оскорбило.
        Надо выпить, чтобы загладить унижение и подкрепить их недавнее благородство: ведь их держали, и кости мои еще 18 числа уже лежали бы в арыке. В том самом, где уже обнажены скелеты велосипедов, пишущих машинок, детских попугаев и суков дерев. Выпили за вечный бой. Начал рисовать осень, но что-то не зарисовалось. Поехал на бульвар продолжить тему дружбы: коньяк с Рифатом. Ночью уже и выкусал нитки.

        23 декабря 2000. Похмелье. Инка сама накупила водки, пива и воды. Читал вслух сей опус: проверка на слушателе: на каком часу чтения можно закончить: все равно на каком часу, дне, веке: китайское письмо, записки скотовода.

        24 декабря 2000. Сидел на кресле, разбитый, смотрел неинтересный телевизор.

        25 декабря 2000. Ногу свело. Цитрамон, цитрамон.

        26 декабря 2000. Пошли сняли оставшийся шов: жизнь свое возьмет.

        27 декабря 2000. Вчера вечером организовали с Инной две группы: "Выкатившие Закатившиеся" и "Фрайбургские интеллектуалы" – для открытия выставки – салона 31 декабря. Долго обсуждали, может ли закатившееся выкатиться без посторонней помощи. Решили, что в мире зыбкости и непостоянства возможно и не такое. "Накатило" – рабочее название проекта. Придумал иллюстрации к "000" (в смысле – взял бараньи ножницы и нарезал очень точных картинок под названием "Пейзажи на блюде", отражающих вырожденческую эстетику моего письма). Сейчас думаю: делать ли обложку или сойдет и без обложки? И надо ли перепечатывать или обойтись. В минимализме усилий как бы и есть чистота замысла, к тому же мне все равно нечего добавить к прожитым дням. Ходили с Ингой за подарками, за шарой-барой. Вечером сделал фотографии из С.: 4 серии для выставки 31 в 00. Не утерпел, показал сначала одну, а потом и все 50; все фотографии пронизанной красоты (будь она проклята). Сидели потрясенные. Вдруг, откуда ни возьмись, позвонили одновременно ДимСаныч и А.К., моля о встрече. – Только не сегодня. Вечером выкладывал такими оловянными шпунтиками из "Тысячи мелочей" на белых четырехугольниках бесконечно бессмысленные узоры.

        28 декабря 2000. Начал оформлять данную книгу для размножения, ожидая стук в дверь руки Кудряшова. Стук не заставил себя ждать: явление мифотворца со свитой. – Куда ж нам плыть? – Бесконечное возвращение в реальность (будь все это проклято). Один из приближенных (небожитель) уснул на ковре, устав от своей виртуальности. Другой готовил побег. У Кудряшова есть книга об этих же местах, об этом же рае: воспоминания. Он постоянно умирает при жизни, инструмент умирания – перемещение тела в пространстве. Только что из Новосибирска. У него там литературный журнал (не то анахронизм, не то, наоборот, реставрация). Спросил, нет ли у меня чего-нибудь. – Ну, как же, конечно, есть: последние 000. Нас много – пристрастившихся умирать за инструментами. "Бонсаисты, специализирующиеся на выращивании этого вида, опрыскивают деревца летом два раза в день, охраняют их от сильного ветра. Сохранить жизнь этим растениям – большое искусство. Некоторые бонсаисты не разлучаются со своими деревцами и возят их с собой!" Нарезал записки на полоски. Ночью пришел Рифат: сломал жене шею.

        29 декабря 2000. "Из выпавшего мне социального опыта я не вынес ничего определенного и цельного, кроме навязшей в зубах истины, что мир отталкивает меня (или мы должны благодарить скупое провидение за то, что не случилось с нами, ибо несовершенность и есть типичное и полное происшествие)". Это Шамшад. Он сейчас где-то в Италии: в поисках места для самоубийства, которое все время откладывается. Информация от ДимСаныча. ДимСаныч уже не первый год практикует вытье в ванне; последнее время он даже не открывает воду: кого стесняться? Ученика как не было, так и нет. Инга вырезает снежинки, изучает по снежинкам свою снежную болезнь. Усугубляет узоры. Получаются сети и медузы. Диагноз запутывается. Игорь Нагель тоже в прошлогодних записках как-то застал себя с ножом тет – что называется – а-тет. Победила молодость; не миновала. На Новый год будем разыгрывать лотерею, включили в список его картину (он об этом не знает). Потом на выигранное будем играть в "двадцать одно". Кто-то окажется удачливым. В списке, между прочим, есть микроавтобус.
        Ходил в милицию на ксерокс, сделал 2 экземпляра; это называется остранение. Т.е. все, что до этого дня, уже остранено дважды. Но это не означает, что оставшиеся два дня не остранены ни единожды.
        Начинаем примерять костюмы. Инка переоделась привидением. Обмозговывает перформанс. Я принарядился ковбоем.

        30 декабря 2000. Снилось, как на Новый год пью с обратного донышка рюмки, – это, по-моему, к перевороту в сфере питья.
        Развешивал выставку фотографий на тряпках: "Лабиринт", "Заход солнца", "Дорога к морю", "Четыре горизонта", "Деревянные кости", "Ку-ку из Парижа". Сооружал инсталляцию. Забытая радость нахождения пространственных решений. К вечеру уже курил в художественной галерее. Теперь это место, где нет уже места для жизни. Это место, где можно ожидать только двух вещей: славу и жажду пива. Сегодня примерял парик из конского волоса для завтрашней презентации, буду говорить речь "Макет и проект вечно новейшего искусства", подарю Инге последнюю книжку, с посвящением: "Инге Нагель – персонажу", – думаю, она поймет.
        – Дело для нас новое, неосвоенное.
        – Неосвоенное.
        – Народ хочет знать, что к чему.
        – Это не простая операция.
        – Ы.
        – Что Ы?
        – Операция Ы.
        – Почему – Ы?
        – Чтобы никто не догадался.
        Это уже по ту сторону галереи.
        – Граждане новоселы, внедряйте культурку,
        Вешайте картины на сухую штукатурку.

        31 декабря 2000. Подготовка к Змее. Носить зеленое, облегающее, пить молоко, говорить заумь, исполненную яда, дышать экзотикой, ползать, греметь хвостом. Оракул пишет, что следующий год будет "не таким плохим, но – по-другому!" Хорошей приметой в новогоднюю ночь будет присутствие иностранца, но подойдет и священник! "Всегда нужно помнить, что про змей говорят, будто им хорошо там, где вкусно, тепло и приятно". Но любимое блюдо Змеи – проросшие бобы с луком и грибами! "За пять минут до Нового года нужно сбросить накидку медного цвета и сказать: "Уходи, Дракон, твое время истекло, мы хотим змеиной мудрости!"" Наличие новогодней елки должно быть чисто символическим: еловая веточка для запаха, хвойный дезодорант, а в основном – искусственная привычная большинству из нас елка с большим количеством разнообразных и ярких украшений. "Путешествуя по воде, соблюдайте повышенные меры предосторожности, чтобы не вывалиться в пьяном виде за борт или не утонуть в состязательных заплывах!" Еще только 12 дня, а я уже готов! Пошли с Инкой на прогулку: купить шампанского. Последние впечатления: Санта-Клаус пробирается через блошиный рынок к стеклянным дверям рюмочной: у него действительно красный нос и раскаленные изнутри щеки (это он так за неделю нафотографировался с детьми), зашел, спросил 150 грамм. Ему налили в узком зеленом стаканчике. Не то помолившись, не то порывшись в бороде, вставил в рот стаканчик: дай бог не последняя – и выпил очень даже по-светски. Закусил кусочком редьки. Следующий жест был предсказуем, как 1 января: дверь открылась на воздух, Клаус появился на ступеньках и вытер маленькой ручкой свои драгоценные усы. Солнце светило всей своей зимней мощью в синтетическую бороду от тети Аси. Плюс одиннадцать – и эта белая борода и румяные щеки – было единственным, что отсылало в снег.

        ПРИЛОЖЕНИЕ

        13 января 2000. Вчера ходил в театр "Ильхом" (вдохновение – по-узб.) – староновогоднее шоу. Носился по сцене лисенок из Экзюпери, Маленький Принц ловил его длинными руками. Двухметровый Маленький Принц был/играл счастливого идиотика. Их искусство перевоплощения было идеальным, как текст. Но казалось, что они были еще более счастливы, чем текст. Им явно не хотелось уходить со сцены, которую они приручили; но надо прощаться. Под ночное холодное небо актер лисенка уходил в огромной, не к росту, черной шляпе и черном, путающемся в сапогах, плаще. Один. Я дал ему маленький, как он сам, мандарин – от благодарного зрителя. Но артистов не так просто выгнать домой: уйдя в ночь, они то и дело все возвращаются в театр, как бы что-то забывая: время, кепку, аплодисменты, сигареты, роль. Очень медленно и неохотно, наконец, они исчезают в конце аллей. Когда уже никого не осталось, я прошел по пустынной площади, едя запасной мандарин. Да, была минута в представлении, когда мне хотелось выпрыгнуть на сцену: как бы нахлынул ильхом. Но подавил в себе артиста: высший артистизм – представлять свое отсутствие. (Неправильная цитата из Словаря театра П. Пави: "Обладать силой присутствия и, тем не менее, ничего не представлять – для актера оксюморон, истинное противоречие... актер чистого присутствия есть актер, представляющий свое собственное отсутствие". Буффонерис. "Импровизация" // "Театральная антропология", ╧ 4, 1982.)

Знаки равенства

        1 января 2001. Проснулись, чтобы жить. Заказали пива, доедали новогодние салаты, вспоминали, как играли в лотерею и 21. Танцевали под старинную музыку. Инга делала перформанс с тенями. Любовались выставкой, ели ингин объект "Свежие мысли" – килька в шкатулке, радовались успеху книжки. Инга подарила портфель с 250 листами бумаги. Я подарил ей костюм для позирования: чулки и набор галстуков. Буду рисовать. Просидели допоздна, хваля искусство.

        2 января 2001. Постновогодняя прострация. Хрупкий легкий день, как скорлупа из-под выпитого яйца, висящего на нитке. Неизбежная грусть, легкая тошнотворность существования: в новый век, как в зимнюю степь во мгле: сколько пройдется. Страх перед необъятным. Одним словом – с детства знакомое похмелье. Читать хорошую книгу, "Лолиту" – безопасный маленький театр. Дошел до того, как папашка оставил Лолиту в номере одну.

        3 января 2001. Надо начинать пахать-сеять, ибо новое летоисчисление аннулировало достижения прошлой тщеты. Символическое банкротство. Рождение в ночь неведомой зверушки: трехдневный гоблин. Сегодня буду рисовать серой краской выродка новой эры. Вчера пришло из С. сообщение: одна моя работа, виновная в смерти, будет сожжена в церкви самим батюшкой, – копия Дали для Игоря Короткова, который теперь на небесах. Пример магической силы искусства, которое выступает как орудие рока. Элементы провидения. Энергия провокации. Откровения и озарения. Онтологический эскиз. Спору нет: художественное есть сущность экзистенции (ну, или при всяком удобном случае может ею быть). Отсюда и особое внимание со стороны церкви ко всякого рода произведениям дьявола. Согреет ли тот самый январский костер птицу на ветке, мышь под снегом – вопрос для красного словца. Батюшка же, несомненно, доставит себе развлечение: перформанс "Лев Х". Нарисовал три черные работы – иллюстрации к кругу сансары – человекокошку, человекострекозу и человека-сновидение (копия с работы 15-летней давности), – пусть займут свое место в видимом мире. Китайцы тоже боролись с "нирваной", не понимали, почему они должны быть несчастны в мире феноменов и что плохого в том, чтобы после человеческой смерти долетать над морями стрекозой. Пытались унизить буддизм, выводя его из Лао Цзы. И с удовольствием продолжали свой род.

        4 января 2001. Немецкий язык. Альзо – итак. Аляйн – один. Альзо, аляйн. Инга уехала на годовщину матери. Нарисовал портрет Моэма. Поел бифштекс с яйцом, пюре и майонезом. Сейчас пойду в книжный магазин за японским изображением гор и морей: есть задумка. Морей не оказалось, заменил их на Соловьева с Битовым, где Битов пишет, что не читал Соловьева, что никто его не читал, что все сразу читают Канта – и Соловьев таким образом оказывается на проселочной дороге читательского пути. Нарисовал Ингу в каске. Учили, повизгивая, немецкий. Появился Кудряшов в тройке и на машине, преподнес ему "Последние 000" – новогоднюю безделушку. Поехали кататься, смотреть, как живут люди. Оказывается, люди угорают, жуют жареный хлеб с водой. Курят "Правду", держат в доме книжки про удачу. Сломать их нельзя. Выпил за их здоровье стаканчик водки в стаканчике, с нарисованными верблюдами на боку. Вечер закончился приблизительным чтением Шамиссо: понял только, что герой пробирается через парк, наполненный бликами и воспоминаниями о потерянном счастье. Отрубился, околдованный умляутами и партиципами цвай.

        5 января 2001. Сделали на окно маленькой комнаты заглушку, чтобы садисты, выращивающие, блядь, молоко, не мешали глубинно спать. А то каждое утро выдумываешь им казни: то наорешь в молоко, то вобьешь гвозди в позвоночник. Сколько раз они были перепилены и удавлены, но, видно, от этого они только крепнут и множатся. Теперь заглушка – и пусть их там теперь хоть перережут, высосут у них молоко. Самое страшное – ведь никто ничего не покупает. Кто это сказал: стучите – да откроют! Ясно, что учить такому мог только недорезанный молоконос.

        6 января 2001. Увидев рано утром на нашем окне устрашающую заглушку, наши доярки, кажется, лишились дара речи. Похватав бидоны, они скрылись от греха подальше. Я подумал: не вручить ли им мою вчерашнюю записку, так сказать, в качестве гостинца. Но пока стоят холода, пусть это будет засекреченным оружием. Встали поздно, заговорили по-немецки. Вчера дочитал соблазнение Лолитой нашего бедного маньяка. Нарисовал грузинский монастырь в темных горах и узбекское медресе в пустыне. Мыть кисточки в 3 ночи – тяжкий труд, да и таракан выбежал некстати. Навели с Ингой порядок (дер Орднунг), распихали по углам тени (ди Шаттен). Подготовка к рождеству европейской культуры. 2 тысячи свечей! Не так-то просто их задуть, даже обладая сверхчеловеческим духом. Остались на всенощную. – Что-то мы далеки от религии, – сказала Инка. – Отчего же? Я еще ребенком ползал с бабушкой вокруг лабиринта вскопанной церкви, одевал на Троицу белую рубаху. Полюбовались иконками. Наметили на завтра путешествие в собор. На исповедь.

        7 января 2001. ДимСаныч провозглашает новую эпоху – исследование духа! Должна произойти революция в психике и т.д. Пишет Философию Слова, не путать с германефтикой! Рассказывал по телефону притчу о трамвайных путях: прорыли метро, и трамвайные пути превратились в путы. "То же и с нашим бедным словом!" Пишет в трамвае шизозаписки: "Долгая поездка в один конец". Занятия йогой в кафе провоцируют на неконтролируемое словообразование, на безудержный лоссшприхьт. Локус поэзис – название для альманаха – грубо, но точно. Забежал Кудряшов, проинтервьюировать об стаканчике водки. 4 января 2001 года, вечером, я зашел в магазин и тут же оттуда вышел, держа в кармане стаканчик водки; вопрос: заплатил я за водку или украл? А как вы думаете? По логике вещей, сказал Кудряшов, я должен был украсть. Так показалось даже продавцу, который выбежал из дверей магазинчика, тогда, когда мы уже мчались на быстроходной машине. Это уже дело вкуса, сказал я, в каком стиле интерпретировать реальность, но стаканчик водки, конечно, того стоит, чтобы однажды быть похищенным такой светлой личностью, как я. Правда же заключается в том – но тут мы перешли на мухоморы и связанную с ними мифологию, описанную Пелевиным. Решили, что нам не мешало бы расшатать наше сознание; но есть сомнение: хватит ли ширины ног.

        8 января 2001. – Да, эти долгожители, – сказала Инка, – документы потеряют – и сразу же становятся долгожителями. Это в ответ на репортаж из Дагестана про 134-летнего жителя. Не помнит, когда родился. Давно.
        Составил для милиции автобиографию, щемящий документ:

        "Я, Спирихин, родился 25 февраля 1963 г. в г. Северодвинске.
        Мать – повар, отец – плотник на подводных лодках.
        С маленького возраста пошел по части искусства.
        В 1983 г. приехал учиться в Ленинград, где познакомился с Ингой Нагель.
        Работал по большей части дворником и сторожем.
        С 1990 г. временно не работаю.
        Жил в Ташкенте, Питере и Северодвинске.
        В 2000 г. – для воссоединения культурной и семейной традиций вернулся в Ташкент, ввиду дальнейшего своего проживания".

        Подействует ли на чиновников этот карикатурный "зайн унд цайт"? С одной стороны, читается как биография ангела, а с другой – зачем автору этого списка позволять в таком же духе и "далее проживать"?

        9 января 2001. В принципе, я готов быть долгожителем: т.е. бесконечно свидетельствовать прошлую даль. Как, например, сегодня: встал пораньше, чтобы поехать во второй части с Набоковым по Америке, – покатились на закат. Лолита стареет, Набоков нажимает на пейзажи, зловеще-комические нотки усиливаются, Цирковое представление будет в сцене убийства. Поберечь до февраля. Спать до часу, не мочь залезть на ступеньки трамвая и волочиться по снегу, зацепившись за чью-то ногу. Прогулка в сумерках с подаренной сумкой на плече (пустой авангардизм) Инка напекла блинов. "Дживс и Вустер" – шедевр к английскому чаю; узбекский канал.

        10 января 2001. Дошли с Ингой до Интернета. Побывали там, где столько времени свидетельствовали свое присутствие: на АртПитере от Кононихина. Знакомые до боли фамилии: Янушевский (новая иконография), Баскин (новый дневник), Савчук (памятник зайцу), Новые тупые, Новая Академия. Дрели куда попало, "Максимка" выйдет в январе. И погода выдалась питерская, теплая, сумеречная. Таким образом, проблема культурной оторванности оказалась решена. В информационном смысле. В смысле участия – все это продолжает оставаться на уровне памяти и флюидов (в свою очередь медленно угасающих).
        День был закончен стаканчиком водки и перечислением любимых фильмов. У Инки: "Дживс и Вустер", Поланский "Дракула", "Шерлок Холмс и доктор Ватсон"; у меня – Сокуров (первая серия каких-то запредельных голосов с остановившимся пейзажем (на двенадцатой минуте пролетит птица)), "Игрушка" и "8 1/2". Перечисление затянулось до 3-х ночи. Не обошли вниманием и "Внимание, черепаха!", и "Кролика Роджера", а также английский фильм о Верлене и Рембо. "Молох" был включен в список заочно. Прокрутили Параджанова. Похвалили Годара. А все началось с "Орфея": посреди вечера что-то вдруг напомнил о себе.

        11 января 2001. От дня осталось впечатление, как я разглядываю герб с птицей феникс на дверях нотариуса и пью из дымчатой рюмки томатный сок. Еще слово "ишлошади" – работают. Инга с портфелем и с цветами. Но не хочет учиться.

        12 января 2001. Первые дни постновогодней экзальтации прошли. Время опять пытается выйти в свой поток. Полнолуние, воет узбекский волк (надо понимать, это ребенок где-то за домами притворяется волком). Кто-то звонил, но я тоже не открылся. Намяли тефтелей, пожонглировали в фартуке тефтелями. Игорь озвучил резкие узбекские интонации: говорить нужно так, как бы ты чем-то недоволен, подспудно раздражен, злишься – пусть даже речь идет о солнце и цветах. Это язык народа, угнетенного, но вынужденного соблюдать светские приличия, интонация же – неподсудна. Вариант восточного коварства. Хитрецы. – Вы не подскажете, как пройти в библиотеку?

        13 января 2001. День прогулки по бульвару. История с золотыми башмачками. Игорь Нагель – бедный одинокий художник. Три дня не ел, весь замерз, на глазах уже стоят рождественские слезы. Думает уже пойти в рабство, рисовать вывеску: "шашлыки-машлыки". Вдруг, откуда ни возьмись, богатый князь (чем-то неуловимо похожий на Вакулу) с золотыми ретро-башмачками: необходимо обновить. Игорь берется за работу. Отыскивает у Ваньки баллончик и опрыскивает черевички золотой струёй (2 минуты). Через два часа Вакула приходит и щедро платит за реставрацию-как-в-сказке: сегодня на старый Новый год его чудная ненаглядная Фатима будет танцевать в отремонтированных черевичках, а после кузнец уж зацелует ее до смерти. Игорь приписывает такой подарок судьбы страданиям, которые он претерпел. Вспоминает, что сегодня старый Новый год, имея под этим в виду также и рюмку-другую коньячка. "Шашлыки-мандшлыки" – пусть это пишут другие. Скрылся за угол. Мы набрали рамок на весь январь. Надо поднимать живопись.
        Были на выставке "Миллениум: местечковый мистический модернизм" – иллюстрации на тему "О Родине". В стиле "Прибалтика 80-х". Но по большей части фигурируют птицы: оборотни-ибисы. Изредка проскочит в неожиданной транскрипции ишачок.

        14 января 2001. Приснилось, как я краду в библиотеке на Красной площади маленькую немецкую книжку про рыцарей. Пригодится. Поехали за тканями на восточный базар, где раньше бегали лошади. Набрали полотна: рисовать. Натянули на подрамники. Но рисовать уже надоело: закрашивать белое. Инка решила делать коллажи. Распотрошили сундуки. Мало материала, особенно драгоценного. Надежда на завтрашний поход на базарную площадь. Остаток дня провели в предвкушении дня завтрашнего, смотрели "Водный мир" и фильм из Голландии.

        15 января 2001. Набрали материала: стручки акаций, коричневый вельвет, крошечные сушеные тыквы, пластмассовые бусины, черный вельвет, песцовый мех, породистые камни из ожерелий, золотые шнуры и цветные канты, увеличительные стекла, веера, персицкий бархат, подарочную бумагу, кубики, крючки, зерна, перья, раковины, песчинки, муку. Работа по сопряжению материалов закипела. Пишущая машинка была прогнана под стол, заменена на швейную – и та поехала кусать материю, ракушки, бусинки и кубики вдоль, по кругу и поперек. Задыми вспышка. 20 коллажей в стиле Миро-полуПараджанов раз и навсегда въелись в эмульсию пленки. Следует заметить, что во время составления коллажей я работал указкой, передвигая туда-сюда элементы-ингредиенты, которые холодной длинной рукой подкидывала Инга. Такое мы уже видели дважды: в документальном фильме о Миро и в старом мультфильме по Андерсену.
        – Хорошо бы ты увлекся коллажами лет на 20, – сказала Инга. – Как? А что писал у Снежной Королевы этот придурок Кай? Вечность. Спина болит. Этими вещами можно заниматься больше, чем два дня, когда ты в ней прописан. Чтобы не шуметь, взял машинку на колени (нет, не швейную).

        16 января 2001. Зима. Что делать нам в деревне? Эпиграф. Взять фотоаппарат и ходить по деревне с фотоаппаратом. Первый снег! Есть опасность, что последний. Поехали поутру на съемки: по узоры. По розы в бутонах снега, по паутину фруктовых садов, по удавов виноградников с мумифицированным кишмишем, по лошадь, засунувшую морду в сугроб. Погуляли по белоснежной махалле, по-голливудски декоративной, уставленной снеговиками-мини. Национальная детская культура не знает колоссов, над которыми надрываются данилки по ту сторону Волги. Всякие старухи с непривычки скользят по мостикам, их спасают – но мимо. Все живое начинает скользить, подскальзывать и катиться. Рты до ушей, как на Пасху. На черных шляпах белые канты. Мясо на крюках испаряет тепло. Занесены персики! На барханах красного перца белая поземка. Лепешечник выехал из метели на велосипеде в конструктивистском коричневом пальто, в конструктивистских рукавицах лопатой и врезался в пухлое. Цены на огонь и на билеты подскочили. Канарейки перед заведениями повисли лапками вверх. Продавщица книжного магазина, где кроме лозунга "Один день мудрого = всей жизни глупого" – ничего уже нет, вышла на золотое крыльцо, затопив в подсознании Пушкина: взоры – Авроры, санки – лежанки, коврами – небесами. Сказала: Маяковского теперь несу не в скупку, а на помойку. А уже с помойки, отодрав обложки, везут на бойню, где все это дело принимают на вес. Покурила в руку, проводила взглядом шального скакуна с тележкой, помчавшегося за пустыми бутылками. Пора, красавица, проснись. Сделали фотографии вчерашней и сегодняшней пленки: коллажи чудесны, пейзажи прелестны. Вырезал по заказу Инки из пластилина форму для отливки из алебастра архаического жителя Британии. Отлили. То, что было вогнуто изнутри, оказалось выпуклым вовне: отображение изобразилось, потеряв зыбкость, приобрело заостренность – и через час окончательно окостенело. Таким образом, мы ознакомились с технологией примитива. Помыл Ингу мочалкой. – Ты же был скульптором, – сказала она. Мне сделалось смешно.

        17 января 2001. Зима зацепилась. Пора прописываться. Понесли справки, но не тут-то было: самой важной справки не оказалось. Побрели восвояси производить алхимические эксперименты с грунтом под музыку из "Дживса и Вустера". Секрет грунта в том, что не надо сыпать лишнего. Окатился холодной водой (чтобы было, что вспомнить). Рисовали абстракции: у Инги глухие, у меня пестрые. Абстрактная живопись хороша тем, что при определенной установке одну работу можно красить пожизненно. а другую – пять секунд, – в зависимости от настроения, темперамента и погоды. Вечернее время располагает на долгий труд, дневное лучше тратить на моментальные усилия, утром же вообще ничего не надо делать – идти гулять, пить пиво. Напылять ауру.

        18 января 2001. Купили с утра половинку тыквы (цвет оранжевый, дух – душистый) и цветную книжку "Советские мультфильмы", украли карту тектонических разломов Средней Азии – день обещает быть насыщенным творческими переживаниями. Так оно и есть. Дотемна примерял новые презервативы.

        19 января 2001. Строгий начальник развеселился, говорит: рисуй меня! – и помуслил челку. Подарил (прозрачная взятка) маленькую картинку с березами на лужайке. – Добре, гут. – Когда приходить за ответом? – Вот тут распишись в последний раз: "в случае отказа обязуюсь покинуть эти благословенные края в три дня". – Яхши, пан нодир. Вышли под белесое небо с белесой бессмысленностью в глубине глаз: полная неопределенность будущего с угрозой отдаленной катастрофы, которую, дай бог, пронесет, – перманентное состояние недолгожителя. Но какая легкость на душе, сладостная подвешенность: будь, что будет (Шекспир), поживем – увидим (Вольтер). Поехал на встречу с Д. С. и А. К., повестка: издательский прожект. ДимСаныч в плюшевом зимнем пальто и эдакой же шапке (стиль "медведь с ключом"). – Глокая куздра штеко будланула куздренка, – сказал ДимСаныч. "Последний представитель тоталитарного авангардизма", – представил я ДимСаныча Кудряшову. – Я умею мыслить одновременно, – ск. Д. С. – Где я – там вы все в АСЛ. – Что такое АСЛ? – Как вам не стыдно, – ск. Д. С. – Асээл – это Ассоциация Свободных Литераторов! – Я забыл. – Без юридического адреса и реквизитов. – Это хорошо, – сказал Кудряшов. – Совершенно свободная. Беседа завязалась. Решили двинуть коней в Сорос, расширять плацдарм для десанта: – Все когда-нибудь вернется на свою спираль. Экклезиаст. Кудряшов пообещал информационную поддержку: в СМИ и в анекдотах. Уходили веером: безотчетная фигура тайного сообщничества. – На меня нигде не ссылайтесь, – сказал ДимСаныч. – Оревуар. У ДимСаныча за годы жизни скопилось две стопки рукописей до потолка (стоят в комнате в качестве колонн), но есть проблема – рукописи отсюда не вывозятся. Но, хоть ДимСаныч и не собирается никуда уезжать, это его гнетет: солить рукописи! в собственном соку! Да, тут позавидуешь политикам, вершащим время и судьбы в гармонии с волей и желанием. Глокая куздра. Все возвращается. В снежной России готовят запрет на матюки.

        20 января 2001. Половинка тыквы пошла в дело, – наварили утренней рисово-тыквенной каши "Поминки по инфанте", зубы же чешутся по колбасе. Настроение детское, недоразвитое. Горку за окном под звон капели насилует маленький народ. Начали приходить люди, смотреть, как мы живем, прицениваются к месту, обследуют батареи.

        21 января 2001. Можно ли здесь поставить пианино? Жалко, что не видно из окна парка с красивыми деревьями, обвитыми плющом. Приживутся ли розы? Забежал Кудряшов в выходной день: в Сорос нужно идти с концепцией сайта, отражающего современный процесс (?). Нарисовал холст, ожидая "Молчания ягнят". – Я сегодня ужинаю старым другом, сказал Кенни Бал откуда-то из Марокко, где уже поднимается ветер.

        22 января 2001. Сделан шаг в плоскость Всемирной Паутины. Побывал в домике-музее Сороса. где мне нарисовали крестиком бывший ДК Обувщиков, где находится компания ИРТЕКС, предоставляющая под художественные проекты сайты-странички. В самом Соросе – конкурс малых грантов. Такой оборот в дневнике бытия слегка потряс меня в моей накатанной колее, Катался с детьми на ледяной горке. Звонил в Питер Флягину – у них там тоже выставочный штурм, поменяли название с "Новых Тупых" на "Любителей Прекрасного", находится сейчас в пике активности, вспоминает и про нас. – Тебе там не икается? – кричит Флягин. – Начинаем выступления с твоего "Маэстро". – Нет, досюда не досягает, мешает толщина пространства, но все равно спасибо! Да, лучше бы не звонил, не отрывал бы мертвой рукой от шиповника тщеславия. Почудилось что-то похожее на разбавленную зависть. Что я вообще тут делаю? Качусь с горы? с портфелем подмышкой. – Положил перед собой описание условий конкурса. "Новизна и оригинальность замысла". "Наличие самостоятельной (альтернативной) художественной идеи". "Высокий художественный уровень решения поставленных задач". "Сочетание гуманистических общечеловеческих и национальных идей и форм их воплощения". "Возможные формы воплощения: концерт, постановка спектакля, видеофильм, выставка, организация новых музейных экспозиций, семинар, др. творческие инициативы". "Для участия в конкурсе необходимо представить: рекомендательные письма, образцы творчества, опубликованные отзывы, сведения о заявителе". "Объявление итогов конкурса – в конце марта". Буду делать постановку видеоперформанса – "Бульварный роман".

        23 января 2001. Пошли пить пиво, обдумывать проект. Пришел к Кариму за самым главным: за рекомендательным письмом. Карим как раз собрался относить в Сорос набранную им книгу "Евреи в Средней Азии", пообещал поспособствовать моей затее. Бродил по ярким зимним улицам, радуясь легкому успеху: в принципе, мне ничего не нужно: всего каких-то 100 долл., чтобы быть в своей стихии.

        24 января 2001. – Ты озвереешь здесь к весне, – сказала Инга. – Я уже озверела. – Это вряд ли... Нарисовал в медленном темпе 43 белопузых березы. Тихое уютное усыпание как бы в мыльнице для пузырей. Вот мороз за окном действительно озверел, лютеет как бы белогвардеец.

        25 января 2001. Инга выменяла в Красном кресте пальто на пальтушку: студенческий зимний стиль со светящимися в сумерках пуговицами в два ряда – ходить в гимназию за мостом слушать немецкий. Взяла тетрадку со средневековой башней, где уже были попытки исписать ее до конца, и черную шариковую ручку. Первое занятие. Поскрипела по первопутку. Нашел в пачке сигарет азиатского жука (залез погреться), поставил его лапами на коллаж, жук напряженно замер, предполагая таким красивым образом дожить до мая. Значит, майский. Ну-ну. Вытащил опять свои коробки, поперебирал тетрадки. "Итак, тот, кто не владеет языком, не может иметь определенных воспоминаний? Конечно, он не может иметь выраженных в языке воспоминаний, желаний или опасений. А воспоминания, выраженные в языке, – это не просто стертые изображения подлинных переживаний; разве то, что является языковым, не переживание?" ("Я уже не помню своих слов, но, конечно, помню их дух"). Можно ли что-то сделать из тетрадок? Никогда. Архив для того и существует, чтобы туда наведываться раз в сорок лет и выходить оттуда задумчивым и поседевшим от пыли. Особенно если это архив кукольного театра: без свежего ветра пылесоса вход воспрещен! Инга вернулась строгим ребенком: ихь бин, ду бист, ер ист.

        26 января 2001.
        "Прибежище притворено... умыкаем умеючи ум и разум;
        Соломотрясы солнцелицы, соловеет соловеюшка,
        Юлианский изюм, юфить и яркая явь.
        Непрезентабельный, неизглаголанный.
        Опенок опереточный, плагиатчик в поплине,
        Пиявица питьевая, письмишко пиф-паф,
        Аппетит не петит, пехтурой орфоэпию орнаментировать!"
        Это из архива. Кажется, я поторопился с приговором: умеючи наудить галиматьи в тех еще опусах можно:
        "Смех – темноте.
        Товарищу – по морде.
        Узкий гроб – широкоплечим."
        "Я буду писать ни быстро, ни медленно, ни хорошо, ни плохо, я буду писать, постепенно крутя педали и руля напрямик."
        "Он пьян был, этот Болдуин, читатель."
        "Самое важное в человеческой жизни – склонить душу к добру или ко злу. Все остальное – маловажно."
        "О, эти пифагорейцы, которые знали множество тайн. Они молчали и про иррациональные величины, относясь к иррациональному с благоговением. Первый пифагореец, который разболтал про это, – утонул в море."
        "Как же мы будем жить? – Подумаем об этом завтра."
        "Читайте, читайте, читайте, читайте, мадам!"

        27 января 2001. Придумал название для январской книжки и нашел картинку для обложки: "Белая пешка" Эрвина Олафа, 1988. Есть ли соответствие между картинкой, текстом и названием? На этот раз – очень приблизительное. Декабристские записки мне нравятся больше. Они светозарнее. Январь со всеми этими языческими праздниками выглядит тяжеловатым: сумеречные мотивы, неотчетливые идеи. Но уже готовлю бумагу на февраль: тема просветления, поэтическая настроенность, прозрачность описаний, ожидание дня рождения, таяние снегов. Возьмусь писать книгу воспоминаний "Возможно, Беккет" – реконструкция бытия времен тотального перформанса. Начну рано вставать, начинать день с Дебюсси и Анны Юберсфельд, с пепси-колы и перемены носков.

        28 января 2001. Встреча с Блоком на морозе, угостил кофе и сигаретами, пригласил на программу израильского кино. Распечатал на ксероксе лошадей, которые поскачут по листам. Инга отнеслась к лошадям скептически: как-то они навязчиво прыгают. Дизайнерская неудача. Пошел к Кариму на учебу: клавиатуры, мышь, экран, команды – Майкрософт Ворд. Ощущение интеллектуального фиаско. Под финал футбола в помещении разучивать детский стишок для начинающих: "Винтер комт, винтер комт, Флокен фален нидер. Ер ист кальт, ер ист кальт. Вайс ист алле видер... Фале, фале, вайсер шне, кальтер шне, кальтер шне. Айне Альсбан вирддер Зее унд вир фройн унс алле!" Инга смеется, называет меня затаившимся германоманом. Сочинил для нее немецкий стишок (как бы шуточный):
        Винтертаг ист шнель унд кляйн.
        Нимен фенстер ихъ бин аляйн.
        "Зимний день быстрый и маленький, Возле окна я один."

        29 января 2001. Пошли заплатить за пьяный звонок Флягину (полиэтиленовый мешок сумов). Да, это расплата. Немецкие стихи писать хоть так же бессмысленно, но зато выгоднее. Призадумался о перипетиях на первый взгляд такой несложной жизни. Лошадей решил оставить: пусть они скачут! Тем более, это всего лишь одна и та же лошадь. Всего одна и та же.
        Вернулся с первого фестивального фильма "Святая Клара" –своего рода откровение: "израильская школа кино"! Похоже на кино малых европейских стран, но с большей долей юмора и лиризма. Эсхатологически-мистические надежды на фоне большого экзистенциального проекта, приехавшего, в общем-то, в тупик: отсюда ехать некуда – ну, разве что, на Страшный Суд или в Америку. Обретенная укорененность оказывается вновь подвешенной. Фарсовый персонаж: защитница пустынной природы Мертвого моря: "когда наступит ядерная зима, как хорошо было бы обнять эту мохнатую собачку; но у собачки вылезет шерсть и она превратится в крысу с холодным хвостом!" Над всем фильмом кружат предвестники апокалипсиса – вертолеты. Что остается? При всем, даже еврейском, остроумии – головокружение в любовь, влюбленность. Предсказанное землетрясение во время сеанса (одновременно кина и любви) как счастливый конец – не сильное, 4 балла. Такой тонкий космокультурный набор кинематографических приемов, аллюзии и отсылки. Где-то художники нашли сталкеровское болото, где после уроков скрывались прекрасные, но нигилистически настроенные дети. Почти все создатели фильма – выходцы из России, Специальный приз в Каннах. Да, там были кадры, как ученики волокут, подвешивают и поджигают Голду – деревянную скульптуру праучительницы. С крупного плана этой Голды на фоне красной стены школьной рекреации и начинается фильм. Музыка Сахарова.

        30 января 2001. Обнаружил на листе след башмака: дурной знак. Ездил в логово к ДимСанычу – на окраину мира. Оказать моральную поддержку – но не по гуманистическим, а скорее, по эстетическим соображениям: может быть, никогда больше ДимСаныча не увижу, его аквариума с только что народившимися гуппи, лакированных коряжек с иглами дикобраза по стенам, книжек с закладками через страницу, одновременно трех телевизоров, смотрящих на разные стороны света, рукописей, рукописей, рукописей. Как говорится: бумажный век, бумажные сердца! Поехали в киношку. Фильм "Дибук" – дух (по-евр.) – "Дух яблоневого сада" – Каббала и Тора (фильм ужасов). Сюжет еще тот: Ханан + Лея = 2 трупа в свободном полете (между прочим, в образах птиц, устремляющихся на запад). Дорогие качественные съемки. Национальная фактура утрирована до уровня комиксов, особенно колоритны личности из полиции нравов – изможденные подозрительные субъекты. "Я всю жизнь работал мясником вместо того, чтобы изучать Тору!" "Деньги и закон –это еще не все; есть еще ум" – в смысле мистического знания. Это-то знание и освобождает наших героев от второй серии этого бесконечного сюжета. 96 мин.

        31 января 2001. Слава Аносов сказал, что недалеко отсюда – в Чирчике – едят скворцов и кошек. То есть, кошек едят не потому, что они вкусные, а чтобы они не мешали ловить скворцов.
        Обещанный фестивальный фильм "не для детей" (гвоздь программы) был снят с показа по соображениям ложной стыдливости, но записан на неадекватную реакцию студенческой молодежи, легко возбуждающейся от любой сценки, где фигурирует голое еврейское тело.
        Вместо этого был показан фильм, исполненный мракобесия, но, тем не менее, не менее порочный.
        Днем Карим высказал тихую мысль, что как христианин не встречал такого буддиста, как я. Я сказал, что еще существуют горячие финские парни.
        Чем далее, однако же, шли они, тем более уменьшалась толпа их. В кавычках.
        Таким, как вижу, образом, освободилось место для февраля.

Принцип нарцисса

        1 февраля 2001. А вот и новая эра – февраль. Посмотрел новыми глазами на позавчерашние улицы, какие-то они другие, начали оттаивать. Да и сон преподнес сюрприз: будто я на ракете, пока все спят, поднимаюсь перпендикулярно в космос: туманы над оставленной землей, вокруг подсвеченная синевой бездна. Ракета напрягается, и у нее еще есть шанс, пока не поздно, развалиться на куски: с 60 км, думаю я, еще можно попытаться упасть обратно. Но ракета сделана на совесть – так что все остальное нагромождение действий происходит уже внутри этой несущейся ракеты (об чем, собственно, забываешь). Позвонили из Германии: завтра ингиному дедушке исполняется 101 год. Самого дедушки, правда, давно уже нет на свете. В 3 часа издал "Знаки равенства", чокнулся с Ингой в торговом центре, молочным коктейлем. В 4 пришли покупатели квартиры, мы взвинтили цену, чтобы никуда не уезжать (как, интересно, это отзовется). Уже весенние закаты можно увидеть из вагона метро, преодолевающего эстакаду. Была циничная задумка наполнить февральскую письменность бесхитростной поэзией, натуралистическим лиризмом и свежестью чувств. Шагал в Дом кино, убеждаясь в невозможности что-либо изменить в собственном видении. Из увиденного на экране также ничего не вынес, кроме тоскливой мысли, что самое скучное на свете – это смотреть кино про еврейскую семью, где чуть ли не главный герой – это ребенок в коляске. Пошел бродить по пустому фойе, рассматривать фрески. Глубина видения обратно пропорциональна глубине неведения. И вообще, сон про ракету нужно вычеркнуть как ложно возвышающий обман.

        2 февраля 2001. Стоял на местной станции "Метро Космонавтов" в ожидании поезда (заблудился в безлюдных линиях): не впадаю ли я в мистику? Убранство станции имитирует затерянность во вселенной. Невесомость подразумевается. Ради шутки, эту станцию обслуживает только дежурный состав. Но я не стал проникаться предложенным мне томлением: "...Для меня речь шла о чем-то вроде крушения реальности. Слова превращаются в звучащую оболочку, лишенную смысла; персонажи также, вполне понятно, освободились от своей психологии, и весь мир предстал передо мною в необычном свете, – возможно, в истинном свете, – как лежащий за пределами истолкований и произвольной причинности". Т.е. открыл книжку. А заблудился я после встречи с ДимСанычем возле Дома кино, где он пальцем по моему животу рисовал мультфильм про то, как Ахиллес никогда не догонит черепаху. Сам ДимСаныч не считает кино искусством, ему больше нравится рисование на животе человека софистических схем. А последний фильм, между тем, был действительно поэтичным и черно-бело-художественным, и в нем отсутствовала какая бы то ни было растительность. Инга сочинила на меня памфлет на нем. яз. – задание на курсах. Ер ист висбегирих унд люстих – любознательный и веселый. Ер шрайбт унд шпрунгт – пишет и скачет. Лаут унд рауфт – бегает и орет. Это в отместку, что утром тоже запуталась по детской памяти в цваях и драях: Алиса ин дойчланд.

        3 февраля 2001. Читал "Максимку", рисовал картинку. Из кислого молока напекли оладий, чтобы вкуснее было смотреть "Коломбо". Упражнялись в немецком. Кажется, что теперь он будет сопутствовать до конца дней, все более налипая на них своим азбучным инакомыслием: "рыло рыло яму, мыло мыло рыло". Правда, когда-то я мечтал о двуязычном опусе, который, начав с малого, постепенно сползает в чуждое самому себе звучание, как бы подвергаясь процессу коррозии. Эдакая "Лысая певица" – дрипцих. "Калькопфене ди зэнгерин – цвай". Ингина учительница, слепая старушка, сегодня похвалила мой январский гедихьт, предложила развить тему винтертаговского алляйна. Правда, скоро начнутся дожди, и вайсе шнее не сможет украсить поэтическую диораму. Ее тут ляйд. Жаль.

        4 февраля 2001. Зашел по устоявшейся привычке в кабинет. Ага! Коллаж, расстеленный на полу, где веер, красивый майский клоп и шкурки нутрии, сдвинут, примят, замусорен и в шерсти. Кто-то ночевал. Выживший из ума Мурзик? Из всех работ выбрал для постели не самую красивую, на мой взгляд, а самую уютную, – на свой. Утром ушел, не попрощавшись, не сказав спасибо. Ну-ну. Что у нас с погодой? Зима окончена, на ее месте лежат брошенные стручки акаций. Деревья зачирикали. Искусство чревовещания. Потому что по внешнему виду они абсолютно мертвы.
        Весь день готовился к рисованию, но, слава богу, до этого не дошло.

        5 февраля 2001. Третий день игнорирую свежий воздух. В результате – сердечные припадки. Отпросился у Инги в магазин за пивом – на немецком языке. Магазин поразил, во-первых, своими запасами, а во-вторых, тем, что работает. Меня не было в нем три недели. Машина жизни за это время не сбавила хода, наоборот, буханки хлеба стали как будто белее, ассортимент водок и варений не убавился, прибавилось шампанского и пив. Кусок алого мяса лежит на подносе и свидетельствует о своей большой физической силе. Продавцы с усами в белых халатах о чем-то весело переговариваются и перемигиваются: что-то у них решено. Вышел на темную, шелестящую дождем улицу с бутылкой в пакете. Да, все это странно. Поел изготовленного Ингой бигуса. Очень странно.

        6 февраля 2001. Кажется, я действительно уработался, как ДимСаныч: речь пока идет о феврале, а не о марте. Это, конечно, не принципиально (в прошлогодних записках "Дети солнца" выпали март и апрель, причем вовсе не по ошибке, – и ничего, никто не умер), но тогда будет отсутствовать интрига: День рождения – и связанные с этим радости ожидания: уже сегодня я смотрел на вещи мира как на свои собственные. Например, на листы за 250 сумов. Вопрос также стоит – пригласить ли друзей или провести день за работой (раньше я практиковал в этот день рисование пейзажа с натуры – как бы амулет на год. Прошлогодняя абстракция, например, висит над головой до сих пор), или купить билет в Интернет. Купили панангину, меду и все необходимое, чтобы получился винегрет.

        7 февраля 2001. Встал в полдень, обдумываю план перемещений на день: сидеть в кабинете или нюхать краски в живописной мастерской? Что-то кот не приходит: утонул? повесился?
        Сделал концовку книжки "Возможно, Беккет". Многообещающе скандальная концовка (не буду ее здесь приводить, а приведу страничку из середины):

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Мы шли с Флягиным по бесконечной Фонтанке в конце холодного лета, Флягин мерз в своих сандалетах на босу ногу по причине экономии носков. Путь по Фонтанке лежал в мастерскую Козина. Мы шли просто так, в гости, как будто никогда не были у Козина в его покосившейся мастерской. То ли ветер с дюн, сообщающий Фонтанке рябь, то ли эти голодные флягинские сандалеты, – но на меня нашел какой-то озноб:

        То ли лето, блядь, прошло,
        Словно, блядь, и не бывало.
        На пригреве, блядь, тепло.
        Только этого, блядь, мало.
        Все, что сбыться, блядь, могло,
        Мне как лист, блядь, пятипалый,
        Прямо в руку, блядь, легло.
        Только этого, блядь, мало.
        Понапрасну, блядь, ни зло,
        Ни добро, блядь, не пропало.
        Все горело, блядь, светло.
        Только этого, блядь, мало.
        Жизнь брала, блядь, под крыло,
        Берегла, блядь, и спасала.
        Мне и вправду, блядь, везло.
        Только этого, блядь, мало.
        Веток, блядь, не обожгло,
        Листьев, блядь, не обломало.
        День промыт, блядь, как стекло.
        Только этого, блядь, мало.

        Тихий труженик Козин был у себя, печатал на красном поливиниле оттиски предмета, который, кажется, уже давно отпечатался на всем нашем образе, – мышеловки. "Музей мышеловок", где у каждого художника есть своя индивидуальная, – известный проект. Я сам спал в его огромной мышеловке в 21 галерее, положив усталую голову на пружину. Эта маниакальная страсть к перепроизводству орудий лова знакома всем, в ком еще не истреблен инстинкт охотника. Но у Козина это переросло в тотальное преследование – поймать мир, покуда, как я думаю, он его не поймал. Его мышеловки уже были схвачены на Эйфелевой башне, в музее Нью-Йорка и на горе Синай.

        Козин в то еще мирное время был скульптором, но потом утопил в Волге, где-то напротив Саратова, все свои скульптуры и пошел по линии сопротивления. "ИДИТЕ В ЖОПУ ЛЮБИТЕЛИ ИСКУССТВА" – его знаменитая лозунг-выставка в туалете на Пушкинской во время гельмановского фестиваля "Неофициальная столица". Это действительно прозвучало пушечным выстрелом внутри фешенебельно-респектабельного нонконформизма.
        Зачинателем туалетных выставок "Новых тупых" была Инга Нагель. Никого не уведомляя, ее три рисунка "Жизнь Александра Македонского" я повесил в туалете галереи "Борей". Интрига была в том, считают ли командиры галереи кафельный туалет выставочным пространством или нет. До сих пор это остается неразрешимой апорией. С одной стороны, с другой стороны. Однако, "идите в жопу" – это была уже 10-я выставка. Элитарный туалетный андеграунд на фоне (на промельке) дюшановского писсуара.

        Потихоньку книга набирается. Т.е. я не верил, что мне хватит терпения на мемуарный жанр, что писательское любопытство окажется сильнее читательского равнодушия к сборникам типа "Минувшее". Что касается несколько неумной концовки, где Флягин говорит, обращаясь почему-то ко мне: "Идите в жопу любители искусства!" – то и раньше подобные концовки появлялись задолго до собственно конца. Теперь остается вложить в написанное энное число чистых страниц и заполнить их в прогулочном темпе – как советовал в бытность свою Гете. Так и поступил.

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Чем дальше, тем падение наше было круче. Мы уже начали забывать, зачем, собственно, явились сюда, и не раз манкировали (может быть, в интересах самосохранения) собственными выступлениями.
        Например, на открытие памятника Комару Панин не пришел: на другой день сказал, что застрял в лифте! Миф о лифте был использован им еще не раз. Наконец, он действительно застрял в нем, когда спускался за пивом в одну из сумрачных суббот. Больше он не вызывал дух лифта, что называется, всуе, а просто разводил руками: ну не смог!
        Да, тупеть – это огромный талант, тяжелый труд и недевическая мужественность. Всегда жаль себя, своего имени, своих амбиций и здоровья на заведомую ерунду, на проигрыш и позор, – даже само название "Новые тупые" иногда больно ранило честолюбие Игоря. Но внутренний опыт деградации говорил о другом: это перспективный путь наверх.

        8 февраля 2001. Встал рано для творческого письма – для воспоминаний. "И венец деятельности – гробик мемуаров!" –это когда-то я смеялся над обязательной программой писателя (последний том – письма, фотографии, опись имущества, использованная литература). Ничего. Механизм глубинной склеротической памяти действительно работает как замедленная, увеличенная и преувеличенная съемка. Можно приблизить то, что не было в фокусе зрения и существовало как промельк или было дано так близко, что не осознавалось как данность – как, например, теперь этот выпавший день февраля будет обнаружен в марте как обладающий своей особой атмосферой, наполненный дымом и пеплом, описанием поллюций и польскими интонациями типа "матка босха" и "здоровеньки булы". Это Инка рассказывала, как они ездили в Польшу в ноябре 1998 и что из этого вышло. Сделал ей столик для занятий. Когда она ушла в школу, уснул с книжкой на животе: Лорка, Федерико Гарсиа Лорка. О границах воображения. 1928.

        9 февраля 2001. "Скоро февраль, сказала Инга, Значит, скоро природа перейдет на фарфоровое звучание. Дни проснутся и будут лежать с открытыми глазами. Меня потянет на раннее вставание, на рисование тонкой линией, к белой рубашке, к перстням, к желтому вину, к цветку по имени нарцисс". Да, как бы не так. Застать день в половине третьего, заместо цветка понюхать китайчонка-елочку, заместо тонкой линии исполнить грубоватую немецкую песню. Раз на раз не приходится. Неба нет, крыши и верхушки деревьев очерчивают горизонт: оцепили. Люди в плащах, перебегая дорогу, растеряли пирожки. Троллейбус с лицами и открытыми дверями никуда не собирается идти. Но и лица тоже никуда не собираются идти. Держат паузу, переходящую в занавес. Голос самолета за сценой, записанный на магнитофон. Письмо из Фрайбурга со штампом-вопросом: Вам нравится объединенная Европа? Ответное письмо и встречный вопрос: А правда, что Янек работал гардеробщиком в том самом Университете, где служил Хайдеггер? И остались ли еще в окрестностях Шварцвальда проселочные дороги?

        10 февраля 2001. Не чтобы собирать грибы (за рубежом, как выяснилось из языка, дас Пильцы не собирают – их ищут с собаками, выращивают в теплицах, – информация из учебника). А День был выходной: не учебный. Со Славой Аносовым выпили в холодной степи 125 гр. водки с той и с другой стороны. Потрогали с одной стороны дерево и сказали, что оно круглое. Плоским предстоящее дерево быть не может. Так же и язык, на данный момент русский: когда на нем пишешь, то неизбежно идешь по кругу, пытаясь охватить предмет, – получается описание, разверстка, трафарет для кройки и шитья. Он тоже как бы развернут в плоскости, но на односторонний взгляд выглядит мешком. Т.е. литература на русском языке мешковата. Чтобы быть модной, ей необходимы строгие линии и аскетизм: как у Достоевского: один раз молодой человек лет двадцати пяти вышел из подъезда и тут же потерялся в общеевропейских концепциях. Как у Хандке: мальчик так умело спрятался в игре в прятки от товарищей, что в течение этого вечера никак не мог их найти. Как у Кафки: превратился – и все. Стоял в светлом метро, скорее похожем на усыпальницу Мирзо Улугбека, чем на станцию метро Мирзо Улугбек. Вспомнил анекдот, рассказанный отцом Кириллом, о двадцати восьми миллионах баранов и о пастухе их. Вдохновленный поэзией, курил около подъезда, щурясь на детские огни домов. Тонкий слой снега еще показывает язык. Явилось название для февральской книжки – два слова: но, пока наслаждался прожитым днем, как оно явилось – так же и растворилось. Пожал бессонницу. Но механизм забвения на этот раз оказался прочнее механизма воспоминания.

        11 февраля 2001. Невелика потеря. Поехали с Ингой за немецкими книжками в сторону башни с часами. Часы выполнены в эстетике "солнечные", и на первый взгляд издалека на них всегда полдень. Многообещающее время в пустоте неба и улиц. Воскресенье. В мраморном дворике под башней, разделенном напополам тенью, звенит на ветру акация. Тысяча стручков с подозреваемыми в них семенами издают этот сухой зимний звон. Не хватает деревянного складного столика и писца, закутанного в кимоно, с зависшей бронзовой рукой над загаданной самому себе загадкой. "Их работа – освещать ущелья" – прочитал я на первой странице книжки Миллера, найденной на книжной набережной, где переизбыток словарей мог бы свидетельствовать о временах расцвета Александрии и Великого переселения народов, если бы не мистическое отсутствие последнего. Зашли в выставочный зал полюбоваться большой живописью. Хотел бы я делать подобные самоценные работы, стоять с громадным холстом на дне цветущего ущелья, набирать густую синеву мастихином. Но не все в один день. На обратном пути побывали в китайском магазинчике чая, понюхали дорогие чаи, выбрали сорт зеленый с жасмином, при заваривании дающий золотые, медовые тона.

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Инсталляция с мухами по ошибке была названа "Письма из России". Но они действительно, когда согревались теплом выставочной лампы, начинали активизироваться, и их густое жужжание напоминало машину желания, воображения и письма, безостановочно функционирующую ради воспроизводства пустых смыслов, все новых и новых комбинаций и траекторий. Эдакая остроумная логоцентрифуга, работающая на вареньи, с фирменным знаком "От Новых тупых".
        Если логоцентрифуга работала на вареньи, то мы – в этом нет сомнений – работали исключительно на пиве. Если бы не работал пивоваренный завод "Балтика", а следом не включил бы мощности "Степан Разин", – не было бы никакой тупости. Именно "Балтика 4" с ее мягким задушевным хмелем и лимонадные, своего рода отрезвляющие степанразиновские сорта открывали игольные входы в то метафизическое пространство, где дерзость, юмор и случай всегда находили себе материал для поэтического воплощения. Все, без исключения, проекты, акции, экспозиции, поездки, афишки и макеты были придуманы как минимум на второй бутылке "Оригинального" и утверждены на пятой "Специального", после чего начиналась проработка и наращивание деталей и фигур украшений с "Петровским" или "Адмиралтейским" на ноге. Критическое осмысление происходило наутро, как правило, индивидуально с хрупкой баночкой голубого джин-тоника, производящей свое детское чпок. Это утренняя сладость существования привносила в будущую работу необходимый элемент мягкости, расслабленности и, как говорится, хорошего отношения к лошадям. Это я о себе. Труднее было Флягину: пока он укладывал в рюкзак бутылки и доносил их до приемника стеклотары, он успевал похоронить все вчерашние идеи. И когда в его руках оказывались деньги, то стойкое ощущение ерунды уже держало его в своих руках. У меня такое подозрение, что он так никогда и не поверил в то, что он делает, хотя все сделанное им всегда было безукоризненно. Козин же вообще не похмелялся: чай с бутербродами – и на электричку в мастерскую. У Панина было два пути: побриться и спуститься за пивом или не бриться и лежать до трех часов в майке, смотря мультфильм по телевизору.

        12 февраля 2001. Посмотрел в календарь, зрительно взвесив февральский остаток. Пока что увесистый шматц. Надо отрезать, завернув остальное в бумагу. На февраль еще есть надежда, что подарит себя. Пришли не по сезону уличные художники – Слава Аносов и Рифат, принесли на обмен зеленую краску. Кобальт зеленый темный через белила и черную может принести хорошую работу. Работа не заставила себя ждать: еще не закончился посвист "Секретных материалов", а она уже робко стояла, прислонясь к стене. Инга выразила глухую мысль, что теперь относится к живописи с глубоким отвращением, ум цу. Я сказал, что вчерашняя кассета живого немецкого языка тоже произвела на меня гнетущее впечатление, словно на твоих глазах разбирают гроб, чтобы построить из него ворота. Дорогое издание "Немецкий для отъезжающих" было лучше: "Дочка поет плохо". "Отец поет еще хуже". "Но хуже всех пела бабушка". На том и помирились.

        13 февраля 2001. Поехали с Ингой за немецкими книжками в сторону башни с часами. Часы выполнены в стилистике "солнечные", и на первый взгляд на них всегда полдень. Многообещающее время в пустоте неба и улиц. В мраморном дворике возле башни, разделенном напополам тенью, звенит на ветру акация. Тысяча стручков с подозреваемыми в них семенами издают этот сухой зимний звон. Не хватает деревянного складного столика и писца, закутанного в кимоно, с зависшей восковой рукой над загаданной самому себе загадкой. "Их работа – освещать ущелья" – прочитал я на десятой странице книжки Миллера, попавшейся на книжной набережной, где переизбыток словарей мог бы отсылать ко временам расцвета Александрии и Великого переселения народов, если бы не мистическое отсутствие последнего. Зашли в выставочный зал полюбоваться большой живописью. Хотел бы я делать подобные самоценные работы, стоять с громадным холстом на дне заснеженного ущелья, набирать мастихином густое облако на плотной синеве неба. Оставить на старость. На обратном пути побывали в китайском чайном магазине, перенюхали все дорогие чаи, выбрали сорт зеленый с жасмином, при заваривании дающий медовые, золотистые тона.

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Чем эфемерней, тем прочнее.

        Возьмем комара. Ему памятник в чаше у Мариинской больницы. Он простоял шесть месяцев, звеня своим тонким проволочным носиком на зимнем ветру. Даже слепой Новиков простаивал у этой чаши, прислушиваясь своим волчьим ухом к этому далекому зовущему звону, зову. На фоне неба он был как бы обозначен тонким карандашным рисунком; фотографы, пытающиеся снять его для журналов, испытывали неудобства не то технического, не то мистического характера: из-за эффекта интерференции (дифракции), – памятник-невидимка представлялся вымыслом, приблизительным пунктиром, чистой (в этом смысле действительно слепой) – красотой.
        На стадии обсуждения проекта Флягин выразил робкую (но чудовищную) надежду: а не надо ли заказать подъемный кран для комара и не спросить ли разрешительный документ у гл. вр. города, посоветоваться с врачами больницы.
        – Памятник в центре города должен быть законным, а не беззаконным!
        Козин: Да пусть он будет хоть на час.
        Панин: Ну кто тебе, мудило, даст разрешение?
        Через неделю приморозило, и его, может быть, и пытались, но не смогли оторвать.
        Открывали мы его следующим образом.
        Но сначала был худсовет. Мы с Флягиным сидели пьяные за скатертью за графином пива. Отбирали проекты и макеты. Вальрановский макет из стеклянных колбочек пришлось разбить как нарочито хрупкий, хоть в колбочках очень остроумно пульсировала кровь самого Вальрана. Банка с живым мотылем (красные червяки) тоже не прошла по конкурсу. Фотографии с раздавленными комарами были хороши как память, а не как памятник. Утвердили две версии Козина – два проволочных комара: огромного размера и с ребенка.
        Открывали мы его следующим образом.

        Утром пришли на радио: Панин, Флягин и я. Панин заставил меня купить жевательную конфетку, чтобы не дуло алкоголем в микрофон. У меня была с собой карта звездного неба (первоначального эфира, шурша которой, я решил описать радиослушателям точное местонахождение нашего шедевра). Но наша милая интервьюерша, дочка Басилашвили, все больше склоняла нас к прояснению этико-религиозной подоплеки акции: т.е. что мы думаем об экологии Северной столицы. Оказалось, что мы именно заботимся об экосистеме: комары на излете, 19 октября, все уже их круг, редко они уже собираются под потолком, шевеля саблями, носики их притуплены, свежая жизнь не поступает через пораженный тромбофлебитом сосущий аппарат. А ведь это символ поэзии и нежности, настоящей мужской дружбы (несмотря на то, что кровопийцами являются самочки), они всегда заодно, они бойцы, презирают смерть, готовы пожертвовать собой за каплю человеческого тепла! Конечно же, они достойны памятника на фоне больницы, из-за угла которой выглядывает морг. И в то же время – это памятник на Литейном: "литейный комар". Скорее не экология, а мифология города нуждается в нашем скромном подарке. Думаю, наши опухшие за лето слушатели были потрясены.
        Открывали же мы его следующим образом.

        Козин пригнал из своей худ. школы детей, чтобы они пели тоненькими голосами "Славься, комар". Флягин приволок остов от телевизора, чтобы говорить речь и пить из него водку, я склеил из газет покрывало. Первая попытка водружения большего комара не удалась, он вывалился из чаши. Тогда поставили в чашу комара поменьше. Накрыли бумажным покрывалом и я поджег покрывало изнутри. Газеты вспыхнули, развалились и обнажили нетленный комариный скелет! Через секунду я выглянул из чаши, размахивая выпивкой и закуской. Слава комара началась.

        14 февраля 2001. "Все выглядит так, словно подлинно понято, схвачено и проговорено, а по сути все же нет. Или выглядит не так, а по сути все же да. Двусмысленность касается не только распоряжения и манипулирования доступным для употребления и пользования, но она утвердилась уже в понимании как способность быть, в способе набрасывания и задания возможностей присутствия. Не только всякий знает и обговаривает то, что предлежит и предносится, но всякий умеет говорить уже и о том, что только должно произойти, что еще не предлежит, но "собственно" должно делаться. Всякий заранее всегда уже угадал и учуял то, что другие тоже угадывают и чуют. Это пронюхивание чутьем, а именно понаслышке из разговоров – кто по-настоящему "взял след", о том не говорит, – есть коварнейший способ, каким двусмысленность задает возможности присутствию, чтобы уже и задушить их в их силе.

        А именно, если, положим, то, что люди угадывали и чуяли, однажды действительно претворяется в дело, то двусмысленность как раз уже позаботилась о том, чтобы интерес к реализованной вещи тотчас же угас. Этот интерес имеется ведь только в образе любопытства и толков, пока дана возможность необязывающего лишь-со-учуяния. Событие-при, когда люди и пока люди чуют след, отказывает в следовании, когда наступает реализация чаемого. Ибо с нею присутствие так или иначе отброшено назад к самому себе. Толки и любопытство теряют свою власть. И зато уж они мстят за себя. Перед лицом осуществления того, что люди со-учуяли, толки тут как тут с утверждением: это мы тоже могли бы сделать, ибо – мы это ведь тоже чуяли. Толки в итоге даже раздражаются, что то, что они чуяли и постоянно требовали, теперь действительно делается. Ведь у них же этим отбирается повод чуять дальше.

        Поскольку, однако, время присутствия, мобилизованного в молчании осуществления и настоящего провала, какое-то другое, в глазах публичности существенно более медленное, чем время толков, которые "не отстают от жизни", эти толки давно достигли чего-то другого, всякий раз новейшего. Ранее ощущавшееся и наконец осуществленное пришло в виду новейшего слишком поздно. Толки и любопытство заботятся в их двусмысленности о том, чтобы подлинно и заново совершаемое при его выступлении для публичности устарело. Оно способно высвободиться в своих позитивных возможностях только потом, когда заглушающие толки станут недействительны и "всеобщий" интерес отомрет."

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        ...где проходит граница между смыслом и наслаждением визуально-неприлежным и неизъяснимым – но в наших действиях изначально не было никакого рационального смысла – это был поэтический экстаз на тему: я не умею ни рисовать картину, ни слагать стихи и наслаждаюсь этим неумением. Это было трудно назвать даже спектаклями, но почему-то всегда все складывалось. (Слишком широко было поле для интерпретаций?)
        Мы с Флягиным были два самых красивых человека на свете.
        – Смотрите, – говорили за столиками. – Вот сидят у выхода за пивом два самых блистательных персонажа! (Конечно, кому не нравятся вдохновенные люди.)
        Флягин всегда брил свою шишковатую голову (чтобы не заводились комары), а я не стригся, чтобы не кусали лысину.
        Флягин из-за этого страдал: его не раз брали за его асимметричную голову, раскручивали и бросали в кусты, на трубы, под колеса.
        Инга Нагель попросила его побриться, чтобы во время акции на его голове расписывались любители культуры как на футбольном мяче. Через день он с некоторым раздражением (скрываемым за гордостью) жаловался на боль в переломанных ребрах, туго стянутых художественным холстом: шутники бросили его, исписанного фломастерами, на литейную решетку.

        15 февраля 2001. "Подобно тому как присутствие, наоборот, пока оно есть, постоянно уже есть свое еще-не, так есть оно всегда уже и свой конец. Подразумеваемое смертью окончание значит не законченность присутствия, но бытие к концу этого сущего. Смерть – способ быть, который присутствие берет на себя, едва оно есть. "Едва человек приходит в жизнь, он сразу же достаточно стар, что бы умереть"". – Ко дню рождения прорабатываю аналитику присутствия через экзистенциал настроенности бытия-к-смерти, чтобы выступить во всеоружии и блеске. Не перед зрителями, перед собственным фактом существования. "Человек есть то, чем он занят". Встал очень рано, чтобы уже спозаранку умирать. Умирал в нескольких модусах умирания: от усталости, от смеха (по-нем. работа – йобс: йобс-йобс – и готово), от любопытства и от желания. Чтобы не умереть в подлинном модусе, раскрывающем бытие ближайшим образом, – от скуки. Постоял в сумерках на тех самых ступеньках, где 31 декабря 2000 стоял Санта Клаус, метафизически всматриваясь в даль. Попил пива (исполняя желание). Как все это назвать? Хоть розой мира назови ее, хоть нет. Тепло. Сумерки проявляются быстро, "прямо на глазах". "Неопределенность верной смерти обыденное озабочение вводит для себя в определенность тем, что вклинивает перед ней обозримые неотложности и возможности ближайших будней".

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Кто не знает: во всех перформативных выступлениях Флягина всегда присутствует ползучее начало (но не потому, что он причисляет себя к гадам, а, скорее, это тонкая культурная идентификация с положением разведчика): в Манеже он в чистом костюме ползал по ручью с молоком, по красной дорожке в садике Анны Ахматовой, в Щецине полз по галерее с санками с пивом, в Ярославле переползал вокзальную площадь, в Университете ползал под партами. Возможно, таким символическим образом Флягин выражал свое религиозное чувство в перечисленных Храмах Искусства, смирял свою гордыню, переживал унижение, а потом восставал, отрясал пыль ничтожества – и уже чувствовал себя возвышенно.
        Большое творческое удовлетворение, как показалось, испытал он от знаменитого перформанса "Ванька-встанька", когда на протяжении полутора часов, так сказать, совершенно голый он скатывался, ложился и опять скатывался со стульев, постепенно покрываясь синяками. Стулья эти были те самые стулья (нет, на этот раз не из пьесы), на которых он ночевал в "Борее" уже четвертый год. Казалось, он задумал разбиться. Но и здесь его караулила неудача: обессиленный, избитый, но живой, он уполз на кожаный диван. Аплодисменты, тройная доза водки, объяснения поклонниц – и умиротворенность гения – был закономерный итог.

        Постепенно мы уже все научились блистать и избегать провалов.

        Вдохновенная спонтанность была незаметно подменена не менее вдохновенной продуманностью. Иногда даже долгосрочной выдержкой. Чуть ли не аскезой.
        В подтверждение, что от нас можно ожидать и такого, я предъявил к тем же вальрановским дням "Завтрак скалолаза". Это был безвозвратно просроченный завтрак, поросший плесенью (сами эксперименты над художественностью плесени производились весь март). Как шедевр стиля было предъявлено яйцо в рюмке, подернутый зеленым бархатом – тусклым зеленым бархатом – хлеб и тарелка овсяной каши в стоящей дыбом паутине. Все эти вещи были завораживающе красивы и казались поддельны: никакого запаха разложения или гнилостных ассоциаций. Завтрак с того света: да, там он немножко другой. По стенам были развешаны неземной красоты горные пейзажи, отсылающие к золотому веку сюрреализма.

        16 февраля 2001. "Характеристика экзистенциально набросанного собственного бытия к смерти позволяет подытожить себя так: заступание обнажает присутствию затерянность в человеко-самости и ставит его перед возможностью, без первичной опоры на озаботившуюся заботливость, быть самим собой, но собой в страстной, отрешающейся от иллюзий людей, фактичной, в себе самой уверенной и ужасающейся свободе к смерти.
        Бросает ли когда себя присутствие фактично на такое бытие к смерти? Да и просто требует ли оно из основы самого своего бытия такой способности собственного бытия, какая обусловлена заступанием?"

        17 февраля 2001.

        18 февраля 2001. Болел ангиной (болезнь ораторов). В моем же случае – сквозняки, недосыпание, мороженое на палочке (?!). Инга открыла дверь:
        – "Облако-Рай"!
        – "Облако – Рай"?
        – Только что началось.
        (где-е ты где-е ты о-облако-ра-ай)

        19 февраля 2001. Инга сооружает какую-то таинственную инсталляцию-подарок. Что-то рановато. Или намечаются масштабные празднества? Надо думать, она подготовила концепцию 38-и маленьких подарков и теперь ведет им счет. Чего-то еще не хватает. Я занял выжидательную позицию, как это всегда бывает во время болезни: может быть, завтра случится выздоровление: проснешься утром – здоровым, знаменитым. Приснился Шамшад в образе художественной совести и Сорос – в образе тщеты: у нас перенасыщение всевозможными худ. заявками, сказала девушка-Сорос, ваши щиты с наклеенными листовками, призывающими жить по "Бульварному житию", не пройдут по своему горизонту онтологической дифференции, раскрывающей нерешимость неподлинного присутствия к заступанию в-бытие-виновным. Я сказал, что мое озабочение набрасывающими возможностями "пусть-будет" генерального плана впадения-в-ничтожность никогда по существу не отменяет, напротив, подойти вплотную в этом экзистенциальном проекте к тотальной нехватке, из которой конструировать пустое "я есть". Вот и на здоровье, сказала девушка-Сорос, Да, надо поскорее вылечиться. Ел бромгексин, нафтизин, суп из килек, Екатерину Деготь.

        20 февраля 2001. Инга принесла из лесу цветок нарцисс. Этот влаголюбивый цветок растет на ярко освещенных полянах. В принципе, он подснежник. Первый цветок конца зимы. Предтеча эстетизма, умозрительной чувственности, солипсизма, беды. Цветок-декадент. Нарцисс превращается в нарцисс! В его гармоничной архитектуре цветет Греция. Он легок и стоек. Нимфа Эхо желала его познать, но обратилась в звук. Его также любил Фрейд как оксюморонный образ Эроса-Танатоса, как отцеубийцу-в-себе, и усматривал в цветке андрогинно-генитальную символику. О самом же нарциссизме он пишет таким образом: "А именно, нетрудно заметить, что нарциссизм какого-нибудь лица, по-видимому, очень привлекает тех людей другого типа, которые отказались от переживания своего нарциссизма в полном его объеме и стремятся к любви к объекту; прелесть ребенка заключается в значительной степени в его нарциссизме, самодовольстве и недоступности, также как и прелесть некоторых животных, которые производят впечатление, будто им все в мире безразлично, как, например, кошки и большие хищники, и даже великие преступники и юмористы в поэзии захватывают нас благодаря той нарциссической последовательности, с которой они умеют отстранять от своего Я все их принижающее. Словно мы завидуем им за то, что они сохранили счастливое душевное состояние неуязвимой позиции либидо, от которой мы уже давно отказались". "У таких больных, которых я предложил назвать парафрениками, наблюдаются две следующие основные характерные черты: бред величия и потеря интереса к окружающему миру. Но анализ обнаруживает, что у таких больных тем не менее вовсе не утрачено эротическое отношение к людям и предметам, оно сохранено у них в области фантазии, т.е., с одной стороны, реальные объекты заменяются и смешиваются у них с воображаемыми образами, с другой стороны, они не делают никаких усилий для реального достижения своих целей, т.е. для действительного обладания объектами". "У примитивных народов мы наблюдаем черты, которые могли бы быть приняты за проявление бреда величия, если бы встречались лишь в единичных случаях. Сюда относится громадная переоценка примитивными народами могущества их желаний и душевных движений, "всемогущество мысли", вера в сверхъестественную силу слова, приемы воздействия на внешний мир, составляющие "магию"..." "Как болезнь, так и состояние сна связаны с нарциссическим возвратом либидо к самому себе или, точнее говоря, к единственному желанию спать. В полном согласии с этим находится и эгоизм сновидений"... "Быть опять своим собственным идеалом даже в отношении своих сексуальных стремлений, как это было в детстве, – вот чего люди стремятся достичь как высшего счастья".

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        С Манежем связано еще много чудесных историй.

        Спасибо Ларисе Скобкиной: она не запрещала все, что невозможно запретить. На осеннем Биеннале мы устроили сеанс алкогольных шахмат.
        На сером мраморе первого этажа были разложены красные бумвиниловые квадраты и расставлены (два ряда пехоты) пластмассовые стаканчики: в одни была налита водка (белые начинают), в другие – черный портер (выигрывают). Фигуры обозначались кусками печени (съедобной), надрезанными лимонами, белыми и черными булками (ладьи), виноградом и ром-бабами (слоны и королевы). Играли с Янушевским. Не мешкая, я сразу выпил у него две пешки, зажал третью и атаковал виноградом виноград. Он пошел на печень, тем более, что к нему подключился Межерицкий – мыслитель с голодными глазами Тижолаго Изкуства. Возле меня встали Флягин и Панин, их гений (как можно было понять и не заглядывая им в глаза) был устремлен исключительно на истребление пешечного строя, и Панин уже комбинировал обмен ромовой бабы на вражеский стакан. Но что-то подсказало ему – и он неожиданно снял с доски собственную водочную пешку. Флягин также, недолго истерзавшись сомнениями, съел сам себя. Игра сделалась неуправляемой, по доске уже ходили живые люди, закусывали королями и лошадьми, Панин сдвинул клетки, отсекая какой-либо проход на левый фланг, где у него еще теплилась шахматная жизнь. Это была грандиозная ничья – и в этой ничьей все праздновали победу. Межерицкому очень понравилась запеченная печень, и вообще он высоко оценил красоту всей партии и свирепую целеустремленность белых. Пожертвовать собой, оголить короля, выйти в психическую атаку – в этом есть головокружительное безумие талевского стиля. Жаль только, что в шахматах так мало фигур. До смешного мало.

        Но этого было достаточно, чтобы прослыть вечно пьяными гроссмейстерами.

        Мы тогда привезли в Пушкин муравьев, и я чуть не сгорел вместе с муравьями и погнутым детским велосипедом, подожженный Баскиным. Мне нравится выступать с муравьями – такой сюрреалистический мотив – плюс прекрасная визуальная и чувственная составляющая. На белом юношеском теле они вовсе не выглядят жертвами маньяка, напротив, их трудолюбиво-шустрая цивилизация таит неизбывную грозу засорения культурного ландшафта. Забраться по проходу в нос, выйти на мозг и откусить там что-нибудь им, например, ничего не стоит. Какие они таскают соломинки! Они могут вынести из дома все иголки. Я принес их в Манеж, они начали уничтожать пирожные в подвале Манежа, залезать в трусы служителям. На второй день устроители той Биеннале, испугавшись за целостность шедевров, связи и сигнализации, поклали мой безупречно концептуальный, но беспокойный шедевр в мешок и вытрусили не то в Неву, не то под осеннюю липу. Надо ли говорить, что экспозиция современного искусства как-то сразу осиротела. Пригоршня муравьев. Кто бы мог подумать, что это может погрузить нас в хаос.

        Но сначала была тина.

        21 февраля 2001. Ничего не мог написать: ни о времени, ни о бессоннице, ни о поэзии, ни о болезни. Польский художник ежедневно (до сих пор) заполняет холсты белыми цифрами, дошел уже до 25 миллионов. Он старится по мере заполнения знаков, записывает процесс на видеопленку. Кроме писания цифр он не делает ничего. Для него было событием, когда он перешел с первого миллиона на второй: помню как у него дрогнула рука при написании двойки: 1 999 999, 2 000 000,2 000 001, 2 000 002 – и трата времени жизни пошла на следующий виток.

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Мы дошли до Манежа под вечер и уселись под колоннами. Может быть, нам не входить в эти двери, а обойти благополучно Манеж и устремиться к морю, поплыть на чайном столике по морю, докуда хватит чая? Но мы же занимаемся символическим планом жизни, метафорой существования, а не экзистенциальными происками внутрь себя. Отчего же? Мы исследуем пределы художественной подлинности в беспределах культурной подлости – мы вполне можем пройти сквозь Манеж (кстати, посмотрим, что там) – и благополучно двинуться в сторону Новой Голландии, тем более, что ночей теперь нет – одна заря сменить другую – и встретим за чаем арапский рассвет, в кругу настоящих товарищей. Но перспектива встречать рассвет на берегу моря, где отсутствует сеть пивных киосков, не будет ли это излишним насилием над собой. Будет. Но в то же время Манеж надо поставить на место. Безусловно. Таким образом, входим, ставим столик, развешиваем вокруг столика фотографии с названием "Новые Тупые. Путешествие чайного столика к закату", фото Шуры Ляшко – и в течение недели пьем за столиком пиво, живем, отгороженные от зрителей и милиционеров разделительной веревкой. Веревку не надо. Хорошо, и пьянствуем без веревки. Очень хорошо. Мы вошли в гулкий Манеж, и тяжелые двери за нами закрылись на долгие дни.
        А кажется, как легко начинался день – с упоительного летнего утра. Город пустынен (сезон загорать кожу, наращивать на зиму чеснок), мы в белых рубашках, от которых исходит солнечное сияние, выносим покрытый белой скатертью круглый стол из квадратной черноты подъезда Саперного переулка. Отправная точка. На столе машинка. Мы будем записывать мельчайшие детали: детали бытия, пришедшие на ум мысли, фиксировать свое самочувствие. Померяли температуру окружающей среды: +22, померяли собственные температуры: +37,7; +36,7; +35,5 – это Флягин недомерял. У Шуры Ляшко – 36 и шесть. Двинулись в сторону предполагаемого заката.

        22 февраля 2001. Эпоха ливней. Сидение дома приобретает объективный смысл. Между сном и пробуждением видел ингино привидение (пришло попрощаться, когда сама Инга уходила к зубному (не попрощавшись). Привидения, как я понял, имеют игривый нрав, не исключающий некоторую хищность. Привидение присело на край кровати, провело рукой по волосам (моим), в другой руке мелькнуло привидение красной зажигалки. Инга закрыла входную дверь, и привидение исчезло – пошло через начинающийся дождь к зубному. Надо думать, оно немножко боялось зубной процедуры и, пока Инга завязывала шнурки, присело пообщаться. Но есть ли они "на самом деле"? Спросил у Инги. Она сказала, что никогда не была (и не собирается) быть привидением. А состояние между сном и пробуждением всегда преподносит такие сюрпризы в виде фантомов. Это характерно для всех переходных периодов сознания: для детского, средневекового, масс-медийного, алкогольного, опиумного, аффективного, дефективного. Сейчас же ты не видишь привидения? – Никак нет. Решили, что субъективная чувственная реальность существует, но лишена какой-либо достоверности и не имеет никакого значения. Прогулялись под дождем: два привидения и зонтик сверху.
        Надо набрать алкоголь. Смотрел на ряды каких-то однообразных бутылок с громадным недоверием: художественная ценность этикеток оставляет желать лучшего; кажется, что даже киоск в степи обладает более ценными экземплярами. Подумал о судьбе эстетов: как им быть? Пить через платок? Носить с собой графин? Занюхивать лилией? Мы решили наварить полную крюшонницу крюшона и таскать его оттуда, теплого, поварешками. Зимний, дождливый, монастырский стиль.

        23 февраля 2001. Опыт нечувственноразмерности. Сделал ксерокс на уменьшение зимних фотографий – до полной неразличимости изображений, до превращения реальности (сказочной, чудной) – в абстрактный, мучающий чувственность своим иероглифическим ничтожеством, знак. Это будет инсталляция на день рождения и материал для иллюстраций этой книжке. Мораль этого ряда: вглядываться в неприсутствиеразмерное – вредно для здоровья. Так и получилось: переволновался, решил сбить температуру холодненьким пивом, но получилось мимо цели – и справил день рождения не в тот день.

        24 февраля 2001. Тихий и скучный – дочитывал "Лолиту".

        25 февраля 2001. В половине восьмого разбудило себе-на-уме землетрясение. Я пробудился от первого толчка, Инга – от второго. Куда бежать? Нарядились в куртки, стали пить чай, курить сигареты, вспоминать подарки, оставшиеся в памяти от прожитой жизни. Много было подарено философских книг и китайских сувениров. Землетрясение отнесли на поздравление из недр. Инга пожелала "долгих лет бесконечной жизни". Сбрил бороду, опустившуюся с середины февраля. Что дальше? Сходить за деньрожденческой едой. Солнечно и дует. Блок поприветствовал нас, стоящих на приступке магазина и сомневающихся в правильном выборе покупок. Выбор всегда есть, и чем больше возможностей, тем меньше шанс правильного ответа. Сделали ставку на полноту бытия: на курицу в портвейне, на заморскую икру в шоколаде. Включили пылесос и мокрую тряпку. Накрыли стол платком. Из засохшего нарцисса Инга преобразила серебряную хризантему и в изнеможении закрыла глаза. Но буйное безудержное веселье еще предстояло – было сдвинуто на 4 часа ночи. Подарок, подготовленный Ингой, представлял собой – Музыку – и с маленькой и с большой и со средней буквы: т.е. китайский кассетный магнитофончик с кассетами Моцарта, Баха. Сакса энд Секса, Спиритическими Танцами и Радиостанциями, покрывающими всю Среднюю Азию, от Арала до Памира. После эпохи (затянувшейся не на шутку) глухоты прорыв в музыку сфер с рюмкой вина произвел эффект зависания в пронизанном гармоничными линиями и сплетениями эфире астрального пульсирующего уха, шевелящегося на космическом сквозняке волосками и крылышками. Смеясь, танцевали под Сакс. Состоялась и выставка, и чтение книжки, и было два гостя: один трезвый, один пьяный, и поздравительный звонок из С.

        ВОЗМОЖНО, БЕККЕТ

        Перформанс как бы вообще принадлежит к феноменологическим стратегиям открывания сущего. То, что перформанс каждый раз есть поступок, заступание в собственную временность, смерть, одиночество и отдавание себе в этом отчета, – ставит перформанс в особое положение в ряду многообразия форм художественного. Статус "ничтожности", в котором пребывает перформанс, не опосредованный "больше ничем", кроме тела перформансиста (частенько к тому же и голого), как бы уничтожает само представление об искусстве как о представленной вещности, которую можно завернуть в бумагу (и т.д.). Но это также и не мысль, которую тоже можно "вынести" или внести в записную книжку. Это также и не образ, собранный из чего-то более простого в более сложное и отсылающий к прообразу или к реалиям по ту сторону перформанса, – хотя это последнее уже ближе. То, что в перформансе всегда развертывается реальность отличная от "собственно реальности", – это кажется очевидным даже когда перформанс настолько плох (тонок), что вообще сливается с "фоном". Но эта реальность также ничего реального не делает: даже разрушения, производимые ею, не наносят никакого ущерба существующему. Более того, если бы даже этот жанр представлял опасность (а он, как мы увидим, содержит в себе угрозу), например, уличному движению, то, напротив, само уличное движение представляло бы опасность для перформанса – но было бы интериоризировано в структуру перформанса, т.е. никак бы не задело. Да и само нагромождение машин было бы восстановлено на место, и задержка была бы отнесена на случай, какого никогда не бывало и больше никогда не будет. То есть перформанс занимает исключительное место иногда случающегося как исключение события. В культурной традиции общества это место строго отведено в сектора безделья и маркировано как "праздник дураков", одними справляющийся 13 января, другими – 1 апреля.
        То, что случившийся перформанс случился не случайно, – это также феноменологическая данность. Понятно, что он не "просто так", "от нечего делать", а, наоборот, делать можно было много чего, но делается зачем-то именно это. Это в перформансе тавтологично указует на само себя (поэтому здесь и нет места образному мышлению, литературности), это есть знак, означающее и означаемое в одно вот – неразличенные, недифференцированные по способу узнавания. О перформансе никогда нельзя сказать: это мы уже видели, – даже если перформанс повторяется, он будет четко нести в себе это значение: повтор, то же самое, но теперь совершенно другое.

        26 февраля 2001. Встал рано, что бы попить. Пусто. И тут пусто-пусто. На воздухе должен быть запас холодного крепкого пива, если воздух существует независимо от наших праздников. Так оно и есть. Доедали вкусные салаты, нетронутые, но пребывающие в статусе объедков.

        27 февраля 2001. Дочитал "Лолиту" до конца, закрыл книгу, положил в стопку, откуда ей долго не будет возврата: умерла вместе с мертвым литературным продолжением в животе. Инга купила немецкий учебник за 6-ой класс, листали его с интересом: новые темы, новые слова, все большая вменяемость, все меньшая шепелявость и придурковатость шулеров. Летние каникулы, как это ни странно, пошли на пользу. Если так дело пойдет, то через пару лет доберемся до Ницше, до Гитлера, до манифестов дадаистов. Праздников не предвидится, и надо наметить маршрут на март.

        28 февраля 2001. Дописать "Осторожно, Беккет", как назвал Кудряшов "Возможно, Беккет". Купить Миллера, дочитать Селина, перечитать Флобера, довести до ума Хайдеггера. Рисовать под "Алису в стране чудес" туманные болота, сделать выставку акварелей, бывать на воздухе. На кустах изгороди уже ярко обозначены антифевральские достоевские листочки, между кустами проветриваются наволочки с пододеяльниками и прочее человекоразмерное оружие против сгоревшей зимы.

Бойся восемь

        1 марта 2001. Инка заболела полуангиной, ходит в шарфе, полощет горло фурацилином, слушает Баха. Наварил ей борща. Говорит, становится получше. Начинаю рисование. Отвык. Привык зимой к машинке – зимняя скрипка об одной струне – жизнь мухи на стекле, под стеклом, в стекле. Черно-белый вариант перевода времени, способностей, еды.

        2 марта 2001. Над кустом, покрытым блекло-розовым цветами, уже трудится тяжелый трутень-монструозис: это не мотылек и не птица, а что-то пробудившееся и накинувшее со сна крылья не по ноге. Ощущение новости и весенней легкости от минимализма одежды: минус три килограмма, свободней шаг, вкусы, запахи, больше времени, меньше метафизики. Можно совершать прогулки по холмам, по пробуждениям.

        3 марта 2001. Выбрался на бульвар, но не в добрый час. Вернулся в 3 ночи в носках. Что-то давно не случалось такого беспамятства.

        4 марта 2001. Теперь прогулки отменяются – если только выгуливаться босиком, на веревке.

        5 марта 2001. Снился телевизор с полосками. Т.е. порча изображения. Но эта порча была положительная, свидетельствующая об изначальной не-порче, о последующей ясности. Хороший сон, говорящий о позитивности бессознательного, т.к. полосками оно любовалось и мыслило их как структуралист. Покрасил рамочки (которые остались живы, несмотря на мою смерть) – в цвет коричневого траура. После землетрясения начинаю бояться землетрясения – прислушиваюсь к ложным содроганиям почвы и судьбы. Включаю "Энигму"; катастрофическую музыку, которая поверх любых катастроф, как шум океана.

        6 марта 2001. Вчера провел день, склонившись над внутренностями телевизора, паясничал отверткой: друг он мне или недруг? Он, животное: поразил током. Настраивал его на футбол, на "Антропологию", на Шендеровича с куклами. В результате приснился фильм Вайды с танками на экране поперек полей. Экран плоский, и танки несутся как с юга, так и с севера, атакуя свои обратные изображения, вернее, атакуя одним изображением на две стороны. Типичная для сновидения раздвоенность: верх-низ, круглое-квадратное, мертвое-красивое, странное-желанное, – но победит утро.

        7 марта 2001. Вчера приходил успевший где-то загореть Кудряшов – за порцией записок: определил "Принцип Нарцисса" как концептуальность, разрушающую плоть бытия, как онкологию, поселившуюся на кафедре онтологии. Стремящуюся к тотальности и потому лишающую себя в идеале теплой пищи. Я покивал головой: таково современное искусство: "и я в моем теплом теле" – теперь не проходит: или "не я", или "не в моем", или "не в теле" – что-то всегда будет под знаком ?-а. Метафора метафоры метафоры метафоры – такова наша софико-метафизическая жизнь артистов. Приехала с бульвара Инга, чем-то как бы опечалена. Рассказала, как 3 марта меня видели бегающего голым в полночь по бульвару в качестве шаровой молнии, весенней грозы. Я тоже сделался печален ввиду полной неспособности к комментариям, феноменально. Трансцендентально. Страшно и смешно.

        8 марта 2001. Именинницы уже ходят шаткой походкой под звон клестов. Маленькая принцесса в фисташковой кофте вынесла скакалку и – ну скакать под солнцем, пока пекутся пироги с курагой бабушкой Фудзиямой. Носят цветы в фольге, красивые костюмы. По телевизору юмор, эрос и супербоевик. Мы с Ингой 8 марта не справляем (как день авиации, например, хоть и летаем на самолетах) – атрофировано чувство солидарности, корпоративности, принадлежности к профессии. Плюс стойкое ощущение, что это завуалированный букетами фашизм, Бабий яр, гетто, дискриминация белозубых негров, Сектор Газа, фаллоцентризм, титькоцентризм, мор, маркировка для транзита в пункт назначения, "Ворон" По, дурная бесконечность. Женщина, которая поет. Философия, заключенная в памятнике. Где луг лежал, там стог стоит. У Лиотара есть поэма, где женское выведено за пределы реального и желаемого (вообще за пределы какой-либо оппозиции) в точку схода всяких трансценденций. Туда, где Ахилл никогда не догонит, не пригонит. Поцеловать, конечно, можно, но как бы чисто лаэртовским поцелуем.

        9 марта 2001. (Что после 8 марта всегда радует – это отсутствие похмелья.) Есть категории людей, которые вообще не выходят из дома. Это смертельно больные, компьютерщики, склеротики, паралитики, наложницы, офицеры, меломаны, кого разыскивает полиция, историки, алкоголики в трусах, Чаадаев, иконописцы, провалившиеся разведчики, золотые рыбки, Бланшо, одноногие сумасшедшие поэты, бывшие знаменитости, утратившие внешнюю красоту, хомофобы и люди, потерявшие башмаки. Надел ингины сандалеты, пошли за башмаками. Купили пляжные тапочки с радиусом действия 3 км. Как раз можно дойти до Карима в сиреневых сумерках, подсвеченных неожиданно идеальной луной. Значит, полнолуние. Полнота воспринимается как избыточность, как компенсация ущербности. Смотрел на луну снизу вверх, шевеля пальцами в мягких летних сандалетах, с чувством тоски обозначенной реальности: много, слишком много веток на деревьях (...). У Карима тоже проблема: едет завтра на Иссык-Куль смотреть на тысячу волн в обществе литераторов, думает, как бы ему избежать эти пять дней окружающего мира. Вошла мама и положила на пианино спальные принадлежности.

        10 марта 2001. Постригся, подстригся. Скорее всего, второе.
        Сказать, что похолодало, ничего не сказать.
        Мартовский тупик.
        Почитал Спирихина.
        Пойду почитаю на боку Пруста.

        11 марта 2001. Утренняя сигарета, когда еще ничего не решено.
        Все решил пошедший снег, косой, серый, холодный, прошлогодний.
        Зябкое стояние у окна.
        Пугало будущего.
        С людьми такое бывает.
        Плюнул через решетку.
        Нет патронов, как сказал Гойко Митич.

        12 марта 2001. Снег налево.
        Пылесос для пауков.
        Рыбный суп по понедельникам.
        Ванна с дельфином.
        В пальцах ноги розовый шар с перевернутым внутрь изображением.
        Я обезьяна.
        Предсмертные записки отравляют существование, а также есть опасность, что автор может пережить написанное – и тогда казалось бы бессмертное произведение мгновенно устаревает, опустошается. Записка же типа "Я пошел в школу" всегда хранит в себе актуальный смысл, даже когда непонятно, существует этот некто или уничтожен.
        Накапал в рот корвалолу.

        13 марта 2001. Сверчок о шести ногах. Не может себя найти. То тут его увидишь, то там. Перебрался в красный угол кабинета. По строению кузнечик, по окраске таракан – и неясно, прекрасен он или мерзок. Песен пока что не поет. Не сезон. Обдумывает скрипку. Умывает усы. Сумасшедший. Ему следовало бы быть невидимым мурлыкой в театре Антона Чехова: "Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут после нас, счастье и мир настанут на земле и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О милые сестры, жизнь наша еще не кончена! Будем жить! Музыка играет так весело и так радостно, что, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем Если бы знать, если бы знать!" Милые сестры – хорошее обращение к читателю. Исполняя задуманное, обтер мокрой тряпкой пыль с "Госпожи Бовари".

        14 марта 2001. Милые сестры, не выпить ли нам (мне) холодного портвейна посреди площади, пока облетает с деревьев снег!

        15 марта 2001. Снег облетел, и наступило лето, пока щурился на солнце и играл под дешевый портвейн в шахматы. Палочка шашлыка, конечно, хороша, но слишком минимальна. Открылся книжный магазин, наполненный нетленной ерундой, Байроном, Буниным – по 20 копеек. Классики и современники. Набрал их в сетку, как берут елочные игрушки: шар, шишка, сосулька, домик, гномик, попугай. Разнообразие. Бесполезные худ. ценности. Видимость книжности. Библиотека для застенка. Никогда нельзя читать за столиком под вино. Всегда вычитываешь то, чего не написано. Излишнее восхищение, неадекватное проникновение, вредоносный восторг. Наутро – эмоциональная и нравственная опустошенность.

        16 марта 2001. Опустошенность. Помогут ли пельмени с уксусом и перцем?
        От подкрашенного портвейна язык черный, как ствол смолистой елки.
        Мертвая кошка разлагается на душе. Морщины под глазами. Безжалостно сомкнут рот. Я алкоголик Почетного Легиона.

        17 марта 2001. Перемена декораций вызывает на сцену новых героев. Но где же их взять? Набрать из старых, перекрасив им усы и кардинально изменив взгляды. Иначе они не впишутся в новую обстановку, будут не соответствовать задачам четвертого акта, где уже есть места об отпусках. Весенняя усталость – так называется время потери целостности и непрерывности самоидентификации. Потеря сущности при необходимости прибавления суеты. Весной в большом городе можно было бы поехать за марками, положив в карман пинцет, посетить мусорную свалку на берегу моря или архитектурный ансамбль. И к вечеру депрессии как не бывало.

        18 марта 2001. Песчаная буря. Ходил по буре, посетил достопримечательности: дно озера, детский сад с вырубленными вишнями и покосившимся деревом грецкий орех, где когда-то был сторожем, вооруженным пишущей машинкой и иллюстративным пером с тушью. Постучался в стеклянные двери. Воскресенье, сторожа в бегах. Походил по цветущему яблонями саду, изображая сторожа. Хорошее место – творческое: здесь много было выдумано слов, выкурено сигарет, прочитано книг, выпито из-под крана холодной воды, съедено вишен, урюка и нападавших к утру яблок, уже атакованных жадными до сока муравьями. Мог бы служить здесь до сих пор, тарахтеть на машинке, поливать из шланга кусты роз, выступать на Новый год Бабой Ягой, за миску горохового супа.

        19 марта 2001. Химикаты для сердца и батарейки. Сердце неправильно стучит с 10 марта: потеряло шифр, забыло задание, на рации чужие отпечатки пальцев.

        20 марта 2001. Кризис безумия; в голове окончательно скисло откуда-то взявшееся там молоко. Слил его обратно в этот солнечный мартовский мир. Но попытка безумия не удалась. Инга, правда, чуть не сошла с ума: принялась звонить в санатории, снимать.

        21 марта 2001. Называется Навруз. Впечатление от белого питона: сам он фотографируется толстой желтой удавкой на шеях праздношатающихся, а в его террариуме покоится черное мышеобразное говно. Ястреб имитирует пикирование, мертвой хваткой зажимает в пальцах камень, остервенело клюет его, вдруг замечает в соседней клетке точеную египетскую куропатицу, трясет обалдевшей головой, раскинув крылья, вспрыгивает на пенек, чистыми родниковыми глазами всматривается в верхушки деревьев, рубит пенек клювом, как топором войны. Южноамериканский ворон норовит клюнуть глазеющих детей в глаз, но уж по крайней мере он намерен посетить их сегодня же во сне. Степной лисенок отдыхает на крыше домика, глядит любовно на разномастных кроликов в третьей от него клетке. Носуха с полоской на хвосте мотает километры. Костлявые вараны активно работают над подкопами. Райская птица только на своем месте – раскрыла блестящий веер и дрочит им на зрителей. Осел просит милостыню или удара поленом за свою непропорциональную башку. Сова и сыч непроницаемы, один глаз спит, другой обозначен как всевидящий, лунный. Но у всех у них происходит одно и то же – гормонально-гуморальная катастрофа в шизоидной смеси клаустрофобии и публичности. – Хищных птиц нужно не томить за решеткой, – сказала Инка. – А чем тогда хуже черепахи? Пусть они тоже ползут по прямой.

        22 марта 2001. Бросил курить. Одна сигарета утром, одна впотьмах. Посетил в сандалетах рынок: наросло огурцов и съедобных трав. Книг в книжном магазине не наросло, все Дюма, Дюма, бессмертные батоны Дюма. А уже можно загорать, вынув наружу трусы. Сломил веточку цветущей сливы. Весна приходит не в качестве отдохновения, а в качестве предупреждения: дальше будет хуже, пока тебя не сломило, срывай цветок желания. Смотрел внимательно фигурное катание: упадут – не упадут.

        23 марта 2001. Не упали. И это еще хуже. Встали пораньше, сегодня должен упасть Мир. Пришла Инга с новостями. Мир не падает. Слухи на бульваре. Но в 12 часов пришло сообщение: все нормально, три часа назад Мир затонул. Было тому несколько свидетелей – и один из них косвенно убит. Ну и слава богу, ничто не вечно, одним миром больше, одним меньше. Главное, все остальное продолжается, несется сквозь пургу, ... и уже мечтается о новом Мире, в других мирах.

        24 марта 2001. Наблюдаю самочувствие. Воздуху все меньше. Надо пройти март без потерь. После кризиса всегда наступает ясность. Потерпеть до апреля. Что в апреле? По крайней мере – звучит. Приснилось, что в С. мать мне оставила в наследство грядку картошки. Надо, кстати, вскопать под окном глину, посеять каких-нибудь тщетных незабудок.

        25 марта 2001. День начался с похода за салатом, за весенней едой. В этом уже нет ничего удивительного, так оно и должно быть. Купили новые сандалеты, более цивилизованные: шаг в них упругий, свободный, вкрадчиво-китайский – как раз ходить за салатом с корзинкой, выбирать товар. И уже угрожающе тепло. Когда температура воздуха будет равна температуре тела, наступит бесчувствие, слипание со средой, погружение в белый шум. Тогда по ночам можно жечь костер, чтобы видеть в нем источник прохлады, пробуждения. Тогда будут особенно цениться усилия по преодолению тепловой смерти.

        26 марта 2001. Приснилось, как мы с Ингой едем на двойном велосипеде, она спереди, у нее на спине огромный рюкзак – и мне не видно дороги. Я кручу педали, в руках у меня руль, но он не прикреплен к велосипеду. Крутить педали становится все тяжелее, наконец, я выглядываю на дорогу и вижу, что путь наш лежит по застывшему в разнообразных сложных конфигурациях бетону. Эге, Инга куда это мы заехали?
        Белая бабочка прокурсировала между деревьями как полноправный мартовский член.
        Белые ушки кошки отдыхают в зеленях.
        Попаслись с Инкой в Интернете. Какие-то программные заявления, списки имен, страницы на замке. Провоевали час за выбор цели. Много всего делается на свете, друг Инга. Например, супрематические фигуры на снегу, выписанные мочой и посвященные Малевичу.

        27 марта 2001. Приснилась беспрецедентная бутылка спирту, от которой я отпивал, собираясь в театр. До театра так и не дошел: нашел по дороге ящик для флейт, вернулся с находкой обратно.
        Встал рано, надел галстук, стал писать о театре, включив тихо флейты Моцарта.
        Чужое существование ставит под знак вопроса собственное.
        Художественная ревность.
        Пошел к Кариму: проверить, как там живут.
        Карим развивает в письменах христианские идеи: надо сначала умереть, чтоб жить, испить мертвой воды, а потом, уже умываться живой, алкать животворное. Только прах плодороден. Зола. Испепеленность. Но при чем здесь жизнь, если вечно только то, что мертвее мертвого.
        О душе: душа вообще не может являться предметом созерцанья, она искусственна, ограниченна, предопределена. Предметом бесконечного созерцания является ум. Против поэзии: артистичность является ярко выраженной чертой падшего сознания.
        Саша подарила свою детскую книжку – в противовес умному Кариму: "Ящерицей на согретом камне и исчезнуть и забыться мне бы". Но и тут присутствует смерть. В игровом, правда, варианте.

        28 марта 2001. Можно ли задаться вопросом: какое имеет значение дружеская попойка? Во вторник. Кухонный феномен. Пьеса на троих, где все три героя – трагические, катарсические, абсурдные, словесные, потерянные, склонные к умиранию, опустошенные собой – верное подчеркнуть.
        Открыл словарь.
        "Говорить – в театре в еще большей степени, чем в действительности, – значит всегда действовать".
        "Театр становится местом симуляции, где с молчаливого согласия автора и исполнителя на зрителя возлагается задача воображать перформативные акты на иной, чем реальная, сцене". "Действующие лица существуют лишь в виде списка моральных или психологических амплуа; они полностью соответствуют своим высказываниям, противоречиям и конфликтам, как если бы действие было следствием и проявлением их воли и характера".

        29 марта 2001. Под впечатлением сна о сокровищах: открыли пещеру с миниатюрными скульптурками (моими) – многовековой давности. Открытие сопровождалось жертвоприношением собаки. Разбойники пытались отнять клад, но мы их запутали, обманули. Как бы начинается война, на площадях отсутствие света. В шашлычном кафе я пытаюсь похитить трехметровый шампур, чтобы при случае поджаривать на нем противников. У Инги есть сестра (которой у нее нет). Пришел Игорь Нагель. Рассказали ему про ящура, который свалился с кометы Галлея и поразил Англию, про Золотого мальчика Леонардо, который умер, выкрашенный великим вегетарианцем. Но мясное фиаско в обществе потребления никак не может пошатнуть идею самого потребления – Европа переключится на кур, на орехи. Перемены в правительстве, рокировки для усиления королевского фланга, женщина в военном ведомстве для поднятия боевого духа. Зюганов одобряет, Жириновский это давно советовал. солдаты зачищают частный сектор: но вместо отрубленной головы вырастают за ночь две.

        30 марта 2001. Сон о севере. Угольные облака. Сентябрь. Перелет совершился по недоразумению. А машинку-то положили в самолет? И теплых вещей нет. В сандалетах здесь долго не наживешь. То, что север угрожающе прекрасен, – это так. Выясняется, что это моя художественная командировка. Ну, тогда необходимо переходить к художественным действиям. Встретиться с северными друзьями.
        А в самом деле – сентябрьская прохлада.
        Одел на горло артистическую бабочку.
        В марте, вообще-то, 31 день. Т.е. рано прощаться.
        Назвать его "Бойся восемь" или "Химеры огня".
        Картинки за 95-й год сохранились у Карима. Как во сне. Пользуясь случаем, шлю, Карим, тебе привет с берегов Чиланзара.
        Комплиментарная культура эпохи Просвещения и Телевидения.
        Остро не хватает жанра писем.
        Париж, 4 февраля 1778 г.
        Разрешите мне, милостивый государь, несколько посетовать на то, что.
        С год тому назад в нашей среде появился кавалер, опаснейший для молодых дам мастер побеждать сердца; я имею честь состоять его двоюродной сестрой и могу уверить вас, что больше ничем никогда для него не буду. Успех ему создают целый ряд побед и огромная самовлюбленность, а вдобавок к этому, он и очень одарен, очень остроумен, обворожителен и обладает непостижимым умением выдавать поддельные чувства за истинные.
        Прощайте, милостивый государь. Надеюсь, что не наскучила вам всеми этими мелочами. Пишу я так скверно из-за холода. Простите мне это и примите лучшие пожелания от.
        Барбантан де Гюнольштейн.
        Де Салерн маркиза де Гонто.
        Король назначил трех лиц кавалерами ордена Св. духа: коменданта одной из провинций – графа де Вогюэ, заведующего королевским гардеробом г. де Буажелена, – имя третьего выпало у меня из памяти.
        А публика в восторге; музыка, как утверждает та же публика, необычайно хороша, гораздо выше музыки Глюка, которого каких-нибудь два года тому назад считали несравненным. Глюк может утешиться: появится третий, которого предпочтут Пиччини. Так идет жизнь в этом мире. Одни уступают место другим, а последние заставляют забывать о первых. Благодаря такому ходу вещей, каждый обиженный отмщен и должен чувствовать удовлетворение, ибо месть сладка и утешительна. Таковы законы нашего сердца, и разум не в силах их отвергнуть, хотя и должен был бы стать надо всем господином. Господин этот закован, однако, в цепи и скорее.
        Вольтер привез две трагедии, которые намеревается поставить на сцене. Троншен велел пустить ему кровь; есть опасение, что он не переживет этого припадка. Монотонное существование в Ферне, может быть, несколько продлило бы ему жизнь. Если обе пьесы его будут иметь успех и если придется ему увидеть этот успех, он умрет смертью Софокла, который в том же возрасте умер от радости, вызванной успехом только что законченной им трагедии. Прощайте же. Простите за беспорядочность письма: я очень торопилась и.
        Инга принесла куст сирени.
        Осочку не привела?
        Удостоверение о нахождении Вольтера в живых. Мы, Пьер-Мишель Эннен, резидент короля при Женевской республике, удостоверяем и свидетельствуем всем, кому надлежит, что г. Франсуа Мари Аруэ де Вольтер, родившийся 21 ноября 1694 года, камергер короля и один из сорока Французской академии, проживающий в своем фернейском замке, в местности Жекс, находится в настоящее время в живых, поскольку он сего дня предстал перед нами, в удостоверение чего мы ему выдали настоящее свидетельство, которое мы подписали, которое мы повелели скрепить нашей печатью и которое подписал названный г. Вольтер. В Женеве, сего десятого января тысяча семьсот семьдесят шестого года.
        Франсуа Мари Аруэ де Вольтер.
        Признано подлинным, скреплено собственноручными подписями
        Эннен / Печать / Скрепил Габаро Во Ла Шэз Ле Сюёр Минон

        31 марта 2001. Посетили чудовищные рыбы-бабочки с букетами черных шелковых плавников. Спасибо.
        Инга учится немецкому всего два месяца, а уже бегло читает и переводит на спокойной ночи многозначительно-бестолковые приключения Моппеляпоппеля.
        "Думаю: вот сейчас поем и пойму, поем и пойму" – говорит к вечеру Инга, встретившись с новыми формами глагола прошедшего повествовательного и прошедшего разговорного.
        "Поем – и пойму!" – прекрасный девиз для азиатского интеллектуала.
        Поем и – пойму.

Фрагмент Вавилона

        1 апреля 2001. Проба новой ленты. Проба новой бумаги. Лента, лента, лента, жирновата, цвета чернозема, оставляет фактуру, налипает, формализует.
        Точка.
        Секрет формалистической прозы Белого-Бугаева.
        Пересел за машинку. Нажал на скорость. Ритмический автоматизм.
                                – об Адаме, о рае, об Еве, о древе,
        о древней земле, о добре и о зле.
        И бумага белая. И спина.
        Эти смыслы теперь мне – ничто; а все прежние смыслы –
        невнятица.
        Ожидают меня – мои новые миги; и – новые
        комнаты –
                      – комнаты, комнаты! –
                                                          – из которых
        назад мне вернуться нельзя: и глаза мои расширяются; и –
        невидящим взором гляжу я в пространство.
        Это все – впереди.
        Позади же действительность, о которой я думаю ныне,
        что она – не действительность; но она и не сон.
        И слова напечатаны на душе мне неведомым гиероглифом: –
        – и понимание мира не слито со словом о мире.
        Зачитался под первоапрельский дождь, ища цитат.
                      – видел я там брюхоногую функцию: –
                                                                                      – папа пест-
        рит своей функцией белые листики; функции с ли-
        стиков расползаются по дому; листики бросит в корзиноч-
        ку; я же листики вытащу; и – Раиса Ивановна мне из них
        нарежет ворон; все вороны мои не простые, а – пестрые;
        и – на себе они носят: многое множество растанцевавших-
        ся иксиков; мне надоели вороны; и я – гляжу в икси-
        ки; –
            – в иксиках – не бывшее никогда!

        Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
        За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
        Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это –
        города, человеков, но для начала зелень.
        Стану спать не раздевшись или читать с любого
        места чужую книгу, покамест остатки года,
        как собака, сбежавшая от слепого,
        переходят в положенном месте асфальт. Свобода –
        это когда забываешь отчество у тирана,
        а слюна во рту слаще халвы Шираза,
        и хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
        ничего не каплет из голубого глаза.

        Что делать с бумагой? Белые листы не по тону праздничны. Инга говорит: привыкнешь. Но глухой тон и блеклый серый шрифт как-то ближе, монотоннее. Режет глаз. Может, вкрутить лампочку на 30 вольт. Одеть черные очки.
        Апрель начинается с воскресенья, с дождя, вошедшего в какой-то молитвенный раж: напитать, наконец, влагой голубую глину. Дочитал книжку Бродского, где он на обложке с кошкой. Подготовку к исчезновению в перспективе с его стороны можно считать удачной. С темой незамысловатого туристического путешествия допутешествовать куда надо.

        2 апреля 2001. Ненавижу алкоголиков и алкоголизм.
        Пытаюсь изжить это бедствие изнутри, самым ближайшим к нему средством.

        3 апреля 2001. Потому и страдаю.

        4 апреля 2001. "Потому и не кусают" – светлый (производный от черного) домашний юмор, когда речь заходит об эпитафии на Литераторских мостках. А на самом деле – это летняя реклама мази от комаров.
        Нарушение скорбно-паралитического стиля кладбища.
        Возмущение тишины общежития.
        Надо думать, памятные надписи проходят ту же цензуру (военную), что и книжки о ракетах: терять уже автору нечего – и мало ли какую крамолу или уравнение в отсутствие совести он может поведать свету в афористической форме. Романтики, разведчики, больные души – постоянно ошиваются на кладбищах. Заговорщики работают под видом могильщиков. Вообще много могил пустых, фиктивных, заполненных боеприпасами, продовольствием. Отсюда – так мало в мире просветления, собственно самого мира (как звездности). Повсюду извращение, власть порока. Крыса день-деньской переправляет на тот берег ручья еще пышущие жаром треугольники самсы. Есть много комплексов, среди них комплекс жертвы. Комплекс компенсации не лучше: то недобор, то перебор. Но слава богу, что чужая жизнь не является предметом опыта и ничто внешнее не может быть рассмотрено как ее свидетельство. И что гипотеза о чужой одушевленности, согласно Введенскому, вводится лишь исходя из определенного мировоззренческого выбора.

        5 апреля 2001. По дороге собрали из придорожных одуванчиков букет. Нежные создания: в сорванном виде не умеют жить. Пришли на пир. 29 лет и 1 день. Жизнь, можно сказать, только начинается. Но начинается она очень своеобразно: с ожидания другой, лучшей жизни. Гости тоже в недоумении: в ожидании пиршественного вина. Но на празднике жизни вино отсутствует примерно таким же образом, каким одушевленность. Явить то и другое можно лишь совершив процедуру присвоения-отсвоения. Проявить феномен воли.
        Явилось вино от Блока, пластинки от Агузаровой и Окуджавы.
        Обратно скакали с Инкой по ночным дорогам, как козлоногие трагические сатиры. Перебор.

        6 апреля 2001. Поехали на бульвар за деньгами. В апреле там прохладно, благоприятно. Погадали на распустившихся шарах одуванчиков – на остаток дней. У Инки еще много впереди этих парашютиков. У меня – тоже много: три. Но не в количестве качество. Иногда совсем наоборот: чем меньше звезд, тем круче ночь, чем дольше ночь, тем волки толще – много можно на этот счет умножать мудрости. Поели постпраздничный лагман, где лагманщик вообще не признает расхожих мнений ни о судьбе, ни о времени. Делает себе вечный, от предков оставшийся лагман. Полюбовались из-за угла на лагманщика, чтобы он нас не узнал. Заплатили Блоку долг. Кажется, мы теперь никому не должны: за все, что есть ты сам, поели, попили. Но кто-то все равно стучится; – и совершенно зря.

        7 апреля 2001. Легкость в мыслях совершенно необыкновенная.
        Потому что есть свой конек – те заросли над водой с отраженной вверх ногами корягой и птицей, звать которую никак, в правом верхнем углу холста. Эта птица и кормит, и дает на табак, на цветы, на мороженое, на театр, на газ, на свет, на воду. Она уже была воспета не раз, эта закорючка. На ней держится созерцание, на ней держатся пока что мои штаны. Может быть, и наступит пора, когда она не будет приносить деньги, а просто держать в зубах свою веточку, свой золотой клочок сена.
        Золотой век пошлости: кошачья игривость, картошка с маслом, туловище с жиром. Аскетизм, поджаренный на аутизме (профанация из Философского словаря).

        8 апреля 2001. Сон о подготовке к костюмированному спектаклю. Я в роли придворного режиссера. Если за ночь костюмы и декорации не будут готовы – не сносить мне моей лысой головы. Но палач – мне знакомый актер, добрый дядька. Но, как всегда, – нет текста. Заместо текста – бриллианты, жемчужные платья, стекло. Роскошный занавес, подвязанный одним краем за люстру. Инфанта готова. А, так это будет сказка об зачарованной инфанте. Хорошо.
        К чему бы это.
        Ищу тему на апрель.
        Тема психологической устойчивости: не поддаваться влияниям ни сна, ни утра, читать Философский словарь, как азбуку, в алфавитном порядке. Как Книгу Бытия. Как программу на неделю. Баденская школа. Бакунин. Батай. Башляр. Белый. Бейль. Бегство в болезнь. Бегство от свободы. Белорусская философия – см. Философия Беларуси.
        Бентам. Беньямин. Бергер. Бергсон. Бердяев. Бернар Клервоский. Бернштейн.
        А там уже – Бесконечное. Бесконечное логическое. Бессмертие.
        Бихевиоризм. Блаватская. Бланшо.
        Блау. Блок. Блонский. Блох. Блумер. Боас. Бог. Богданов. Богословие. Большевизм.
        Бонавентура. Бонапарт. Борхес. Борьба.
        Босс. Бохвиц. Бохеньский. Боэций.
        Брахман.
        Брентано. Бруно. Брэдли. Бубер. Буддизм.
        Буридан – см. Жан Буридан. Бухарин. "Бхагавад-Гита". Бытие. Бэкон. Бюрократия.
        Вот и тема: буква б.

        9 апреля 2001. Косые лучи утра падают прямо на "Максимку".
        Другая тема: две буквы к: компьютерные курсы.
        Надо побрить обе щеки, начистить зубы, вымыть как следует верх и особенно низ.
        Взять тетрадку.
        Обратить внимание на руки. Руки сегодня должны быть руки гения, а не убийцы. Композитора, а не душителя мертвых душ.
        Подстриг ногти на ногах, хоть все равно не будут видны.
        Т.е. – никаких следов сумасшествия.

        10 апреля 2001. Напрасный труд.
        В пруду Интернет главное – это сросшиеся пальцы.
        Головастик – вот что герой Интернета.
        А так хочется метаморфоз.
        Пытаюсь выкручиваться.
        Английский словарь в портфеле.
        : машина еще попалась: не понимает и не коммуницирует по-р.
        общение жестами
        знаками
        налаживается огонь
        иногда такие вспышки
        через опыт, через опыт
        ладно бы я был тупой
        но культура кладет пределы всякому благоразумию
        электронная почта
        например
        дискурс столбика!
        шифр про-явки (подтверждает ли агент свой ингредиент)
        память, возвращение памяти
        множество (способов) возвращения
        1 ошибка – и Ты в статусе мухи, не паука.
        Выйти под косые лучи солнца.
        Что в эти минуты чувствуют гении виртуальности?
        Лично у меня второй день – чувство новорожденности.
        Детская улыбка и заторможенное кивание ДимСанычу: о'кей.

        Эрос понимания
        (---) послушания
        то же самое – своеволия
        она другая, чем ты
        у нее есть стиль
        она полна смыслов
        она соткана из нехватки времени, из недосказанности
        она, конечно, хиппи
        я отправил по ней (ей) письмо с единственным словом – счастливчик.
        это потом она будет инструментом.
        Завтра встреча в 3 часа.
        У этого компьютерного центра есть озеро: следовательно, поплавать перед сеансом.
        Взять плавки.

        11 апреля 2001. А Луна вовне опять чуть ли не шар.
        Сведущие скажут: на ущерб.
        Мы так думаем, что 11 апреля 1 года никто (а нас большинство) не может поручиться за ущербность, за прибывание (а нас большинство за прибывание) –
        что эта полукруглая луна этим утром на ущербе или на прибывании.
        Чуть-чуть не хватает Луны.
        Луны чуть-чуть неправильно.
        Кособокость налицо.
        Ее метафизичность наглядна.
        Что делать нам с Луной?
        Брать ее на слюну? – имеется в виду простой наблюдатель.
        Т.е. – "дует ли от Л.?"
        У нас здесь тихо и нет ветра из будущего.
        У нас здесь луна читается по Пальцу: с какой стороны ты на него дуешь.
        Хороший абзац, как сказал бы Б, В, Д.
        Как И.
        Саша Скидан за столиком через столик: Серж, мне далеко до глупости читателя, и поэтому я не пойду.
        Подражая ДимСанычу, который снес сегодня плечом ученическую доску, напишу: "это я специально все запутал, чтобы что-то отпутать".
        Я давно уже не слушаю, что он говорит.
        В литературе должна быть ясность.
        А он приглашает снять дачу (чтобы разговаривать на даче).
        Через несколько дней, конечно, соглашусь.

        Побывал по диагонали на сайтах Шамшада-Бренера-Драгомощенко-Курицына-Чежина-Максимки-Ильянена.
        Шамшад в итальянском городке у стены с прислоненным велосипедом в позе прижатого к стене путешественника.
        Помпезная страничка Драгомощенко в исполнении Курицына.
        Смешная фотография Ильянена (в офицерской форме на документ) и почти мистическая обложка "Дороги в У.".
        "Разговор с С. Спирихиным о мэтрах и учениках. Я хочу быть учеником.
        А.: не пиши красиво, постмодерн не велит. А пиши правдиво.
        Осень раскрашенная словно праздник.
        Поездка на малом автобусе с немногими, но славными людьми.
        Невский в полутьме и огнях. Пишу как перевожу.
        Война граждан и поэтов. Мир. Воинственность духа. Кавказ. Дурачина, простофиля, дороги. Эразм. Пыль да туман.
        Через лучшее к хорошему.
        Кошелек и жизнь в искусстве."
        Книга ассоциаций без комментариев.
        Книга ассоциаций с комментариями.
        А еще пришла гроза (так показалось). Вечер с ушедшими на закат тучами.
        Курил на балюстраде центра не то как праздный зритель, не то как праздный участник.

        12 апреля 2001. Еля сказала: ты пишешь, как Алекс.
        Да нет, нет, Еля, мне до этого далеко. Но все равно, спасибо на добром слове.
        Кто-нибудь из нас останется в литературе. Но чур не я.
        Факт книги говорит о многом: почти обо всем.
        Одел сандалеты, пошел делать книжку домодедовским способом – порцию за март.
        Отпечатал; чтобы сжечь.
        Интернет ставит условие: чтобы было как во мне! Как идеально!
        Пасся по Вавилону, по знакомым именам. Дневник Скидана. Песни мордвы Айги. Соснора. Шельвах. Голынко-Вольфсон. Кучерявкин – поэт Интернет.
        Поэтический вечер на М. Невке, в Борее.
        Откуда ни возьмись, ДимСаныч за плечом: все это безграмотно, говорит, вот я.
        Пустынный вечер под пустынным солнцем. Нет, шальная пуля здесь не пролетит.
        Навестил спящего Карима с подарками: красный свитер, картинка, детская книжка "Бойся восемь". Это после Ильянена она плохая, а сама по себе – ни плохая, ни хорошая – как сбитый пионерами скворечник.
        Возвращался через темную аллею: и в одиночестве, когда их всех не будет, ты посмотри смелей, и т.д.
        И тому подобное.

        13 апреля 2001. Получил Сертификат об окончании Семинара Работа В Интернет. Грустный, но праздник.
        Когда теперь обратно.
        Но есть у меня дискета, на которую я самостоятельно скачал фрагменты Вавилона.
        Картинка не для слабонервных: Земной Шар – и с него перелетают белые скатерти в желтый портфель. Сказка братьев Гримм, что учит Инга.
        Обдумывал телодвижения на будущее.
        Как вести политику, чтобы не сгинуть в земле.
        Ничего не придумал лучшего, как попить пива, фосфоресцируя глазами-гнилушками из проема подъезда.
        Но и это уже немало.

        14 апреля 2001. Сегодня – дальше.
        Выспался до рассвета.
        В 3 часа ждет другая компьютерная школа: начальный курс.
        Максимка предупреждал: виртуальность затягивает, как бы вакуум, как бы чары, как бы чарка с кактусом. В человеке просыпается компьютерный ген, инстинкт технологичного животного.
        Подумал о Кариме. Днем спит. Ночью на охоте с мышью. Команда: "Домой". "Переход". "Вид". "Безопасность". "Поиск". "Никогда не искать". "Воспроизводить звуки". "Воспроизводить анимацию". "Прыжок". "Отмена прыжка".
        Да, похоже на то.
        Первое занятие.
        Не повезло с дублершей. Действительно животное, которое нажимает подряд все кнопки (портит аппаратуру, форсирует учебный процесс, наслаждаясь абсурдом).
        Вышел с занятий, опасаясь за будущее.
        Тяжела борьба с сумасшедшими.
        Сделали с Инкой на пасху: гоголь-моголь плюс разноцветное пшено; наклеили на тяжелые, как из дуба, яйца золотинки крестов и сердец. Замысловато и несколько роскошно.
        Присутствовали по телевизору на заутрене и в крестном ходу, переодеваясь из черных в белые, из белых в красные одежды.

        15 апреля 2001. Христос-то воскрес, а вот овцы его дойдут ли на своих копытах до Царствия Небесного.
        Пришел о заре Кудряшов, увлек в путешествие под чистое небо.
        Где маки и озера, и колеса водяных мельниц, и белый конь на краю обрыва, и кольца матушки змеи (зазевался, а ногу уже ставить некуда, завис, пока не освободила гадюка место), и гнезда ласточек в песчаной стене, и тень от холма, и течение мутной реки, и труд ишака на закате – созерцание под знаком прекрасного с тонким налетом мировой тоски. Вино и водка – атрибуты насущного и избыточного. И несбыточность речей.

        16 апреля 2001. Понедельник. Ну-ну.

        17 апреля 2001. Кудряшов на Пасху принес журнал с Последними 000.
        Рекорд скорости: между написанием и опубликованием нет и ста дней.
        К чему бы такая спешка. По сеньке и шапка. Моим стихам, как драгоценным винам – фраза из тьмы серебряных веков. Напиток морс с двумя бульками рома и сроком хранения 104 дня. Сегодня открыл на компьютере Особую Папку, что-то написал туда, уничтожил Папку, открыл Светлую Папку, написал, можно даже сказать – сочинил, уничтожил и ее. Вот это – живучесть: между вирусом и радугой. Оставлять следы присутствия что за гад тебя научил?
        Встретились с Ингой на мосту: я из школы, она в школу. Обменялись улыбками. Ирония подразумевается. Это тяга к знаниям или, отнюдь, – склонность психики к регрессу. Походить с портфелем, поучить урок. Умственные усилия, как я понял, действуют отрезвляюще – мозговой штурм ускоряет окисление, распад и вывод портвейных ферментов. Но и кислые гусарские щи тоже хороши. Холодное опрыскивание. Велосипедная прогулка в сосновый лес. Документальный фильм. Тихое рисование.

        18 апреля 2001. Демон гор и морей опутывал своими кольцами. Еле выкрутился. Красивое ослабляет витальное. Лучше бы мне любоваться на топор, чем на пифагорейские числа. "Круговорот вещества во вселенной характеризуется "числом". В этот круговорот включена и человеческая душа. за сущностью (т.е. душой) человека пифагорейцы усматривали самодвижущееся "число". Особо следует выделить влияние П. на учение Каббалы". "Посредством причастности к единице через "подражание" всякая вещь делается равной самой себе, т.е. "одной"". Ноль тогда еще не был изобретен. Счастливые времена. Теперь же всегда есть опасность совершения ошибки – умножения на 0: и тут как тут всё схлопывается, уничтожается даже сама пыль – и не по чему провести в задумчивости пальцем.
        Из футболки превратил половую тряпку, а среду – в пифагорейский субботник.
        На Платона, на кастрюлищу борща.

        19 апреля 2001. Многие из нас слушали, но не видели – её.
        Скидан, видел ли ты – её?
        Кто видел скандинавскую Литвинову?
        Витю Степанова?
        Сокурова близко?
        Мы видели автора Имя Розы.
        Живьем самого Скидана.
        Моцарта и Ницше – не видели.
        Видели – музыку и тексты, да.
        Зюсмайер, помнишь, учил детей Констанции: Александра – гармонии энд клавесин.
        Ученик, лишившийся дара слуха.
        Но собрал архив.
        Приближенник в Н. В сторону приближения к Почке.
        Пятый мальчик – безумец – дауны к хрс. – как говорил московский Сад:
        С аквариумом на головах – через Пётр и Пустота.
        Их было двое: Курёхин – и все остальные.
        Гроб с Курёхиным – и в нем – Он.
        Друмощенок – возле и вьется. Молодец: все мы другие – и он – как Все.

        20 апреля 2001. Удивительно уютно на улицах, как в зоопарке. Как в декорациях. Но театр уехал на гастролю, оставив заместо сторожа пьющего артиста. Он тут заместо и режиссера, и осветителя, и пишет в ложе сценарий, и за зверей. На блошином рынке продают панамы, бюстгальтеры, бюсты фарфоровых поэтов, фигурки балерин. Пошел к Игорю слушать Агузарову – одну песню: 75 раз, но так и не запомнил слова... "ей суждено пропасть среди комет..." Писал бессвязную пьесу.

        21 апреля 2001. "Я буду утверждать что где-то есть Звезда я буду верить в негасимый свет. Ля-ля-ла-ла-ла, ля-ля-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла".

        22 апреля 2001. В ожидании фильма Сокурова по РТР. День рождения Тельца. Смешно сказал в Тихом доме Ярмольник: Сокуров своим фильмом совершил символическое захоронение Ленина – и в Мавзолее теперь лежит просто забальзамированный человек. как забальзамированная кошка, у которой тоже в свое время была политика сыра и мышей.
        Но это оказалось не тело фильма, а интервью о нем, слова Сокурова о фигуре русского насилия, не созидания. "Если какая-то и существует в фильме реальность, то только художественная". В стиле некрореализма: ленинские веснушки, уж конечно, смотрятся на экране трупными пятнами. Крупская потирает ноги, Ленин потирает раненые руки, иногда на его лице какое-то загробное недоумение, мертвецкий цинизм, спокойствие мертвецкой, злостность привидения, лукавство призрака.
        Что ж, тогда буду смотреть мотогонки и хоккей.

        23 апреля 2001. Пора собирать книжку о Тупости. А то воля к ней и память о ней с каждым днем ослабевают – теряю интерес. А казалось бы – надеялся на нее. Придумал новую концовку:
        "В 30-х годах в Ленинграде существовала группа "Ничевоков". Они активно провозглашали "Ничего", яростно "Ничего не делали", "Ни к чему не стремились". Все остались живы. В 80-х у одного из них спрашивают: "Вот Вы всю жизнь проработали бухгалтером, Вы, наверное, часто вспоминали о тех временах, когда были Ничевоком?"
        Ответ: Нет, никогда не вспоминал.
        Вопрос: Почему? Ведь, наверное, это для Вас была самая интересная пора?
        Ответ: Потому что я ничего не помню."
        Какая-то апатия.
        Сухое дно симпатии.
        Наелся еще цветной капусты, совсем забыв, что она знаменита своей могучей снотворностью.
        В Англии, оказывается, читают две книги в год (в среднем). У нас – в 6 раз больше. Т.е. 12.
        Но 12 книг, я думаю, уже написано, всем Вавилоном.
        Поэтому во всех тринадцатых уже нет ни социальной необходимости, ни духовного заказа.
        Отсюда: и отсутствие табу – на цветную ибн капусту.

        24 апреля 2001. "Вот, ё-моё, – сказал Инка. – Красная Шапочка!"
        Это она взяла Лессинга и с листа прочитала целый отрывок: "То, что Ничто есть огромно, – не есть истина". Взяла братьев Гримм: "Одна бедная вдова проживала на окраине темного леса". Учеба в дойче-школе определенно начинает приносить духовные плоды. Я тоже с некоторой лихостью рисовал сегодня на компьютере рожи.

        25 апреля 2001. Уже светает. Как быстро пролетела ночь. Зачитался в кресле сюрреалистов. Что-то жопа болит. Вот и дочитался-досиделся: вскочил чудовищный геморрой. Конец покою. Собирай пожитки.

        26 апреля 2001. На компьютере рисовал титульные листы и называл их "сиятельный Миро", "гробокопатель Ваше", "растворимый Арто", "солоноватый Супо". Компьютер слушается, как умный дельфин, приносит все мячи. И картинки получаются красивые, шестисекундные. Сохраняем их в "синий-синий" портфель.
        Курим с Инкой на школьном дворе, обмениваемся знаниями.
        А в программе – сокуровский "Молох" в 0.15.
        Так часы обретают смысл (искомый) – до 0.15 превращаясь в опилки.
        То поносишь с собой книгу, то потопчешься у окна, уже как бы интуитивно предвосхищая роль Гитлера.
        Но съемки оказались настолько гротескными, что это положило нас на обе лопатки. Крапива на Украине, мама – Гитлер, папа – Гитлер, дочка – Гитлер, славяне безумны, потому что круглый год там северное сияние и снег, снег излучает тоску, Дуче засеет свой полуостров лесами – и теплый средиземноморский воздух не будет поступать на землю Германии, через 100 лет мы объявим Италии войну (вот это запишите), никто не желает отведать трупного чаю? все садятся, куда хотят, это бездарно, как можно снимать такое кино: режиссер самовыражается, звукооператор молчит, это кино нужно смыть, – а группу сослать в Освенцим? – А что, у нас есть Освенцим? – дама шутит. – Нет, но она сказала. – Как можно слушать женщину? – Да, да, жены гениев всегда бездарны, они слабоумны, вспомним Моцарта, его Констанцию. – Мой отец говорил, что ты бездарен, а ты всем доказал, что ты гений. – Фрау Браун, Вас ждут в туннеле. – А где щенки? – Они умерли, от чумки. – Мы победим и смерть. – Ади, как ты можешь такое говорить. Смерть есть смерть. Её нельзя победить. – Только красота может быть ценностью. Пока жива ты, жив и я. – Почему вы молитесь умершему богу, а сами не хотите умирать? – Ну что ты на меня смотришь? Тебя нет. Ничего нет.
        И все это в окутанном испарениями замке, на немецком языке.
        – Ты варьетерка! ты варьетерка!
        Сокуров использует пространство немецких экспрессионистов – поднимающиеся под скользким градусом полы, акустику пустого ведра, папье-маше лестниц, женщину-Геббельс, декорацию болота с магическими плясками Гитлера. На прошлогодней Нике ему за это всё дали вторую премию – и он, конечно, не взял ее, обиделся. А кто бы не обиделся. Заодно обиделась и Киноакадемия: что это он? – "Блок-пост" Рогожкина ведь будет посмешнее.
        После Канн, надо думать, покажут и "Тельца".

        27 апреля 2001. Новый миф: поедем в Австрию работать на гемюзе-базе, отделять кляйне цвибель от гроссе цвибель. Дас ист лос, дас ист шикзаль. Ес ист аус. Ихь зер кранк. Майн копф ист бабилоне шпиц. Ихь бёзе. Ихь нихьт люстихь. Дас ист альтер. Абер ес ист альт. Дас ист шпильтворт. Ауф дем нахт.
        Закончил Первую часть "Возможно, Беккет": 30 стр. описаний с тремя концовками; это собралось за февраль-март-апрель – увесистый труд, которым можно пришибить мышь. Начал Часть вторую (делать-то все равно летом будет нечего) – философическую. Только теперь нужно находить какую-то новую позу для работы: например, висеть над столом вниз головой.

        28 апреля 2001. После школы гуляли по совсем уже зеленому лету. На улицах заросли, все в лианах, в шарах пуха. Тазы клубники и черешни. Картошка уже этого тысячелетия. Раздувшаяся редиска. Морковка, как пальцы юного крюгера. Где-то я все это уже видел. Причем не один раз. И не два. И не пять.
        С 1 мая нужно менять ориентацию, ритм жизни, затеять какой-нибудь новый проект. Задействовать озеро. Загореть. В конце мая устроить литературную презентацию, диспут у костров (шашлыки с лягушачьим мясом), ночные купания (кто-то непременно должен утонуть). Это называется: повесить в сумерках на сук шапку, чтобы был ориентир глубины пространства при охоте на уток. Борщ на трупном чае с ложкой кислого молока и русско-итальянский хоккей.

        29 апреля 2001. Выбирали с Кудряшовым место для презентации: где поглубже. Одобрили место на реке с трубами поперек реки и с люками подземных коммуникаций, тень от ив, колосятся колоски. Список приглашенных. Зачем только нужна эта презентация – нет ответа. Ладно бы – от избыточности, или от скуки: поскакать птицами на берегу. Или бы чистая формальность, придавшая бы жизни содержательность. Но нет: это опять подает голос то, что абсурдно. Прошли с Кудряшовым до Карима. Он бросает службу в христианстве ради услужения искусству. Издал книжку: "дневник-антидневник" – комментарий к жизни слова и духа одного закадычного писателя – критико-иронический опыт высказывания: т.е. всякое высказывание оказывается под подозрением и может быть интернировано высказыванием ╧2. Полезный трактат.

        30 апреля 2001. Между 29 и 30 не было паузы – так что два дня слились в один толстый день, усугубленный алкогольными страстями. Ловил поутру разносчиц скользкого молока, очерчивал им мертвую зону их бытия и существования, времени звучания и тишины. Подрался с детьми, которые приняли меня за сумасшедшего и бросали камни. Один угодил прямо в глаз, оставив след на долгие дни.
        "О! Как хаотичен (мир), где все еще не установлен порядок. Все люди радостны, как будто присутствуют на торжественном угощении или празднуют наступление весны. Только я один спокоен и не выставляю себя на свет. Я подобен ребенку, который не явился в мир. О! Я несусь! Кажется, нет места, где мог бы остановиться. Все люди полны желаний, только я один подобен тому, кто отказался от всего. Я сердце глупого человека. О, как оно пусто. Все люди полны света. Только я один подобен тому, кто погружен во мрак. Все люди пытливы, только я один равнодушен. Я подобен тому, кто несется в морском просторе и не знает, где ему остановиться. Все люди проявляют свою способность и только я один похож на глупого и низкого. Только я один отличаюсь от других тем, что ценю источник питания".

        И легкое сотрясение мозга.

Роза Рыба

        1 мая 2001. "Тот, кто потеряет, тождественен потере. Тот, кто тождественен потере, приобретает потерянное. Это были те, которые, соблюдая спокойствие, умели грязное сделать чистым. Они были робкими, как будто переходили зимой поток. Не желая многого, они ограничивались тем, что существует, и не создали нового. Они были непроницаемыми, подобно мутной воде".
        Вымыл в мутной воде брюки и рубашку: испачкались за апрель-месяц.
        Побрился в мутной воде.
        В мутном зеркальце мутные глаза.
        Но таковы ли были герои Дао дэ цзин.
        Настроение, может быть, и похоже: каиновская неприкаянность в самом себе.
        И язык – дом бытия – как изгнанник между нёбом и землей.
        Курит, курит.

        2 мая 2001. Кудряшову интересно: чем может закончиться этот эксперимент с днями. Каким-то одним-единственным важным днем? Переходом в другое эстетическое качество? В безумие? В графоманию? В чистый лист? В до свидания? В трактат "О душе"? В сноски? В перечень использованных слов? Посещением психоаналитика? Смертью искусства? Разрушительным землетрясением? Отъездом? 31 декабря 2001? Точкой с запятой? Цитатой из Тютчева? Цитатой из Кудряшова: "и тут я понимаю, что ничего не боюсь: потому что ночь мне не враг"? –Конечно, все закончится фразой – и только ею. Сам-то он умудренный молчанием: говорит, вот кончится лето (которое еще не началось), настанет осень, а – с осенью – и ясность. Карим же –напротив: нашел в компьютере слабое место под названием "бесконечно открывающийся горизонт письма" – и знай только открывает все новые папки, все новые страницы по всем направлениям. Мне Инга компьютер теперь не подарит: не заслужил.

        3 мая 2001. Притворялся сапожником, вдевал иглу в башмаки, передергивал нитки, скоро в школу, через час. Погладил через мокрую марлю костюм, вельвет в продольную полоску. Вымыл и вытер полотенцем черные очки. Как ни в чем не бывало. Будучи пятнадцать минут сапожником (сандалетщиком), пел старинную песню в уме – если это можно назвать умом: "всё-о-о-пройдет-и-и-печаль-и-радость, все пройдет, так устроен свет!" Какая, оказывается, хорошая песня есть в запасе у нашего народа. Утешительная, мудрая, чередующая ре-минор с ми-мажором: только то, что всё пройдет, вспоминать не надо! Оздоровительный эффект. И шляпа у Боярского хорошая: не поймешь, с каких широт, но зато на все случаи жизни. Авторское исполнение, люди делают для себя. Что это ДимСаныч звонил? какой-то у него горький голос: общего дела у нас не получается, сос. Да, все дела у нас какие-то штучные, мелкие. Считал после школы на берегу розы в ограде: на одном кусту насчитал 215, на другом – 160 – не считая бутонов, не считая листьев. Считать розы – одно удовольствие: сколько бы их ни было – все равно получается хорошо. Одну принес домой, как проверочный образец: что будет.
        Стоит.
        Протер огурцом лицо: рассосется ли подбой?

        4 мая 2001. Стоит, хоть бы что. Поэтому цветок не жалко, а рыбку жалко, он – внешен, а рыбка – интровертка и ранима: чуть что не так – брюхо кверху. Отказываюсь жить! – совсем как Цветаева. Но и они тоже умеют быть декоративны. Умеют пахнуть огурцами. Носить глаза на боку. Купили электронные часики, обтекаемый китайский дизайн. Смотришь на них и не понимаешь, сколько времени. 3.46 .Это без 14 4. Но когда нет перед глазами всего круговорота времени, всей художественно-гимнастической программы, не находишь и своего места на срезе дня. Часов скопилось множество – во всех карманах, на всякой горизонтальной поверхности – развелись часы. Конкуренция в этой области делает их все более дешевыми (без всякой аллегории). Но все более ценными: сколько за единицу времени можно б стяжать духовных благ. Посадить, ёлки, дерево! Напоить водой старуху с цепляющимся за ее вшивую косу ребенком. Протоптать тропинку в храм. А также можешь осуществляться и как жизнененавистник (выдергивать елки обратно). Потому что Настанет время, когда времени больше не будет. Или все врут календари.

        5 мая 2001. Не исключено, что осталось жить в этих краях 25 дней. Пора и честь знать. Показали поезд Душанбе–Москва – жуткое зрелище. Караван рабов. В животах наркотики. Сидел всю ночь задумавшись. И – придумал: главное – извлекать из любых обстоятельств художественную выгоду. И чтобы никогда не было себя жалко. И чтобы никогда никого и ничего не было жалко. Ни розу, ни ее рыбку. Это основа свершений. Принцип гуманности. До конца, до смертного креста / Пусть душа останется пуста. Китайская поговорка.

        6 мая 2001. Летом хорошо спится. Никуда не хочется уезжать. Провести лето как во сне, т.е. буквально во сне, спать, видеть сны, готовиться ко сну, подкрепляться перед сном, не мочь уснуть, пить воду и курить между снами. Разглядывать зимние фотографии. Нюхать ту же розу в стакане. Никаких свершений, мышечных усилий. Невесомость и плывущесть. Лепет, лепет. Ни всплеска. Только повсюду желтые и сиреневые тона. Жизнь фрагментом абстракции. Стекающим потом по подмышке музыканта из отрицающей музыку музыки Сати. Стирательной резинкой, проявляющей раз в день по ошибке свою белую негативность. Цветком хлопка в ночи. Загадочным хлопком 1 ладони. Эхом смеха из меха. Улыбкой из-подо льда.
        Инка принесла мешок клубники – и перевернула все представления о мире.

        7 мая 2001. Ел ее немытую, прямо с глиной. В ней много железа и питательных веществ: витамин е, ё, ж, з, глюкоза, целлюлоза. Чем-то отдаленно напоминает под увеличительным стеклом землянику. Загляделся не на шутку, но никак не мог постичь эти сюрреалистические ягоды. Наесться, теперь пришла пора наесться ими навсегда.
        К 10 вечера наелся сосисок (а сколько их было – не сосчитать). Такие еще сладкие пирожки, похожие на ископаемых опарышей, – они уже к чаю в полночь; внутри у них повидло с изюмом, марципаны.

        8 мая 2001. Завтра едем в горы, Инке День рождения. Сшили две шапки – по своему разумению о шапках, одна из них с желтыми лентами и вышивкой И.Н. Подарок. "Вариант философии" – подарочный экземпляр. Игрушки. Нарезали кусок мяса на шашлыки. Сможем ли подняться в 6 утра. Место называется Акташ, через Газалкент. Не забыть фотоаппарат и спички.

        9 мая 2001. Описание путешествия в Акташ см. на фотографиях. Инга стерла ноги, я обгорел, но дали, горы, бабочки, ручьи, орлы – все на своих местах.

        10 мая 2001. Шея болит после кручения головой туда-сюда.

        11 мая 2001. Приступ печеночной колики. Пить ромашку. Но-шпу. Пить диету. Грустить, думать, что все кончено. Быть бесполезным. Читать лексикон прописных листьев (истин) – это что еще за аберрация? Путать звучания и слова. Сидеть в темноте. Мазать мазью руку (выжег в руке сигаретой дырку, думал: стерплю – не стерплю страданий, стерпел, но теперь некрасиво, клеймо безумия на всю жизнь). Больше так не буду делать. И как следствие всего этого – разочарование в письме: оно никак не лечит, никак не помогает. Инга говорит: поедешь в Ленинград издавать книжку (придумывает мне мотив для моего исчезновения). А Ленинград уже опять начал сниться: вечер, куда податься? Где бы ни придумал жить – везде моя жизнь меня страшит. Везде мне грустно и жутко.

        12 мая 2001. Почитал в записках, что было год назад. Микроистория словно повторяется: то же самое настроение крушения и завершения истории. "12 мая, ничто не радует. 13 мая, никак не могу собрать мысли в одну линию: к чему же я пришел?" Удивительное постоянство прослеживается в этом зацикленном полете вокруг Солнца. В горах набрали камней из ручья – по количеству лет, разложили их на полу в виде спирали: ужасающее ожерелье.
        – И когда это только успело столько набраться?
        13 мая 2001. Из Лексикона Флобера:
        "Архитекторы. – Постоянно забывают, что в доме должна быть лестница. – Обычно дураки.
        Апатия. – Одолевает людей в жарких странах.
        Арфа. – Дает возможность выставить напоказ руки.
        Белье. – Чем меньше показываешь, тем лучше (тем хуже).
        Больной. – Чтобы поднять дух больного, надо смеяться над его недугом и отрицать его страдания.
        Введение. – Непристойное слово.
        Вскрытие. – Оскорбляет величие смерти.
        Гермафродит. – Пытаться увидеть.
        Гобелен. – Кто над ним трудится, тот сам не понимает, что он делает.
        Дурак. – Всякий инакомыслящий.
        Здорово написано. – Так выражаются дворники о романах, которые печатаются в газетах и которые им нравятся.
        Здоровье. – От его избытка возникают болезни.
        Ивето. – Увидеть Ивето и умереть.
        Изящество. – Говорить перед каждой статуей, которую осматриваешь: "Не лишено изящества".
        Иллюзии. – Делать вид, что их было много; сетовать на их утрату.
        Конина. – Прекрасный сюжет для брошюры, если автор желает сойти за серьезного человека.
        Коты. – Предатели. – Отрубать им хвост, чтобы выбить из них дурь.
        Крокодил. – Подражает детскому крику, чтобы привлечь человека.
        Лев. – Великодушен. – Играет с шаром.
        Мясники. – Страшны во время революции".
        Там еще есть Книга, которая всегда длинна, и Ююба, которая неизвестно из чего приготовляется. Хороший словарь для эпиграфов к любой речи.
        Если останусь здесь, сделаю-ка специальную книжку эпиграфов к ненаписанным книжкам. Эпиграфом к этой книжке будет –"Работа идет обычным для Флобера порядком".

        14 мая 2001. Ходил смотреть светотень у телефонной станции, шустрые восьмерки муравьев, гвозди сапожника – как бы заранее прощаясь со всем этим тихим горячим убожеством. По солнечным квадратам ходить уже больно. Дома принялся перепечатывать старинный дневник, думая его спасти, надеясь, что он меня спасет. Он одновременно и чудесен, и чудовищен: по масштабу, по безумию, по искренности, по глупости. Образец наивного тотального маниакального решения одной проблемы: сделаться писателем. Дикая вещь. Когда-то я рисовал картинки для сумасшедшего дома (для практикантов), этот дневник тоже достоин того, чтобы замуровать его в спирт.

        15 мая 2001. События этой бессобытийной повести развиваются следующим образом: с 1 июня начальники обещали продлить прописку до зимы. А я надеялся, что меня отсюда выгонят – и у меня будет моральное право для отмщения и неизбежность начинать трудную новую жизнь, пронизанную ветром, сожалением и актуальным искусством. Устроением карьеры. Борьбой за черный хлеб с сосиской. И, конечно, событиями – т.е., собственно, завихрениями времени. Но – ничего не вышло. Теперь если собираться в дальний путь, то только самостоятельно (брать на себя ответственность). Но и оставаться под летним домашним арестом – самоарестом – тоже ответственность.

        16 мая 2001. Ярким днем лодку лени обратить в танкер воли – не только поэтическая задача. Весь день вчера, как тень даоса, кружился вокруг собственно даоса, до темноты, когда и тень и даос становятся единой темнотой. Повод для ясности. Поэзия скрыта в самой поэзии. Освобождать ее – то только заключая туда же. Пауза есть пауза, и совпадает сама с собой. Пауза. Паранормальный мир тавтологии, где свет времени попадает в ловушку не-рассеивания и неуничтожимости. Переставая существовать – существовать. Оксюморон для стороннего наблюдателя. Но изнутри – это устройство по самоотрицанию духа. Можно ли внутреннее вывернуть во внешнее, не изменив его топографию?
        Питаюсь капсулами, изготовленными из бычьей печени. Нашел еще более давний, двадцатилетней давности дневник (о, мир письменности, ты неисчерпаем!): в нем я сожалею, что не начал литературную деятельность с 8 лет. (Был шанс.) Теперь уже поздно, поздно. В бесконечности аллеи и утра маячит силуэт тебя, сейчас исчезнет. Горизонт зачеркнет его навсегда. Время застыло. Ты остаешься на грани небытия навечно и недосягаемо. Как интерпретировать этот модус временения временности? От исходного времени ведет путь к смыслу бытия? Время само открывается как горизонт бытия? Высовывал ночью голову в окно: и горизонт, и деревья, и голова, и уши – все какое-то круглое, и ночь закругляется, счастливо уклонившись от ничто.

        17 мая 2001.
        "Все предложения равноценны.
        Смысл мира должен находиться вне мира. В мире все есть, как оно есть, и все происходит, как оно происходит; в нем нет ценности – а если бы она и была, то не имела бы ценности.
        Если есть некая ценность, действительно обладающая ценностью, она должна находиться вне всего происходящего и так-бытия. Ибо все происходящее и так-бытие случайны.
        То, что делает его неслучайным, не может находиться в мире, ибо иначе оно бы вновь стало случайным.
        Оно должно находиться вне мира.
        Высшее не выразить предложениями."
        1921
        ("О чем невозможно говорить, о том следует молчать.")
        Например: "Говорить "имеется только один 1" столь же бессмысленно, как бессмысленно утверждать, что "2 + 2 в 3 часа равно 4"!
        У Рассела создалось впечатление, что Витгенштейн в это время был на грани безумия. Он трижды бросал философию, отговаривал от нее учеников, готовил себя к карьере фельдшера на советском Севере, отказался от наследства в пользу сюрреалистов. Вывел формулу, по которой и ложное и истинное высказывание одинаково свидетельствуют о существующем.

        18 мая 2001. Один день прохлады, похожей (в карикатуре) на питерскую. Пепельный верх, и дует на ноль целых полтора десятых балла. Этого достаточно, чтобы разжечь ностальгию о северном лете. Ностальгия – это такое психически устойчивое состояние, когда иммигрант грезит наяву. Это выглядит как двойная экспозиция – картинка этих мест на картинке – тех: удвоение ландшафта. Виртуальный перенос тела в тот ландшафт. Защемление сознания от сознания невозможности сиюминутного реального перенесения. Питание надежды на такой перенос в будущем. Мечты о будущем (вплоть до могилы, увитой ежевикой, повиликой, земляникой) – как школьное сочинение по картине передвижника из сборника "Родная речь". Прогноз серьезный.

        19 мая 2001. Погода в подарок. За окном Фонтанка с тополями, катера с путешественниками, решетка с топориками, пруд с лебедем (его не видно: может быть, нырнул?), ваза без ручек, с завитушками, с военной вороной, лошадь со всадником, конь с седоком, Замок в сирени, нежно-желтый Собор в оцеплении двадцати восьми турецких пушек и инвалидов гражданской войны 1991-2019 гг.; ветер с моря, облака на синем небе – со стеклянной крыши Русского музея. Летом в Питере пустынно и постыло. Постыло – книжн.: символ, который на данный момент опустошен. Целый город – брошен, как панцирь без жильца. Летают бумажки, висят допотопные замки на всех воротах. Пропадает мороженое, его задаром лижут осиротевшие, вышедшие на каникулы бомжи. Только Невский не сдается на отрезке Кассы Аэрофлота – Часы Вокзала, да Сенная площадь, на которой словно бесконечно грабят воз сена.

        20 мая 2001, День мемуара, "Мы сводили тупое к топосу и выводили топосы из тупосов. С переменным успехом. На выставке Белкина мы показали "Едоков картофеля". Я ел картошку через простыню и никак не мог наесться. Флягин лежал под стулом с вишнями в животе, но никто не мог понять, что в это время в его животе находятся вишни. Это было мучительно. Он показывал на живот и стонал. Тогда Панин нарисовал на его животе красные кружочки, и Флягин показывал эти кружочки зрителям: "они были такие красивые, такие безумно красные, теперь их нет, ни для кого нет, они пропали, я их уничтожил, убейте меня, как белку". Тогда-то Панин и уговорил Козина участвовать в дальнейших представлениях, Козин сказал: "Только можно я не буду кривляться?"

        21 мая 2001. "Там, где традиционное изобразительное искусство "видит" в отношении к реальности простую ее репрезентацию, перформансист в большей мере чувствует идентичность. Действия не являются представлением состояния человека, они и есть сами эти состояния, подобно различию, подмеченному Декартом: "То, что для души является претерпеванием действия, для тела есть вообще действие". В системе означающих современной арт-критики эти действия описываются перформативными высказываниями. Во всяком подлинном перформансе есть точка, когда человек попадает в эти состояния и, стягивая и резонансно усиливая, возвращает зрителям весь фон воздействий, информирующих тело, Внутреннее движение сцеплено с внешним достоверностью внутреннего состояния. Этот опыт искусства, согласно Канту, "благотворно встряхивает наше тело", "вызывает полезное для здоровья движение" и выбрасывает участника и зрителя интерактивного перформанса за пределы обычной ситуации, за пределы форм, нормирующих телесность повседневного поведения, и, наконец, за границы символических порядков, гарантирующих смысл. Художник делает шаг, который, вычеркивая все представимые возможности, отсылает в мистериальное состояние, в котором человек собирался воедино, мог пребывать во времени до производства и потребления, то есть вне денежного эквивалента всех событий". Из Савчука, "Конверсия искусства".

        22 мая 2001. Предусмотрительно запасся "Максимками": здесь это единственное современное чтение двухлетней давности. Что-то вроде порции вируса: утром заглянул в "Максимку" – и уже весь день не выхожу из дома, в красивых трусах курсирую туда-сюда, мечтая о побеге. Закончу книжку – поеду в Питер. Возьму с собой машинку, стану ходить с ней на берег моря, как с собакой, как с дикобразом. На ночь глядя показали прогулки .Бродского с Рейном, Рейн пытается взять Бродского под руку, когда они спускаются в лагуну. Бродский с зонтиком: мне бы еще черные очки, да? Так и не вернулся. Венеция вместо Ленинграда – замещение с плюсом,

        23 мая 2001. Утро начал с того, что выучил стихотворение Бродского, "жил у моря, играл в рулетку". Напился кофе с черным хлебом и золотым сыром. Что дальше? Писал воспоминания, как стоял в образе нищего у церкви и что из этого вышло. Хорошая страница. Лето. Золотые купала. Я ранним утром с желтым портфелем (там тетрадка по философии и Мерло-Понти, пустая пивная бутылка) с "ласково протянутой рукой" среди ропщущих коллег (калек). Художнику подают особенно охотно. Собственно, только ему одному и подают. Золотое дно нищенского существования. Не сеять, не жать, не точить серпы, ни клепать косы. Купаться в Фонтанке, питаться пивом. Встречать друзей. Посещать выставки. Чтения. Лекции, с которых можно незаметно и безболезненно исчезнуть. Помогать забивать гвозди для телестудии. Давать интервью. Наслаждаться потоком вымысла и бессистемной речи.

        24 мая 2001. Режим дня потихоньку переходит в режим ночи: в 4 часа еда макарон из кастрюли. Отвращение к улице (только через решетку), обрастание бумажками, открытыми страницами, косточками черешен. "Мне довелось слышать, как автор – совершенно независимо от своей книги, устно, ни в чем не изменив чувству сдержанности, вызывающему во мне жажду безмолвия, – устанавливал основания любой "духовной" жизни, которая не может
        – не иметь своего принципа и цели в отсутствии спасения, в отказе от всякой надежды,
        – не утверждать о внутреннем опыте, что он есть авторитет (но любой авторитет "искупает себя),
        – не быть самооспариванием и незнанием".
        "Вскоре ночь стала казаться ему мрачнее, ужаснее любой другой ночи, как если бы в самом деле эта ночь выскочила из зияющей раны не осмысляющей более себя мысли – мысли, иронически объективированной чем-то иным, не мыслью. Это была сама ночь. Ее наводняли образы, создающие ее мрак, и тело, преобразившись в демонический дух, стремилось представить их себе. Оно ничего не видело но, без тени удрученности, обращало отсутствие видений крайней напряженностью своего взгляда. Глаз, непригодный для видения, принимал необыкновенные размеры, безмерно расширялся и, простираясь над горизонтом, впускал в свое средоточие ночь, превращая ее в зрачок. В этой пустоте мешались взгляд и объект взгляда. Этот ничего не видящий глаз не только воспринимал причину своего видения. Как объект, он ясно видел то, что не давало ему видеть. Его собственный взгляд входил в него в виде образа, входил в тот трагический момент, когда ясно было видно, что этот взгляд есть смерть всякого образа". Морис Бланшо "Фома Темный".
        Присвоить бы еще "Взгляд Орфея" в переводе Драгомощенко, но нет того журнала.

        25 мая 2001. Веду счет дней по программе. Пятница. "Сказка на ночь". "Зита и Гита". "Потрошитепь". "Устрицы из Лозанны". "Гильдия глупцов". "Воздушные замки". "День пантеры". "Красотка и сценарист". "Зубастики III". "Дерзкие и красивые". "Возврата нет". "Выхода нет". "День рождения буржуя". "Чародей". "Верность любви". "Держи вора". "Татуированный". "Человек и море". "Палач". "Маркиз де Сад". "Идеальная пара". "Три жизни Софии". "Дни хирурга Мишкина". "Хищник". "У замонлар уттиб кетди". Вот это – да! За одну пятницу можно стать и устрицей и красоткой, и хищником, и человеком, и морем. После этого только дураки могут ругать бога цивилизации. Буду сегодня хирургом Мишкиным. А в 1.10 –полем битвы "Локомотив" – "Зенит". В Питере есть пиво для болельщиков "Зенита" с одноименным названием – спирт с забродившим лимонадом, – так что будет лишний повод для несчастья; 5:1 – Зенит в надире.

        26 мая 2001. Суббота. Выходной день. Наслаждение праздностью. "Прокаженный был живым присутствием смерти, он был ее грозным представителем в самой жизни: с исчезновением проказы полномочия смерти переходят к безумию, безумец становится хранителем темной истины человека".

        27 мая 2001. "Ташкент представляет пепелище", сказал Кудряшов, уходя. Приснился сон, в котором я говорил себе: надо запомнить, я здесь, потому что все это надо запомнить, эту эстетику и настрой. Но непостижимо постигает судьба Орфея, его горе: вас нашли лежащим у окна в беспамятстве, вы где-то были, наверное, опять где-то там? Ничего не могу вспомнить. Дайте газированной воды, с натрием. И вот ту проклятую книжку. "Даже недостаточно сказать: о суверенном моменте нельзя говорить, не искажая его именно как суверенный. Не то чтобы говорить о нем, искать его движение будет уже противоречием. Едва мы беремся что-то искать, мы уже не живем суверенно, мы подчиняем настоящий момент будущему, который последует за ним. Может быть, мы достигнем суверенного момента вследствие нашего усилия, возможно, в самом деле усилие необходимо, но между порой усилия и порой суверенности обязательно будет разрыв, даже, можно сказать, пропасть". "Жертвуя смыслом, суверенность сокрушает возможность дискурса: не только прерыванием, цезурой или раной внутри дискурса (абстрактная негативность), но и вторжением, внезапно открывающем в таком отверстии предел дискурса и иное абсолютного знания". "Смерть, если мы хотим так назвать эту нереальность, есть самое ужасное, и поддержание творения смерти есть то, что требует наибольшей силы. Беспомощная красота ненавидит рассудок, потому что он требует от нее того, на что она не способна. Однако жизнь Духа не есть жизнь, которая теряется перед смертью и охраняет себя от разрушения, это есть жизнь, которая выносит смерть, сохраняя себя в ней. Дух достигает своей истины, лишь оказавшись в абсолютной разорванности. Он не есть эта мощь (изумительная), будучи Позитивным, которое отворачивается от Негативного; нет, Дух есть эта мощь только в той мере, в какой он смотрит Негативному прямо в лицо и пребывает подле него". Вот это откуда, и от усыпания в 7 утра.

        28 мая 2001. Игорь говорит, что это обычное дело: в жарком климате все ведут ночной образ жизни – просыпаются в 6 вечера, идут завтракать в ресторан с лампочками, на час ночи заказывают билеты на "Жизель". Крестьяне трудятся в земле с банками на шее, откуда исходит свет от насекомых. Жизнь в Ташкенте – разлюли малина: купили ведро малины – красить губы, щеки. И непонятно: хорошо все это или профанация. Нет никаких критериев, никакой подсказки в этой сказке: тридевятое царство, где даже отсутствуют гномы, злые духи, говорящие папоротники. И где вопрос "что делать?" – философствовать, эстетствовать или предаваться разврату – исключен в виду полного неразличения нет от да. "Дедушка, что вы тут делаете? – Я хотел посмотреть лето, но ничего не вижу. – Больной тает на глазах, его нужно отправить на север. – Мы в дороге с песенкой о лете, С самой лучшей песенкой на свете. Лето – это хорошо!" – перед завтраком смотрю "Спокойной ночи, малыши". Купил книжку на свалке: Корлисс Ламонт "Иллюзия бессмертия", США, 1934, – где автор, "принимающий деятельное участие в движении свободомыслящих", "с логической стройностью, в великолепной литературной форме" стремится доказать, что никакого нет, нафиг, бессмертия: утешьтесь. "Ведь в момент смерти тело – холодное, молчаливое, инертное – все еще есть, но личность полностью исчезла". "Если человек умер далеко от дома или утонул, обычно прилагаются все усилия, чтобы привезти его тело домой или достать его из воды". "Нам не хочется представлять их тела изуродованными, разрезанными или остающимися в шумном, чужом или неприглядном месте". "Сильный удар по голове может привести человека в бессознательное состояние или даже сделать его психически ненормальным". "Ибо даже в случае воскресения, хотя из могилы поднимается будто бы старое, земное тело, оно в то же время коренным образом преобразовано, стало нетленным, бессмертным". Это прелюдия к "идее телесности" – в том смысле, что у бессмертия должен быть носитель, который, в свою очередь, должен быть "окинут взором". Конина – хорошая тема, чтобы прослыть серьезным человеком, но тема бессмертия, кажется, еще лучше. Раны затягиваются детской розовой кожей, умное тело само себя латает, сопротивляется Корлиссу Ламонту: рано утешаться.

        29 мая 2001. "В год дин-чоу я был отправлен в ссылку на Хайнань, а брат Цзы-ю – в Лэйчжоу; в одиннадцатый день пятой луны встретились мы и вместе добрались до места его поселения, а в одиннадцатый день шестой луны расстались на берегу моря. Я в это время чувствовал себя больным, вздыхал и стонал, и Цзы-ю не спал по ночам. И вот я продекламировал стихотворение Тао Юаньмина "Довольно вина!", а затем и сам написал, вторя поэту, строки в дар Цзы-ю на прощание, а также в знак решения не пить вина".
        Милого узнаешь по походке. Пить целый месяц (с 11 июня по 11 июля) с братом да еще с сыном – как видно из стихотворения, – это тяжело. По такому случаю можно было сочинить куда более печальный столбик. Знаменитый Су Ши – своим алкоголизмом и вторичностью (распространенная беда в китайской поэзии, затянувшаяся на полторы тысячи лет). В поезде Северо-Запад–Восток наблюдатели спрашивают, листая документы: "Ты куда это едешь с таким круглым лицом?" – Так пить пиво еще никто не запрещал. "И давно пьешь?" – Шесть месяцев. "Все в порядке. Честь имеем. Только бутылки в сусликов не бросай, а то они свистят в эти бутылки и у них так это печально получается, совсем как у твоего Су Ши". Какие-то огни в степях. Это огни одиночества и тоски, которую все-таки успели нагнать все эти суслики.

        30 мая 2001. Возрождение визионерства. Кудряшов прав: выжжены (спичками) травы (колоски апреля). Брат с сестрой в одних трусах прошли по асфальту мимо витрины и уже идут обратно с морковками в руке. Не любовники, а брат с сестрой, потому что одинаковые на животах пупы и еще как бы маленькие. Немного смущают морковки. Но видно, что они спокойны и им до обращения к психоанализу еще нужно долго и правильно расти. Мечтают пока что о супе. Другие четверо братьев завладели белым мороженым – и тоже не выражают никакого опасения за будущее, вьются вокруг отца, который отличается от них бородой и ростом. Посидел у ручья. Течет ручей. Следовательно – текущесть. Бросил в ручей светлую бутылку. Без записки. Это лучше, чем с запиской. Намного лучше. Дал прикурить от сигареты жаждущему в такую жару прикурить. Наблюдал близнецов: с сумочками на левом и на правом плече. В четырех метрах от них, за ними, шли еще близнецы – с двумя сумками и рубашкой за поясом и с распущенной рубашкой (нет сумок) – из другого гена: выследили в метро (?): и просто идут, как бог даст докуда. И еще двойняшки, с папой посередине, одна руками за концы платья делает елочку, другая серьезней, у папы руки на спине. Глядя в микроскоп, можно установить разность культур близнецов, если слепой, но невооруженным глазом все налицо: сохранить себя, если есть от чего отталкиваться. "В жизни и литературе все держится на чуть-чуть".

        31 мая 2001. Называется "умиротворение". Главное слово в этом предложении слово "называется". Улетаю на север.

        ПРИЛОЖЕНИЕ
        Главное – беречь эту жизнь. Смех. Аплодисменты Кудряшова.

В ожидании буревестника

        1 июня 2001. .................................................................................
        2 июня 2001. .................................................................................
        3 июня 2001. .................................................................................
        4 июня 2001. .................................................................................
        5 июня 2001. могу быть здесь до 1 декабря 2001......................
        ............................................а могу и не быть................................
        могу также быть до конца смерти......................................и нет.
        6 июня 2001. ...........никогда..............................опять..................
        .........................всегда две фигуры...............................................
        7 июня 2001. .........раздумья над рисованием: может быть живопись.....
        ................о, нега мыть кастрюлю..................о, капут вечности....
        8 июня 2001. .................................................................................
        9 июня 2001. ........расстройство от котлеты.....................нет памяти на еду.....а ведь едим головой......мерещатся вишни........тьма вишен.........
        ....рисую деньги в образе камнепада.....выпуклое....выпуклое.................
        ....черепашонок на берегу....6 месяцев художник....пока пылает подорожник....билет на самолет на понедельник....пить во сне то с Паниным, то с Путиным.....пока я сплю, организм видит свои сны............
        10 июня 2001. ...................................................а.............................
        11 июня 2001. ............................прогулки со Скиданом.........еще миражи, тихие поезда, маленькая Ленка, сочинение на неведомую тему....
        Игорь Павлов, Женька Григоренко со стаканом.......................................
        12 июня 2001. ....................летняя прогулка по мусульманскому кладбищу...
        13 июня 2001. ........обратной дороги нет..................................................
        14 июня 2001. .....выбор времени: выбирать то, которое длинней, тягучей....
        15 июня 2001. .....чтобы возненавидеть и покончить...................................
        16 июня 2001. .....но без смешного не обходится: сюжет про алкоголика во Времечке, которого ошибочно похоронили собутыльники, пока тот лечился в психушке, на лжепохоронах его (– не похож... – смерть людей меняет...) успел умереть один из провожающих.....по выходе из отлучки жизнь алкоголика сделалась еще большим недоразумением...............................................крепче запил..........................................................................................народ смеется......................................................маманя жалеет о потраченных деньгах.................поминки по анти-Финнегану....................и все в разрывах..............театральных утопий.............
        17 июня 2001. ......................бусинка.........никто ее не трогает за бусинку...
        десять....................десять...................десять...................и десять лет......
        быть..................казаться.............сказываться..........не быть......опять быть...
        ................................................................................................................
        18 июня 2001. ....стихийное бедствие – обезводнение, опустынивание.....борьба с запустыниванием.....но тают запасы льда......и слезами не поможешь... эвакуировать детей, чтобы пили в лагерях три раза в день.......плюс сорок с тремя заблудившимися облаками на горизонте.....выбрали Инке летний костюм на ярмарке: красивый новый человек....
        19 июня 2001. ....спать....спать....до 6 вечера.....до одурения....сладкая кандаляшка....записывать на шкурках о маловодьи....маяться....открывать струи....до утра, солнца через решетку....тут и книжке конец....
        20 июня 2001. ....сидеть за столиком, прощаться с Кудряшовым....купаться в трусах с нарисованными долларами и не иметь ни желания, ни умения утонуть (надо же было так завязнуть в жизни)....бесконечность возобновления – лишь отношение к такому возобновлению все более гремучей....
        и как можно любить литературу, когда она ведь невкусная на язык....
        21 июня 2001. ....написать записки белого алкоголика....до и после затмения....
        Романтизация, развенчивание вина....виновность похмелья....возвращение в тело....в ум....
        22 июня 2001. ....гадаю на несусветной ромашке: ехать – не ехать....Инга говорит: здесь все дела сделаны и чемоданчик собран....но и там все уже переделано по седьмому кругу....и не то, чтобы скучно или хочется есть, а боюсь вампиром....сделаться вампиром....набрать чесноку, пуль....опять предстоят ночевки на кладбищах, в кинотеатрах....
        23 июня 2001. ....тогда взять огромную палку колбасы!....
        24 июня 2001. ....сон, как мы потерялись с Ингой в супермаркете, а до этого времени (кроме шуток): на вокзале происходит умалчивание летоисчисления, на билетах отсутствуют даты, народ явно подставной, но что-то подсказывает, что мы между 47 и 80....и на нас уже начинается охота...................
        при безвыходном положении человек просыпается....поднимает голову с подушки.....
        25 июня 2001. ....поеду....полечу....самолет вынесет....на берег моря....
        ты вернулся, морда, в знакомый до слез?....но не постараться увернуться от негативности, а, наоборот, выявить до пронзительной светлоты....но не застревая....скользя....есть еще безнадежная задумка: найти в путешествии приметы будущего, не окрашенного страхом....или, хотя бы, надежду на то....
        но одно должно быть непременно (то, что неизменно) – белая бесшумная ночь....это только на листе бумаги она короткая....все, что остается от солнца....название выставки (туалетной)....буду скучать об Инке – вот чего боюсь....выбрать книжку – нет проблемы....одну из двух....муху-так-и-быть-уж-цокотуху....мать-перемать....пипетку с нафтизином....четыре веера фотографий (на память)....брать бусинку – не брать?...всего не унесешь....мешок песку из пустыни не надо?...две подсюрреалистические картинки?...парик из конского волоса? (для встречи с друзьями)....
        26 июня 2001. ....запас бумажек....купили башмаки, пока не жарко....зачем мне все это? – спрашиваю Инку, – может быть, лучше уехать на Иссык-Куль?
        Сшил суму....чего уж зарекаться?...там поедет картина гор....нашил платков: т.е. зарубил их....никогда еще не было такого двойственного отношения к происходящему: что происходит? я ли еду или мною едут?...............
        "Также и наша вопрошающая сиюбытность становится зыбкой и, однако, сама поддерживает себя в этой зыбкости"......
        27 июня 2001. ....пять утра....сборы затянулись....как в Вишневом саду....купить Флягину глиняный мундштук (презент), стеклянный цветок в горшке, кинжал и тюбетейку – набор с аборигенских островов: на это можно выменять несколько дней жизни....арбуз решено не брать, да и не было задумки....пакетики с перцем, гвоздикой и каким-то желтым порошком опять рассыплются под дну сумки, напоминая кораблекрушение, а не корабль с дарами.........сушеные прошлогодние тыквочки, кажется, не произвели никакого впечатления....хоть я их начал дарить уже в самолете....литовским послам....действия еще, может быть, и обратимы – сознание необратимо....хоть ему, конечно, на пользу всякого рода фрустрации....становится осторожней и тусклее, без химерического блеска....беру рисунки Интуитивного велосипеда и Химер огня – как защиту от дождей и оставленности....одного не хочется: брать с собой себя....когда они додумаются до клонирования вот и отпускание этих вот в виртуальные путешествия?...отдал листки на компьютер – начало преображения текста в книгу, в вещицу....уже зной, который начинает дуть, в нем губительная кислая сила....солнечное зло....плевок на асфальте вскипает как мультяшка....телесность можно фиксировать как огненную дыру, полость, в которой нет ничего – даже изумления....да и слово само тоже с запредельным звучанием: чилла....спасите-помогите....
        28 июня 2001. ....восемь утра....поедем узнаем про билеты: билет вещь капризная....его может и не быть....только на пятнадцатое июля этого, правда, года....в субботу еще съездим к самолету, постоим наудачу....были в Интернете: Новые тупые придумали смешную галерею с названием "Паразит" – в латинском написании, Флягин возродился, рисует на черной бумаге ленточных паразитов, Козин атакует с черного хода 21 галерею – видно, я поторопился с концовкой романа – роман продолжается...."Мужчинам, которым за сорок" – название Флягина, уже претендующего на художническую зрелость....
        да....как бежит время!...Решили, что после моего уезда Инка будет вести дневник вместо меня....сохраняя единство места и календаря....
        29 июня 2001. ....набор книжки откладывается, а с этим и отъезд....и прекрасно: надо вкусить еще арбузов, чтобы не тосковать в снегах об этих зеленопузых выродках, не теребить в воображении тусклых виноградин....
        может быть, никогда уже сюда не вернусь, под эти пальмы....хоть Инка в это и не верит....хорошо никуда не торопиться....иметь открытую дату ухода из жизни....можно успеть почитать "Введение в метафизику".................
        ........."почему вообще есть сущее, а не наоборот – ничто?"...................
        30 июня 2001. ....ели у Игоря печень с грибами в галерее "Шамбала".....смотрели бокс тяжеловесов....бац....бац....айн....цвай....драй....нацепил набедренную повязку....мокрую марлю....смотреть отплытие корабля дураков....с фейерверком всей этой дурацкой феерии....с велосипедистом по воде....бамбуковыми мачтами....ходулями....ходулями....чтобы засвидетельствовать остроумие....не лыком ... мол ... шиты..........огненный занавес.

        У Пушкина лошадь маленькая, невзрачная, чуть больше собаки.

Ихь хир

        1 июля 2001. Должен был бы сегодня быть в Питере. Кусать беляш на Литейном, купать себя в Фонтанке. Но этого не произошло. Кусал самсу, купался в бездельи, в еще одной отсрочке – наслаждаясь обманом судьбы (на этот раз это я ее перехитрил – одноглазую фортунату). Недеяние на все века остается наиболее плодотворным и сильным жестом. Душа пасется в модусе спокойствия, ее рука катит перед собой колесо продления. Все здесь же. Все дальше. Все ближе. Пролонгированный день..... "Раз было – привели пять заложников, поставили босыми, в белье, выстрелили, один убежал. Считаем – все лежат, – одного нет. В лес ведут красные следы из раны. Ну, раны – все равно подохнет в лесу. Пес с ним! Туда ему и дорога. Через двое суток приходит в избу: течет кровь, в белье, босой, хохочет и говорит: "Я таки убежал. Расстреливайте меня! Только сейчас". Ну, я не неволю".
        Вывалился завалившийся пуд Хлебникова. Хорош на ярком солнце. Мед медведей. Подмешать его в жидкого Чехова. Тихо играть на гитаре. С ветерком.

        2 июля 2001. Восемь книжек за семь месяцев – таковы итоги. Это не может оставить равнодушным. Как кошка, пересекая утро, являет собой сороконожку. А могло бы и не быть. Почему же все-таки есть, а не наоборот? Потому что язык принадлежит к этому "есть", а Ничто своего языка не имеет. Только засвечиваясь в языке "есть", Ничто пытается выразить свое великое оглушение. Слабая попытка. Невозможность выразить свое ничтожное невыразимое. Мука напряжения и отчаяние, с которым Ничто прорывается, содрогая пугающе светлый мир языка. Молчание лишь передышка. Повод помолчать, как о покойнике, о Ничто. Вечный ему огонь в оправе звезды. Вечная память о неизвестном Неизвестном. С серьезной миной, но без слез. Скромный цветок. Но можно выразить почтение и целым трактатом. Множеством трактатов.

        3 июля 2001. Встал в без пяти пять, начал писать ни с того ни с сего трактат "Конструктор Я" – отчего я СС – а не КУ, не Му, не Ры Никонова? Вопрос детства: почему мое сознание сидит в моем теле, а не в – другом? Додумался: Я – результат длинной цепочки самоидентификаций и несения повинностей, исходящих от Другого. Я способно себя отрицать, экранироваться, мультироваться, расщепляться, быть Другим. Единство и непрерывность Я вовсе не так жестки, как представляется, как, собственно, и дом его – телесность, которая подвижна, пластична, гетерогенна, виртуальна, символична, шизофренична, футуристична и таит еще возможности – в том числе смерти. Так что Конструктор Я всегда открыт как для сборки, так и для деконструкции – так что вполне возможно по воскресеньям представлять из себя Ры или Пи, или АЗ, или ЕК, или ОМ, или ЛЮ. На трех клочках бумаги.
        На завтра задумал др. трактат: "Помыслим Абракадабру". Первоначально – арабская вязь, прочитанная взором русского как абракадабра.
        Я – это такая же абракадабра.
        Поднял листок за окном – в продолжение темы:
        "Куз. Мен кутган куз фасли келди. Хазон ларни тузитади ё мгир биелан, нуз шамоли. Мен сунги бор сени курган Кун ларилени эслатади согинч билан, куз шамоли".
        Это на втором этаже так/такое пишут. Тоже абракадабру.

        4 июля 2001. "Подобная болтовня о ничто сплошь состоит из бессмысленных фраз. Кроме того: кто ничто принимает всерьез, становится на сторону ничтожного. Он откровенно способствует духу отрицания и служит распаду. Болтовня о ничто не только абсолютно противна мышлению, она хоронит всякую культуру и всякую веру. То, что пренебрегает и основным законом мышления, и в то же время разрушает созидательную волю и веру, есть чистый нигилизм". Так-то.
        "Бытие, о котором мы здесь вопрошаем, почти такое же, как ничто, хотя бы мы каждую минуту и сопротивлялись, оберегая себя от необходимости сказать, что все сущее как бы не есть".

        "Но единственное, что осталось, это –
        сказание пути (на котором открыто), как обстоит с бытием;
                                                                              на этом (пути) указующего много;
        как бытие, не возникая и не погибая и только в себе полно-
                                                                                                ставно и внутренне стойко,
        прийти к завершенью нужды никакой не имеет;
        и не было раньше его, но и после тоже не будет,
        ибо оно всегда в настоящем мгновеньи единственно единяще едино,
        собирающее себя в себе из себя (удерживающее полноту настоящего)".

        "Кто представляет себе масштабы такого мыслящего сказывания, тот, живя сегодня, должен потерять всякую охоту писать книги".
        Или: "Вэ со человеческого рода бэ го языков, пэ умов вэ со ша языков, бо мо, слов мо ка разума ча звуков по со до лу земли мо со языков вэ земли".
        То есть: "Думая о соединении человеческого рода, но столкнувшись с горами языков, бурный огонь наших умов, вращаясь около соединенного заумного языка, достигая распылением слов на единицы мысли в оболочке звуков, бурно и вместе идет к признанию на всей земле единого заумного языка".
        "Но врачесо замирной воли... и инеса седых времен, и тихеса – в них тонет поле, – и собеса моих имен". По воспоминаниям, у Хлебникова была добрая улыбка. Не думаю. "Мы будем разводить диких зверей, чтобы люди не превратились в кроликов". "Мы потребуем от них нашу долю". "Мы обязуем их снабжать наши научные таборы провиантом и выказывать поклонение". "На вопрос: Тяжело ли тебе умирать? – ответил: Да".

        5 июля 2001. Купаться! Обнаружить себя в просторном озере как плывущую ряску. Под светящимся листом неба. Каникулы. Нести на плече арбуз, думая: розовый или красный? Пока что он непроницаем через полосатую кожу. Но не все ли равно. Оказался сорт – розовый мрамор, с сиропом. И пол-арбуза как не бывало. В нем много кристаллизованного солнца напополам с пестицидами. Легкий озноб и ломота ног – полезно для здоровья. Долгий летний день во всей своей красе. В темной комнате с заглушкой уснуть, подоткнутый книжкой.
        "Действительно знающий человек поэтому – не тот, который слепо гонится за истиной, а лишь тот, который постоянно знает обо всех трех путях: пути бытия, пути небытия и пути видимости. Знание, сознающее свое превосходство, а всякое знание есть превосходство, даруется только тому, кто воодушевленно бросался на приступ бытия, кому не чужд ужас второго пути к бездне ничтойности и кто все же, подчинившись постоянной потребности, вступил на третий путь, пути видимости".
        "Неуютно-зловещее многообразно. Но всех неуютней, зловещей всего человек".
        Встал под вечер с красными глазами. Нарушено дыхание носа.

        6 июля 2001. Инка начала переводить на нем. дневник декабря – для тренировки и с дальней целью. Поставила стеклянный цветок на немецком столе. Забавно. "Зима здесь – весна-консерва есть. А мы в ней (есть) с ножом!" Решил перевести Горные вершины, сохранив немецкое звучание, но поступившись смыслом-картинкой: "на асфальте Осфальд не спюрай дуду, не камлай мне мух, не вертай беду" – приблизительная калька: Гете тете нацарапал на стене домика. У Лермонтова, конечно, лучше: "не пылит дорога" – хоть никакой дороги в подлиннике в помине нет. Решили, что в Австрии будем косить под немецких литераторов (отпустим усики), позволим психике быть не на шутку разорванной, омистичим ум, поднимем в горы дух, оповседневим упорядочивающий взгляд на вещицы мира. Начнем музицировать, носить в рукаве сардельки. Кормить белым хлебом аистов. Писать в цайтеншрифтен. Гулять на поводке немецкую овчарку Цурюк.

        7 июля 2001. "Зибен Блинде" – начали переводить на нем. "Семеро Слепых" как вещь, более исполненную языкового абсурдизма. Купили толстенный словарь – предаваться колдовству над которым можно десятилетиями, до двухметровой бороды. "Введение в немецкую метафизику" закрыл вчера. Таскать камни по горам было бы не намного веселее. Смысл бытия должен прийти со временем, не надо торопиться – "потерпи немного".
        Немецких книг у меня еще много – не на один июль. Застрял в "Зибен Блинде" на четырех первых фразах: один глагол "идти" представляет для переводчика глыбу, которую не сдвинуть с места. Хорошо, что о русском языке не думаешь, как он функционирует, когда ты на нем функционируешь, – хоть в этом повезло, как сказала Инка. Иначе – тишина.
        (Зибен Блинде геен ауф айнем Крайс)
        – Вир мюссен балд комэн.
        – Я, вир геен шон зибен Таг.
        – Вэн вир комэн хойте цум Абенд нихьт, альзо вир хинаустретен им Зонтаг кайне йене Зайте.
        – Дэн вир хераустретен им Зонтаг?
        – Вир хинаутретен им Зонтаг, дэн вир хабен ам Зонтагес айне Хоффнунг цу Ауферштеунг.
        – Зер гут, альзо вир хойте комэн.
        – Вэнн вир хераустретен ин йенер Зонтаг ин андере Зайте, зо нимальс вир комэн нихьт.
        – Зер шаде, вэн дас пассирен.
        – Шайнбар, вир айн кляйн вэнихь айлен.
        – Айле – кайне Швестер дас Талент.
        – Айле – верде финстер драйшауэн.
        – Не говори глупости: глупости не спасут мир.
        – Очень жаль, если это случилось.

        8 июля 2001.
        – Загт нихьт Думхайт: дас Думхайт рэттен дас Вэльт нихьт, альс об "рет зихь, вэр кан!"
        – Зэр шаде, вэн дас гешеен.
        – Дас ист унд гешеен: ди Зонтаг – абер вир комэн нихьт ниргэндхин.
        – Вир хирантретен ан Бевустзайн айнэм Гешеен.
        – Вир клармахэн унс, вас мит унс форфален, дас вир хирантретэн нихьт ниргендс.
        – Вир видерервахэн нихьт.
        – Да хабен вир дэн Шлюс, зо Комёдие, зо Люстшпиль.
        – Мёглихь геен нох ни шпэт цурюк, майне Хэршафтен?
        – Мёглихь ист унд нихьт шпэт.
        – Либэр геен иммер шпэт, альс иммер геен ниргендс.
        – Загэн нихьт аусгэклюгельтхайт, рэтэн нихьт фор аусгэклюгельтхайт нихьтс.
        – Тойфель, вэн ист ер!
        – Лайзе!
        – Альзо, ес ист нётиг форткомэн?
        – Ниргэндс хинкомэн нихьт.
        – Фон айнэм Шикзаль давонлауфен нихьт, ви Шпортлер.
        – Унд вир зинд кайнэ Шпортлерс.
        – Абэр айн вэнихь бэкомэн нихьт!
        – Этвас функтионирэн нихьт (ничто не функционирует), да унд бэкомэн нихьт (вот и не пришли).
        – Нихьтс волен арбайтен нихьт, да вир бэкомэн нихьт дэм Рэзултат ниргэндсхин!
        – Дас Рэзултат, ви Зонгэн зихь ин дэр Лидэ, форхандэн (налицо) эрфольглосс (безрезультатен)!
        – Форткомэн, альзо? (значит, поворачиваем?)
        – Альзо зо! (значит, так)

        (ман форкомэн нах рюкгэнгихь айнэ Зайтэ)

        Какой имеет смысл это немытое письмо по-немецки?
        Что он иллюстрирует – немоту, маяту или, может быть, майю?
        Такие вещи не могут пройти безнаказанно: переводить бумагу!
        Жертвоприношение воскресенья: за неимением животных – убивать время.
        Изматывание смысла.
        Если бессмыслие есть смысл, смысл бессмыслия теряется, вновь становясь бессмыслием (и так без всякой возможности остановки).
        С сумрачным пылом.

        9 июля 2001. "Я понял, наконец, что волка нет и что мне крик: "Волк бежит" – померещился. Крик был, впрочем, такой ясный и отчетливый, но такие крики (не об одних волках) мне уже раз или два и прежде мерещились, и я знал про то. (Потом, с детством, эти галлюсинации прошли.)" Федюня До.

        10 июля 2001. Разговоры (с утра) про акул, про то, как они закрывают пленкой глаза при нападении, чтобы глубже вонзить в себя сладострастие. Созерцая розы и пурпур.гладиолусы, думал об их доле. Те майские розы уже сожжены. Нет, все-таки буду умирать безболезненно – через анестезию и эвтаназию – не через средневековый героизм фанатиков-алхимиков, чтобы на вопрос: "как?" – ответить: "как ни в чем не бывало".
        Айн гэшпэхс (ам Моргэн) юбер дэм Хайфиш, ви ви зи ди Ауген шлисен дер Наут бай Ангриф, дамит айндринген цу зихь тифер айнэн Воллюст.

        11 июля 2001. Притяжение планеты, пишет Циолковский, вот что причиняет аборигенам боль. По возвращении на землю путешественник чувствует тяжесть и сырость. В межзвездном эфире путешественник может вращаться вокруг своей оси, но у него нет никакой возможности воздействовать на саму ось. Там нет верха и низа – и ноги у путешественников пустоты постепенно превратятся в руки. Особенно полезна невесомость больным: им не нужна постель и у них не образовываются пролежни! С одной стороны они видят яркое солнце, с другой – угольную тьму. Между этими двумя поучительными картинками висит человек, не испытывая ни скорости, ни времени, ни стыда. Сегодня Марья Ивановна (в образе ярко-желтой, исписанной морщинами смерти) обдала на процедуре мощным зарядом эл.тока: я осветился изнутри белым пустынным солнцем. "Ой, – сказала старуха по-русски. – Не на то поставила". Это так на электрической плахе разбойники освещаются изнутри. Чрезвычайно ярко и мгновенно. Нос задышал заметно лучше. Сгорели перегородки.

        12 июля 2001. Культурный центр (прохладная дыра книжного магазина) опять пополнился макулатурой – воспоминаниями об искусстве: очередной любитель прекрасного отъезжает в прекрасное подальше. Любил Шаляпина, Варшаву, Брюссель, Стравинского, Босха, письма Томаса Манна. Предполагается, что теперь моя очередь. Жарко, но надо полюбить. Со временем к ним привыкну. Томас Манн уже забавен, как пудель. Дневник Свифта не взял: внутренняя политика Англии 1711 г. Что-то внутреннее еще сопротивляется этому дневнику. Издан как литературный памятник. Дома порадовал Олеша, украденный в Никольской библиотеке в 1981 г., – именно этот факт и порадовал. Ни дня без нарядной прозы. Паровозный тупик, украшенный цветами и листьями. Обезьянка, скачущая большими, как арки, прыжками. Все похоже на все. Переводить, что ли, дальше "Зибен Блинде", до нервного катарсиса?
        – Вэн геен ин Рюкрайзе цурюкгеен имэр виссен, дас вэрдэн моргэн.
        – Дас байбрингэн трестлихь Фанатисмус им моргэн Таг.
        – Дер Фюсен зельбстен лауфен, ви Фанатикэрс, ауф бэкант Вэг.
        – Вэн геен ауф бэкант Вэг, аллес цурюкерстаттен ауф ире бэканте Крайзе.
        – Альзо, вэн геен вир им Рюквэг, зо цум Зонтаг вир комэн цум воригэ Зонтаг инд ауфферстеен ин иунзерер Ортшафт.

        13 июля 2001. Середина лета и обратный отсчет времени: Инга получила главную справку на безопасный приют в Вене. К Новому году уже будет бродить по Дунаю, срывать колоски. Последнее и окончательное прощание со здешней фактурой и архитектурой – уже несколько утомительное... губительное...

        14 июля 2001. ...и быстрая потеря интереса...

        15 июля 2001. ...цирковая труппа с ножами, гирями, крошечным гимнастом, фокусами и змеей сзывала барабанами на свое ничтожное представление... бродячий клоун – высшее несчастье; называется "угораздило"... всегда жалко... хочется пожертвовать из кармана...

        16 июля 2001. ...чучвара в косушке...

        17 июля 2001. ...подготовка к житью-бытью в австрийском лагере... изучение имен вещей: ╧14 сумка для сухарей... ╧3 кран для подъема из томильного колодца... ╧36 проволока... ╧8 нажимный шпиндель... ╧47 карусельное устройство с пескоструйным аппаратом...

        18 июля 2001. ...игра в немецкие слова... это веселят грибы-вешенки... написали автобиографии: бывшие артисты... цель приезда: ничего святого... причина отъезда: то же самое... Инга говорит: придется тебе брать справку из сумасшедшего дома, что не будешь там представляться... – А как же наш маленький авангардистский театр?

        19 июля 2001. ...ихь хир – так начинается немецкая версия философии сё про тут... хир, порождающее хер и ихь, порождающее хер-ман, германию... сонная попытка глубокого изучения языка, через этимологию хира... унд манна... письмо из Вены с именами Германа Роннигера и Беатрикс Купферер... кино про Вену, Австрию: пианино Моцарта, горы, резиденция кайзера, венский вальс то по часовой, то против часовой стрелки... люслюстиктик... люслюслюстиктиктик... манифест Артмана... народ ездит по соседним странам в поисках европейских достопримечательностей... только Клейстель не унывает у себя дома, совершает прогулки по внутреннему парку...

        20 июля 2001. ...сортирую бумажки... одним оставить жизнь, другие снести в макулатуру – это так трогательно! Завтра в ночь на самолет... встретимся под Альпами. Смотрели книжку рисунков: достопримечательности средневековой Германии: замки, ратушные площадки, бастилии, мельницы, соборы... Инга напекла последние котлеты... грустные котлеты... смешные... улететь с одной, завернутой на века в бумажку... со временем письма все больше превращаются в вещество – их хранить... вообще – на бумагу не надивишься, но без присмотра ей капут... оставшись одна, она тонет на дно тьмы... Инга спит ничком в полосатой майке, повесила от кошки еду на гвоздик... взять с собой один ее сон, записанный десятилетие назад, тринадцать лет назад, читать его на беломорской дюне... Ввиду бесконечности.

        21 июля 2001. ...все чего-то остаются, а я почему-то еду... что происходит? надо решиться – и остаться дома! И остался. Но все было собрано, до зубной щетки, до резинки, до пипетки, до трусов с карманом. Но страх перед неотвратимым оказался сильнее – и не поехал за пять минут до выхода. Продолжал и продолжал сидеть в кресле, уже наслаждаясь покоем и смеясь. Зарезали на радостях палку колбасы: ну что, Инка, со свиданием. Если я буду хорошим ёжиком, сказала Инка, я могу вечно сидеть в кресле с дискетами в кармане трусов, а плохой ёжик каждую субботу будет собирать чемоданы.

        22 июля 2001. Вчера считал: осталось пять минут до взлета самолета... вот он побежал бойко на стену ночи... оторвал свои ножки от дорожки... на разворот... вашему вниманию будет предложена транспортная курица с помидором и мятная салфетка... как бы не так... не ел я ваших куриц в воздухе... поем-ка лучше омлет с помидорами на земле, пообнимаю Ингу. Пришел Игорь, стали строить прожекты – много планов на будущее и мечт. Записали свои притязания – чтобы потом, когда-нибудь, подивиться на себя. Только Инга решила жить тихо и адекватно, будет нажимать на соки. Игорь займется культуризмом, поедет в Дублин на машине за 500 долларов, чтобы посмотреть оттуда, как жить дальше. Правильно, что вчера не уехал: здесь уютно: пряники, квн, Ирония судьбы – от которой, правда, удалось увидеть только одно название – но вырезал ножницами название – и прикрепил его на иголку на стенку: 15.20 Ирония судьбы, или С легким паром, музыкальная комедия.

        24 июля 2001. Инга уехала за справками, а я пошел и купил большущую книгу рисунков "Моя родина – Германия" – с предисловием Хайдеггера.
        "Бытие ландшафта определяет бытие народа" – и принялся переводить на кальку картинки: старинный замок города Штутгарта, ратуша города Лемго, город Бейльштейн на реке Мозель, на вершинах Гунсрюка, вид на Брокен, на вершинах Рёна, укрепленный замок Гутенфельс, город Кронах во франконском лесу – где у южного подножия франконского леса сливаются два горных ручья Родах и Гаслах, там террасами поднимается построенный на горном склоне живописный Кронах – Кронах известен как место рождения известного художника Лукаса Кранаха-Старшего (1472–1553). "Йозеф фон Эйхендорф, описывая в своем романе "Из жизни бездельника" родину и ее природу, первым заговорил о тоске по родине: "Утро для меня всегда радость! его тишина влечет меня в даль! в широкий простор, на вершину горы. Привет тебе, Германия, из сердца глубины!"" Этими рисунками будем зарабатывать деньги на путешествия – рисуя в этих путешествиях новые рисунки – чтобы вернуться из путешествия. Инга вернулась с Игорем из путешествия за справками: взяли в плен дыню – в результате многочасовой военной операции.

        25 июля 2001. Вчера сделал 10 рисунков, а их 100. Сегодня 6. Красил крыши цветом – черепичной краской, латунью. Вечером лишили наш район света. Ходил под звезды смотреть – где же огненные шары, атаковавшие вчера Калифорнию? Небо спокойно. Покурил на пустыре.

        26 июля 2001. Дождь иногда способен удивить: не было два месяца, и вдруг пришел на три секунды: показать, что, в принципе, он существует и при острой необходимости его можно намолить. Но никому он тут не нужен – в июле-месяце, – этот второй вьетнам. И он быстро испарился. Залетела на свет мертвая голова, уселась на Толстого. Детское желание поймать ее в банку. День прошел за рисованием, за поеданием сыра. Или пронзить ее иглой, засушить на зиму? Она будет долго, долго шуметь крыльями, и это будет невыносимо. Положил иглу обратно в баночку для шитья. Сверчки одурели. Надо было купить за 200 сум Фолкнера. Что почитать на ночь? Может быть, красную книжку Стриндберга? Нет. Зеленую Гончарова про путешествие в Японию? Да. Японцев, уехавших из Нипонии, не пускали уж больше обратно, говорили им: вот уехали – и счастливо. Приблудившихся иноземцев держали в неволе. У зашедших в их воды кораблей они спрашивали, не привезли ли те потерпевших кораблекрушение японцев и не сбились ли с пути; больше уважительных причин они не видели. На крайнем Востоке, по словам Г., царит крайняя скука. Потому-то так распространен тут обычай вскрывания живота. Учатся этому с детства. Японцы состоят из двух народностей, одна из которых поработила другую, эти народности не смешиваются.

        27 июля 2001. Инга принесла на завтрак три початка кукурузы. Еда для клоунов с взрывающимися в зубах кукурузинками. Опять грибы-вешенки, растущие из мешков с опилками. Чашка винограда. Нарисовал германскую мельницу с пропеллером в виде свастики – монументальную вещь – и остроконечные крыши в осени. Сойдет – под пиво с сосисками.

        28 июля 2001. Зачитался морским, а потом санным, путешествием Гончарова. Мучает вопрос: Обломов был до или после? По-видимому, после: отсыпался после двухлетней качки – в качестве реакции на фрегат, в подражание японцам: "я жалею, что выучился и по-голландски, сказал Гончарову японский переводчик, вообще-то я люблю ничего не делать, лежать на боку". Да, так оно и есть – Обломов писался сразу после кругосветного путешествия, 1857–1859, в 46 лет.

        29 июля 2001. Сочинение на тему: "Свобода и творчество". Карим посоветовал не мудрствовать лукаво, сочинить страничку без лукавства, явить – по возможности – образчик творческой спонтанности.
        Не тут-то было.
        Или: чем черт не шутит (подражая стилистике средневекового богохульства).
        Начнем с конца: необходимо показать, что свобода и творчество тождественны; что свобода и творчество не тождественны, между ними существует "и" как зазор, дифферанс – по Деррида, – и это-то напряжение и удерживает эту пару; что свобода и творчество вообще являются антагонистами; наконец, что не существует либо свободы – или же она существует в качестве химеры, либо творчества в его крайнем и чистом виде – как эксцесса творения из Ничто.
        Кажется, нет никакой тайны в том, что свобода всегда представляется нам в некотором Образе Свободы: в образе ничегонеделания (как бы отказа от творчества), в образе революции (и нарушении традиций), в образе радикального жеста (нарушения всевозможных табу), в образе потакания прихотям (хочется каприза), в образе власти (хочу и могу).
        Наконец, в образе ничтожества: когда я ничто, если я никому ничего не должен, если я все забыл и меня все забыли, оставили, обманули – то и я, таким образом, свободен, как ветер. Пойду рисовать знаки ничтожества на песке в виду ли, нет ли, Статуи Свободы.
        Современное творчество – во многом благодаря как раз этой статуе – свободно вбирает в себя все эти образы Свобод. "Молчание" еще со времен сюрреалистов является интенсивной творческой манифестацией. "Самоубийство" во все времена считалось чисто художественным – и, без сомнения, творческим – жестом. Китайцы в свое время свободно владели изображением пустот. Бренер – скандальный русский радикалист – свободно нарисовал знак доллара (деньги – современный эквивалент свободы) на "Белом квадрате" Малевича – того самого, который, наконец, покончил с предметностью – с предметностью, которая, между прочим, "загораживает пространство". Бренера, правда, посадили в тюрьму – но тут уже тема "Свобода и творчество" приобретает социально-политическую проблематику: провокационное творчество до сих пор чревато несвободой. Это, кстати, один из критериев попытки к творчеству: избили тебя или ты уцелел – возможно, устаревший.
        Немного о "творчестве": в смысле духа, без которого не может быть творения (разве только блин): не впадая в мистику, нужно констатировать, что в произведениях искусства и природы (а больше на свете ничего и нет) он существует как содержание – как некоторая смысловая конструкция, – со всеми белыми пятнами и лакунами, которыми изрешечен сам смысл – который, собственно, и держится благодаря этим зияющим пустотам – как раз дающим возможности смыслообразованию, – содержащая художника на своем иждивении, но требующая взамен, как говорится, беззаветной, а лучше всего безумной, местами извращенной, но всегда деятельной, энергичной – страсти. Дух места и времени, дух, дышащий, где хочет, отрицающий себя, стремящийся к благу, но вечно совершающий, черт бы его побрал, зло.
        По-немецки дух – гайст: это и дух, и душа, и ум, и привидение, и призрак – дас гайст. Но "гайстихь" – ещё почему-то и "спиртной". Т.е. даже у немцев творческие порывы сродни опьянению. Но это уже отдельная медицинская тема лекции: "Творчество и алкоголизм: за и против". (Билеты по рублю.)
        Исходя из вышесказанного, можно подытожить: творчество и свободу объединяет слово "сахар" – это модусы сладчайшего. Но если верить первопоэтам: будут горьки они во чреве твоем. Пусть будут. Главное – предупредили.
        Уже поздно, и страница кончилась. Сопротивление материала. С.Спирихин.

        Ответ руководителя семинара
        Есть какой-то излишек (или осадок) в Вашем сочинении. Оно изложено языком, который надо еще переводить на доступное речение. То ли слишком индивидуален, то ли слишком абстрактен.
        Это и вопрос свободы (поскольку мы ее исследуем): свобода или несвобода тянет Вас за язык?

        30 июля 2001. Напросился пойти с Каримом смотреть материалы с музыкального фестиваля, бывшего в апреле. Тогда поленился полюбоваться на современную музыку вживую – на Кейджа, Ино, на Реквием Шнитке в католическом соборе. Теперь представилась возможность вернуть упущенную возможность. У Карима сверхзадача: надо всё обдумать! Ругает меня за легкомысленность. Сам написал 1200 страниц за какие-то полтора года – вот уж где сверхлегкомыслие. Вручил мне ответ на "сочинение" и горсть денег: выпей, говорит, самой хорошей водки, закуси шпротами (!) и напиши – цитирую: "за" и "против" по теме "Творчество и алкоголизм". Ай да Карим! Ведь эти деньги у него были последние, а дома осталась большая трезвая семья.

        31 июля 2001. ...теперь сырком... сыр – "Российский", с тинным душком. Через минуту начинается разлив, прилив... ничего не надо говорить, помолчать... процесс интериоризации... сознание полноты... Свобода – это когда ты всё понимаешь. Абсолютная адекватность, прозрачность, покой. Хорошая водка, "Абсолют". Сигарета тоже не помешает, хоть в сделке о ней ничего не было написано.
        Алкоголизм. Образец Свободы от воли на все времена. Умыкания себя от трудов и дней. От этих трудодней, представляющихся мне долговой ямой из подлой китайской загадки: чем больше от нее отбираешь – тем больше она становится. Алкоголизм приостанавливает эту абсурдную работу: а дни летят, как рюмочки, а мы летим, как ласточки, часы стоят на полочке, а... – забыл как дальше. Абсурдисты – по воспоминаниям – не пили: на Новый год чокались шампанским и сливали всё в специальную фарфоровую чашу. Участь чаши неизвестна. Сюрреалисты также были против алкогольных страстей – вообще жестоко боролись с извращениями, хотя Аполлинер, первым употребивший слово "сюрреализм", есть законный автор "Алкоголей". Тогда моден был абсент – сухой вермут с коньяком, льдом и соком лимона – вкуснейшая вещь, располагающая на долгие, витиеватые разговоры о новом искусстве. Можно сказать, что весь модернизм возрос на абсенте – после него не бывает похмелья – и утро всегда остается свободным и представляется хрустальным. Здесь все дело в лимоне: он гонит желчь прочь, предотвращая порчу печени. Нервы, однако, остаются возбуждены, их легкое тремоло способствует работе. Вообще алкоголизм, как это ни странно, не только мобилизует, но и организует. Творцы-алкоголики – очень деятельные и организованные люди: ведь кроме всего прочего надо успеть выпить, а это целый, чуть ли не церковный, ритуал. С ускорением жизни и изобретением бутылочного пива быть алкоголиком-на-ногах стало проще – современные художники легко совмещают бурную деятельность с бесконечным питьем джин-тоника через "Балтику" и "Степана Разина". Это своего рода вегетарианство, профессиональная диета – т.к. совершенно невозможно представить творческий процесс с перерывом на обед. Только интенсификация творческого процесса может принести плоды. Бутылочное пиво дает необходимую энергию и мягко окрашивает сознание в зеленовато-охристые тона, без радикального смещения. С экономической точки зрения это самый дорогой способ алкоголизации – сродни гусарскому шампанскому, которому отрубали горлышко саблей. Смещение сознания художнику совершенно необходимо: искусство и способы его бытия настолько тоталитарны, что сознание в одиночку не способно ускользнуть из-под его власти – необходима точка опоры, стоящая вне его жесткой предопределенности. Дух алкоголя дает эту точку – например, как возможность забвения: искусствоведы, специализирующиеся на классике, вынуждены практиковать эту возможность, уходя по пятницам в глубокий аут. До понедельника они успевают соскучиться по Веласкесу, "с которым, может быть, еще не все ясно". Алкоголь также является моделью иного, образом для подражания в трезвом виде. Опыт путешествия в безумие может оказаться тем сакральным опытом, без знания которого невозможно постичь суть творчества, поскольку исток его должен находиться по ту сторону так называемого искусства. И напивание самый безопасный транспорт в означенную страну. Но самое главное в этом путешествии – возвращение на родину – похмелье. Опыт похмелья – вот что является желанной целью для пьющего внутри христианской культуры: в похмелье художник тих и пуглив, и Веласкес для него родной отец. Протестантский и католический миры этого не понимают: придумали таблетки от похмелья, еретики... Т.е. после напивания человек возвращается с порцией духовного опыта – сублимация которого уже зависит от меры таланта.

        Использованная литература: "Праздник, который всегда с тобой", "Дом дней", "Метафизика Алкоголизма".

        Деньги, данные Каримом, я пропил вчера, читая тексты других участников семинара. Сегодня выпил стопку ложной воды, чтобы было с чего начать это сочинение. Завтра август. Инга принесла тележку для дынь. Вот ее сон.

        ВЕЧЕРНИЙ СОН

        Мы спим, а во сне состояние – зачем мы спим?
        И как будто бы до сна у нас кто-то был и сказал: сейчас придет тот-то (подразумевался самородок)... кто-то пришел, ты встал, а я все сплю... он зашел, а я и говорю себе: почему он меня не разбудил? я встала и пошла умываться, но такое состояние, будто я все сплю. и я думала: как же мне проснуться? ведь стыдно ходить и спать!
        И почему-то уже появился второй, и они сидели на балконе – а я рассматривала маленького: он был в костюмчике, и стала узнавать, что это Алекс, но не приезжий, а будто здесь живет. И речь шла о романах и военных... он – на кресле, второй – на раскладушке, а я – на корточках, я уже говорила с ними, но у меня было сонное состояние, и я стала протирать очки – и увидела, что стекла мягкие, из зерен, и стали отламываться от верхних краев – я их стала протирать, а они – все крошились и крошились – и я увидела, что опять сломала очки – и подумала: что это, дураки, они опять сделали? – я была в стеклянных крошках – и пошла, расстроенная, в ванную, стряхивать крошки... когда я вернулась, я проснулась – и узнала, что это сон: очки были нормальными – и увидела тебя, что ты – спишь? (и пошел опять сон, что ты спишь!) – что это ты спишь? вставай давай! – они же пришли. Ты встал, а я решила прогуляться: взяла с полу красный воздушный шар, мягкий, без нитки – и полетела на улицу... низко над землей – и смотрю – какой-то праздник: несколько молодых людей пели и играли на гитаре – больше никого не было, но все равно был праздник – я все облетела, и мне стало хорошо, я стала бодрой – и полетела домой, и увидела детскую игрушечную мебель: детский ресторанчик: маленькие красивые столики и стульчики – но уж был вечер, солнце садилось, цвета были темнее, матовее, краснее – и никого... прилетела домой – и никого не было... а ты сказал: почему ты так быстро вернулась? а я знала, почему так быстро, потому что летала, но тебе не сказала...
        Потом пошёл другой сон...

        Обстановка этого сна имела свое значение, и там мы поэтому были не главными, и поэтому можно было спать в это время и вести, как хочется, – но я к этому еще не привыкла и думала, что должны быть главными мы...
        Алекс был рыжий, а костюм у него – зеленый: окраска была важнее разговоров... три тонких силуэта в черных костюмах пели быструю песню.
        И все было необъяснимо.
        ...
        это была длинная улица, коричнево-зеленая, то кирпичное, то стеклянное, то деревянное, то современное... и каштаны, и все так тихо и спокойно, и хорошо, и тепло, и уже вечер, и темнеет... и все, что мы ни делаем, мы делаем дело... (там ничего не становится старым)
        ...и вошли мы в библиотеку, и там маленькие столики, и сидят в ряд люди, и мы сели и взяли маленькие книжечки, выпуски... а перед нами сидел монах, и у него был клавесин, как маленький столик, и он играл... а я знала, что он играет из маленьких книг...
        У меня все время вечное желание жить там, а не здесь... И мне никогда не снятся такие кошмары, из которых хочется убежать... там нет убийств и там чувствуешь себя преотлично.

        Инга Нагель

        Он постоянно меня учил всему... потом он завещает мне свои вещи... все от него и пошло: интерес к литературе, к философии, истории, юмору – все он рассказывал с юмором: учил узнавать, что красиво, а что нет... с вещами: что я считаю красивым? – это или это? – я говорила. А он говорил: вот это красиво... учил узнавать время – с римскими цифрами, а я не знала римских цифр... слева – отнимаются палочки, а справа прибавляются, он про Вену рассказывал: Австрия, Вена, какие реки – а дед – из Вены... в слова (на одну букву), на три буквы – одно слово, проверял слух, он знал все инструменты в оркестре – и называл... на каком языке – называл, что какие имена значат, объяснял, как писать стихи с рифмой, играли в буриме, в рифмы: он – слово, я – слово... он мне всегда говорил, как он меня будет воспитывать – мне лично говорил: у него была идея про римлян: детей бросают в колодец – если выживут – выживут, нет – нет, а кончалось тем, что не будет ко мне относиться с лаской, а холодно – без сюсюканья. Сначала я думала, что он меня не любит, – а потом я все поняла: это то, что нужно. У нас отстраненные отношения – но это все хорошо...
        Все разговоры со мной были о поэтах, о их жизни... что нужно, как они... Фет и Тютчев и Гете и Шиллер – романтики... сначала я думала, что они только писатели, но потом выяснилось, что они еще и поэты – Гоголь, например, Бунин (он все говорил про Бунина)... он мне читал свои стихи, но мнения никогда не спрашивал... еще он рассказывал истории: по одному городу едет красная машина, она едет – и все оборачиваются... Что потом? – спрашивала я, – но он не рассказывал... еще был рассказик про лимон, но что с лимоном – не помню, загадки – говорила неправильные ответы, нет, говорил он, неправильно.
        Раз шесть он убегал из дома: он пьет-пьет, а потом по воскресеньям они уходят в маленькую комнатку – и там обсуждают, как жить дальше... вечером он начинал собираться: мы собирались все вместе: нет, он один собирался – мама ему говорила, что он – эгоист, а я считала, что это – хорошо, потом, когда уже после папы меня стали называть эгоистом, – я знала, что это – отлично! (Эгоист – это человек, который делает свое, он – один, других не любит, и делает только себе хорошо) – и мне казалось (и кажется), что эгоист – это личность... потом мы были уже два эгоиста: я и папа, третьего не было – брат уже не был эгоистом... что именно я делала, я не помню... детали не сохранились, сохранился – эгоист.
        Учил правильно говорить слова...
        На кухне прощались – мне не было дела, кто куда уезжает, я думала, что в отпуск... он исчезал, когда как – от месяца до года, – он не писал, где он находится (он находился в Сухуми), но на Новый год – открытка: штемпель – Благовещенск, стали искать на карте Благовещенск: и там оказалось три Благовещенска – и мы не знали, в каком он (а он сидел на БАМе), там ходят люди с огромными руками, головы не видно, а он – сам рабочий: в летнем пальто и шляпе... писать там не о чем было...
        Его год не было, я уже выросла, жила в его комнате – и тут он явился... Мы зашли домой и думали, что так и будем жить хорошо, – мы чуть не поседели – с какой стати (мы уже все забыли его), – потом мы стали смеяться. Да это ведь не он! – мы стали гадать: он это или не он... Была натянутая обстановка: что бы это значило?
        Он занял мою комнату – я поняла, что это серьезно, и стала потихоньку утаскивать вещи... Ведь это моя комната! Он что, у нас будет жить? Все будет опять по-старому? А она – а что – по-новому, что ли? Потом она стала радостная ходить. А я – а ты что это радостная ходишь? С ума сошла? Стала утаскивать фотографии Пушкина, Блока – перебираться, выметаться из собственной квартиры... потом его еще раз не было – когда я готовилась в университет... Все знали четыре года, что я уезжаю – об этом только и твердилось... никто меня не задерживал... так было и нужно... если что, – говорили мне, – приезжай обратно... Привет, привет – и по своим комнатам. У каждого своя жизнь. Все мы эгоисты.

Август

        1 августа 2001. Утренняя прохлада. Вчера написал Кариму сочинение. Продолжить ли тему? Обещал когда-то Секацкому поэму о детском алкоголизме. Об обязательной рюмке водки в Новый год, если тебе есть уже три года. Потом борьба на постеленном одеяле между двоюродными братьями, как в римском цирке. Родители готовили из нас бойцов с жизнью. При простудных заболеваниях нам тоже полагалось 50 грамм с мёдом или малиновым вареньем. Сначала ноги в тазик с горчицей, с отцовским пальто на голове, а потом уже водка с чаем. Утром – ребёнок здоровый, прочный, забавный. Болезнь поэтому нам уже не была страшна, таила наслаждения. Пью я с трёх лет. Есть фотография, где я стою у ног отца в весенней шапке, в весеннем пальто в серую ёлочку, штиблетах, доставая макушкой до крышки бидона, что в руке у отца. Мы ходили за пивом. Майские праздники. Второе, возможно, мая. Отец наливал мне в крышку у ступенек пивной, крышка была уже с отколотой эмалью, я присасывался к ней, как конь, как толстая пиявка, – пока отец пил прямо из бидончика, – скосив глаза на край крышки, на эмалированную ущербность. Это чёрное пятно железной подложки придавало посудине дополнительную реальность, историчность: значит, крышка эта возникла задолго до меня и уже успела побывать в переделках. Добавки я не просил. Довольно. Пиво было вкуснее лимонада, основательный вкус, плотный, и игристость – на уровне погасшего фейерверка. Лёгкое изменение сознания – и я уже копал песок в поисках драгоценного камня, мамонта.
        Но наше выпивание с отцом как началось в три года, так в три года и кончилось: я быстро покатился по наклонной плоскости и 9 мая совершил разбойное нападение на стенной холодильник, где у отца была припрятана початая бутылка водки. Я сбросил крышку, схватил бутылку двумя руками и, сидя на полу, стал пить большими глотками непонятное из горлышка. Отец явился на мой захлебнувшийся кашель. И увидел соперника. Больше уж мы с ним никогда вместе не пили.
        Пили с братьями на зимней рыбалке ледяной Агдам. Братья говорили: для согрева, – и наливали из толстого горлышка бомбы в рыбацкий складной стаканчик, напоминающий мне детскую пирамидку изнутри. При свете гагаринской луны, на заметенной дороге к морю, где в ледяной пустыне со свечками сидели черные фигуры в рукавицах, стакан в 19 градусов не предвещал ничего хорошего: я знал, что когда взойдет над горизонтом маленькое белое солнце, меня вырвет невыразимо тошнотворным в снег. Я предчувствовал это неизбежное горе, но крепился, полагая, что с прошлой рыбалки прошел год, теперь я подрос, что сюжет сложится как-то иначе, может быть, оторвется льдина или всплывет нерпа, или выскользнет из отмороженных рук бутылка и ко всеобщему ужасу сбулькнет в лунку – и мне не придется блевать. Но течение раз написанной пьесы было неизменно, как кино про индейцев: отрицательный герой, схватившись за живот, позорно покидал лихо закрученный сюжет. Снасти были запутаны, превратившаяся в деревяшку рыбка затоптана. Братья возвращались веселыми победителями, моя же добыча была – ужас несовершенства. Ничего, наверное, думал я, посмотрим, что будет на следующий год. но на следующий год уже вместо одной предстояло пить две бутылки Агдама. Три.

        Съездили с тележкой в культурный центр, набрали толстых книг: Всемирная литература – романы, пьесы, стихотворения для чтения, чтобы не улетать в эту субботу. Метерлинк, фон Додерер, ХХ век, французы. "Деревушка" все стоит, взяли и ее. Живьем книги не вывозятся – только в животе. К 12 ночи живот действительно заболел. Свело от Метерлинка. Театр Смерти. А сам прожил почти до 90. Модернисты – это такая разновидность горцев: если не сорвутся нечаянно в пропасть или их не подстрелят, живут долго, окруженные почетом.

        2 августа 2001. Вкусные перцы. После перцев надо отдохнуть, почитать Додерера. За военными в Вену въехали гражданские службы, которые своим поведением дискредитировали фашизм. У каждого была на руках "подводная лодка" – лицо еврейской национальности. Этих подводных лодок много погибло под бомбежками, так как они не могли вместе со всеми спускаться в бомбоубежище. Нарисовал четыре фиолетовых пейзажа. Всегда труден первый мазок – из Поля Клоделя. Труден только лишь первый глоток, – из описания кораблекрушения.

        3 августа 2001. Опять сборы в дорогу – с той лишь разницей, что нечего собирать. Постоял посреди комнаты, поел винограда, закусил персиком. Да, свободный день. Зашил тройной ниткой пооторвавшиеся места у китайского портфеля. Чтобы выдержал рукопись! Персики брать не буду, разве что один: для запаха и зренья, но есть его нельзя: поберечь для акции под названием: "Зародыш персидского сада" – закопаем с Флягиным этот персик в саду через дорогу. Всю зиму будем поливать. Еду прощаться, говорить до свидания: хороший мотив для поездки: здравствуйте, Родина, абер прощайте. До новых встреч. Пока еще лето, растут грибы. Белое море имеет молочный оттенок. Книгу о детском алкоголизме оставить для зимних дней вдали от родины, возможно, для новой зимы в Ташкенте. Разбираю архив, делю на три части: одну пустить вниз по реке (листки, правда, выплывут в озеро), другую – на вечное хранение – отнести под диван к Кариму, третью – перевести на диск и возить с собой в кармане. Четвертую часть поджечь. По архиву хорошо читаются эпохи психического здоровья: от опасной тронутости до иронической адекватности. Безумное в огонь. Подражания Фолкнеру и Бунину в реку. Конструктивное Кариму. Себе – альбомные записки, след от жизни.
        Например.
        20.1.86
        Точки отсчета
        что мне нравится
        земляника    дыня    окрошка    сосиски-сардельки    мускатные вина    специи    бабье лето    сидеть в феврале утром дома    белые ночи в Северодвинске    вставать рано и никуда не идти    летать на самолете    быть одному с 6 вечера до обеда    целовать иночкину грудь    читать толстые романы не отрываясь    стучать на машинке    пятница    светлые тона: бежевый, серый    абсолютно белое    легкая тишина    большие пространства    маленькие предметы    испытывать вдохновение    смотреть французские детективы    испытывать легкий голод    покупать канцелярские принадлежности    жить высоко    читать жизнеописания
        не нравится
        кипяченое молоко
        мокрые ноги
        долги
        зарабатывать деньги
        физические усилия
        оправдываться
        врать
        слушать Бетховена
        терять время
        насморк
        Ленинград
        сидеть голодом
        СССР
        терпеть дураков
        ходить грязным

        4 августа 2001. Последние приготовления: отремонтировали часы, зарядили дискету, купили дополнительных персиков, круг колбасы и ветку винограда. Когда до самолета осталось три часа, Инга сказала: ну что, ежик, дезертируешь? Я никак не мог понять – почему ежик? – А это что такое? – Действительно, факт щетины. – Ежики должны сидеть в красном уголке, спать в рукавице, бегать по альпийским лугам. Никуда не поехал, танцевал дома, ел персики с сосисками. Еще нужно разобрать две коробки. По следам записок, между прочим, можно было бы сделать несколько реальных книг. Физически они уже лежат на полу – как четыре кучи осенних листьев. Это называется проба пера. Романтический этап. Овладевание техникой. Изживание комплексов, которые в голом виде не должны светиться в литературе. Забрасывание интуиций. Например: "86 г. ...наше сё..." – это за пять лет до открытия сёизма. Вообще тогда было много надежд на будущее, именно оно считалось родиной. Вид футуризма. Видения перформансов, осуществленные потом через десять лет, когда созрели все условия. Поэтому архив – это еще что-то вроде Досок судьбы, там много сохранилось мистики, пророчеств. Урок же в том – что то, что рядилось в литературу, ею не стало. Значит, есть и на нее управа, закон, отменяющий ее законы.

        5 августа 2001. Должен был дремать в самолете, на сквозняке, а вместо этого славно выспался на домашних пружинах. За окном раздаются звуки шлепков об ковры. Маленькие мухи отрабатывают полеты вокруг мудрой головы. Август – победитель самолетов. Это так зовут муху. Почитала на клавише с буквой М молитву о лете, промигала глаз. И вот – неожиданный подарок: нашел в бумажках написанную книгу, о существовании которой не подозревал 12 лет. Она так и называется: "В поисках утраченной Книги" – и текст в ней более чем сюрреалистичен. Образец "нулевого письма", как я это понимал. Антология литературных приемов. Формалистическая вещь с глубинными бомбами, подрывающими поверхность жизни. Автоматическое письмо. Воплощение беспамятства. Поэтому ее и не запомнил. А также откопал начало "Веселеньких непристойностей", построенных на цитатах из жестокой лирики. Где-то еще должен быть роман-мультфильм – предвосхищающий (по времени) Кролика Роджера. При благоприятной конъюнктуре – все это бестселлеры. С шармом вторичности. Чтение во время загара. Т.е. подготовка к карьере беллетриста была серьезной, и морально и инструментально был уже к ней готов, но подвел максимализм: начал точить зубы на подлинное искусство и – переточил.

        6 августа 2001. Завершение изысканий. Нашел и шариковую ручку тех времен. Корпус без стержня. Т.е. археологические раскопки увенчались успехом: докопался до первопричины всего. До иглы, на которой держался весь этот бумажный мир. Символичен именно этот пустой корпус, лежащий в отдельной коробочке на самом дне коробок. "Ручка Гения!" – упасть – не встать. Надо отдать должное: это я так основательно готовился к бессмертию. Положил ручку обратно – места она много не занимает. Из инструментов это, наверное, самый компактный инструмент. Легче пули. Проще зубной щетки. Удлиняет тело. Совершенствует ум.

        7 августа 2001. Инга тоже включилась в работу: нашла свои музыкальные опусы – "Конец полифонии", "Электронные фиги", "Китайский паук". Тоже относится с трепетом к собственной истории. Вымыл пол. История продолжается. Оса сделала два домика на раме. Сняли ее домики. В одном фисташковая гусеница, нежная и симпатичная. Другой домик для будущей гусеницы – набитый сухими паучатами. Корм. Живая природа. Зажарили кабачок в муке и масле. Французский фильм с Фюнесом об еде. Думал о будущем (?).

        8 августа 2001. С утра смешил Инку, кося русское сено под немецкую песню. Показывал, как мы поедем в деревню в качестве иностранцев – собирать землянику. "Во ист хир ди Эрдберлихтунген?" – "Где здесь земляничные светляны?" – "Юбераль!" – "Повсюду." – "Гут. Данке. Но, наверное, многие уже заросли." – "Гар нихьт!" – "Нимало"... – "Нану." – "Ну и ну!"

        9 августа 2001. Надо понимать так, что скоро Новый год. Этот завершается. Будут ли итоги? Типа: год выдался интересным, не прошел даром, год – всем годам год, или – год жаркий, или – урожайный, или – без войны. Инга положила на пол рисование, пошла печь блины с начинкой из пюре. Я перевожу на кальку карандашом пейзажи. Штрихую. Надо бы взяться за графику: большие графические листы! Весь следующий год отдать рисованию, карандашу. За сегодня сточил три карандаша. Купить тысячу карандашей. Один карандашистей другого. К ночи графика на кальке представляется полубожественной, полусновидческой. "Немцы должны это полюбить", так мы решили. Приставляли рамочки.

        10 августа 2001. Снилось художественное училище: 1 сентября, III курс. Я удивляюсь: "А почему это не было сказано программой речи? Основные задачи?" Сам я уже давно разучился рисовать, т.к. постоянно избегаю занятий (и вообще, меня не было в училище 18 лет). Мне кажется остроумным самому провозгласить речь о недостижимости. Но все начинают двигаться на демонстрацию по обледенению. Я не могу перейти на светофор и остаюсь по эту сторону улицы. Максимка машет с той стороны рукой. Сделали ксероксы для графики. Купили рамочки. Пришел Игорь. Обсуждали, на каких будем ездить машинах. Я выбрал себе лимонно-желтую, чтобы боялись на дорогах.

        11 августа 2001. Два часа дня. Попробую сегодня пойти на взлет. Уже пахнет осенью. Встретили похоронную процессию и куст золотых шаров во дворе. По привычке посчитал шары: 48, и некоторые не видны с одностороннего взгляда. Первые листья на дорожке. Ласточки жмутся к земле. Несут дыни на двух руках, они уже тяжелые, как поросята. На небо наезжает тяжелая синева. Надо уезжать. Постригся. Удачно. Круглая голова. Тонзура на голове. Отвык от путешествий. Немного трясутся руки. Забыл, зачем я еду. Дело искать или от дела умыкаться? Какая-то есть поговорка на этот счет. И вот – прощание, без сентиментальностей, поскольку в романе довольно сантиметров (сентиментов, конечно). Сантиментов.

        12 августа 2001. Вчера доехали до аэропорта. С сумками, с намереньем взять билет. После двух часов ожидания девушка-распорядитель с сожалением объявила, что на этот раз свободного места в самолете нет. Улетите в следующую субботу. Но какова интрига! Время здесь похоже на пек, на янтарь с замурованной букашкой, на парализующий яд. Но и нет желания выезжать из саркофага. Скрипеть по трапу костями. Так что эта вылазка в аэропорт пусть будет считаться надуманным приключением. Так сказать, от нечего делать. снял свой выездной костюмчик, окончательно запутавшись в собственном глубинном абсурдизме. Может быть, дожить здесь до декабря, куря сигареты, проповедуя латентный алкоголизм. Плохо то, что, как я понял, отсюда вообще невозможно вывезти никакую продукцию – даже шахматы таможня завернула обратно. Что уж тогда говорить о моих записках, об этом достоянии Республики. А билет вчера можно было спокойно купить за дополнительную взятку – и лететь на все четыре стороны. Совершенно свободно. Какие-то несчастные спали на сумках, ожидая часа в Минск. Но я к ним не присоединился. Посетил заместо этого туалет за 50 сум, проверил чистоту зеркал. Потом прошелся по ночному Чиланзару за пивом, но никто меня не ждал. Опустошенность – вот к чему стремится этот сюжет, причем в ультимативной форме.

        13 августа 2001. Побывали в офисе Пулковских авиалиний. Хорошая атмосфера, беззаботная: места все забронированы на годы вперед. Вот если бы таким образом было обещано бессмертие: список жертв жизни переполнен, вы, конечно, можете умереть, но не в этой жизни. Сегодня снился гроб с ингиной матерью под кроватью. Встал днем веселый. Инга говорит: веселье без причины – признак безумия. Походили по озеру, в котором ни одной живой души. Это холера. Вытащили из багажа индийский плод – ярко-оранжевая заморская сосулька – имя ему – гранат. Съели несколько больших безвкусных зерен. Ну, это для птиц. Для читателей "Птюча". Что бы почитать? "Деревушку". И прочитал всю "Деревушку". Давно это было, знаю ее наизусть. Магическое действие. Приснился чудный сон в стиле прочитанного – помню только, что это были такие ремейки из других снов, путешествие-экскурсия в закрома.

        14 августа 2001. Чтение Эккермана. У Гете были секретари, которые отвечали на письма самостоятельно, но почерком и оборотами мастера. Сидя на кресле, ознакомился с его "Диваном". Взял Байрона. Тоже английский лорд. Все это вместе называется чайным аристократическим глубокомыслием, остроумием за спицами. И смысл всей этой ложной премудрости: хватай свои моменты, писатель. Вкусные перцы.

        15 августа 2001. Пришел Игорь и объявил, что атомы все одинаковые, но каким образом они между собою связываются – вот в чем вопрос мира. Пошли в культурный центр за литературой об атомах, чтобы почетче представлять этот свифтовский мир. Заодно набрали книг и о макровселенной. Заглядывая то туда, то сюда, нашли себя существующими с огромной долей невероятности, которую можно принять за 0. Закусили это оставшимися в котле перцами и млечной дыней, похожей на галактику, на кисленькое у краев Магелланово облако. Галактик к 1980 г. – 30 000, элементарных частиц, имеющих отношение к атомам – 2000 + 300, – но это еще не окончательная цена пограничной жизни. Была также попытка со стороны Инги задуматься и о Бесконечности, но я самоустранился в туалет от этого поганого вопроса. Больше всего мне понравились принцип неопределенности и нейтрино, которые не оставляют следов и имеют массу покоя, равную нулю. Хороша также аннигиляция и разрыв ядер на 17 осколков от прямого попадания тяжелого протона. Вообще порадовала общая легкомысленность этого маленького мира и готовность его к превращениям. И, конечно, скорости. На этом фоне фраза сфинкс, об которую разбивается все живое. Цепная реакция хороша непосредственно в бомбе, но пришлось от нее отказаться за неимением места для эксплуатации. Инга изображает тихое потрясение, но время наивности упущено – и уж никогда не восхититься нам гармонией собственной ничтожности.

        16 августа 2001. Не то от сосисок, не то от Вселенной, говорит Инка, – расстройство желудка. Это от дыни, говорю я. Кисленькие края. Продолжили тему: рыбный суп из килек, Шкловский: "Возможно, сознание – это тупиковая ветвь в развитии Вселенной, которая в перспективе отомрет". На том и успокоились, пошли после супа спать. ...Инга прочитала: "Вот, говорит, вранье! Сам не проникнулся микробом, вот и не может восхититься. Я лично восхитилась. Одни микробы не пускают других по земле микробов, рисуют микробов, фотографируют, носят трусы... – Да, да, – сказал я, – я забыл, это-то и смешно... – Курят маленькие сигареты, наполняя рот дымом, дрессируют микробов, прыгают, кувыркаются... что у них есть Большой Микроб, который им Бог... – Так, так, что еще? – Мало ли чего... все, что мы делаем... – А какой вывод? – Никакой, пойдет "Архипелаг ГУЛаг" – гремучее соединение, чтобы лопнуть от злости. Но Шкловский все сбил: опять начал, что рядом никого нету, что мы опять самые главные, что не микробы, а уникальные... и уже как-то не то... Ты зачем со слов пишешь?.. Я не буду разговаривать... Никогда.
        – Всё? – Всё.

        17 августа 2001. Приснился Нептун, не сам Нептун, а другой. О каком Нептуне идет речь? говори поскорей – не обманывай добрых и честных людей. Эники бэники си колеса эники бэники ба. А также под орбитой глаза видел новообразование – белый карлик. А тетенька приходила покупать у меня в двух пакетах рисованный Млечный путь. Почему ни Гете, ни Вольтер не описывают своих снов? Считали сны мусором ума, боролись – поэзией и неправдой – за чистоту мышления. А Моцарту во сне явился черный человек и заказал – на сон грядущий – Реквием. Реквием – это такая римско-католическая заупокойная месса, а Моцарт – композитор императорской Австрии при Фридрихе Втором – первый композитор на свободных хлебах, игравший свои сочинения как в цирке – через платок – чтобы не подсматривать. Его звали Амадеус. "Амадеус, вставай, пора бомбардировать клавесин!" Ему подкладывали Библию, а к ногам подвязывали колодки, чтобы доставать до педалей, бинтовали пальцы. Узник Гармонии и трех Граций, супротивник Танатоса и сам – исчадие Ада, – Амадей был повешен католической церковью за свой Реквием. "В нем очень много нот!" На что Ади сказал с усталой резвостью: "Их ровно столько, сколько нужно, Ваше Величество!" Со временем музыка Моцарта рассеивается, откуда пришла. ...

        18 августа 2001. Как всегда – суббота, день перемен. И враги мои: самолеты, узбекские вина, велосипедисты, голоса, я сам. Перепил самого себя – и не пошел смотреть и залезать в самолет. Кружился неподалеку. Поцарапал нос.

        19 августа 2001. Космонавты видят перед глазами посторонние вспышки – это космические частицы пересекают им мозг, это мешает сосредотачиваться. Сны у них тоже типа "спасите-помогите". На свету там магниты притягивают, а в тени отталкивают. Настроение нестабильное, глуповато улыбаются руководителям полета. То же самое и у меня, только отсутствует ракета, если не считать за ракету стаканчик водки. Выменял его на картину Поленова. Собрал сумки: хотел пойти с сумками топиться за поворот. Но не смог дойти до поворота.

        20 августа 2001. Мурашки.

        21 августа 2001. Смешные вещи по телевизору: иноземные круги на полях в исполнении художников-косцов, красивый тайфун обрушился на красивые берега Хокусая, маленькая девочка в гробу, как принцесса в белом кукольном платье, устраненная несправедливым взрывом из жизни, астраханские мальчики с ее портретами, город Ленск со сбитыми с толку рабочими, стряхивающими пепел в Лену: нет вдохновения, Олег Попов, живущий в немецкой слободке и показывающий язык зрителям (за 18 лет так и не выучил языка), но получил медаль за шутовство и выслугу лет. Премьер-министр Японии скандинавского типа, недовольный российской политикой насчет сайры, подвергающейся эксплуатации возле спорных островов. И др. Погода: "возможны туманы", "ночью заморозки".

        22 августа 2001. Чтобы не томиться духом, в десятый раз вывалил из сумок краски и сел рисовать осень: рыжую лисицу в солнечных искрах и молниях. Наварил картошки. Здравствуй, жизнь! Осень на картинке пришла как предтеча, подготовить унылые прогулки под листвой лета 2001. Скоро сбор листьев и ягод. Запас жира. А где ты, корзинка и наивность палочки для искания волнушки под елкой?

        23 августа 2001. Лето потрачено на дурь – страшное время года. Надеюсь, что больше оно не повторится. Да и записки зашли в тупик, как разнообразие маятника, – вчера-сегодня, – где интрига: когда этому выйдет завод? А цепь у ходиков еще, может быть, не один десяток километров. В деревнях хоть есть смена погоды, причуды природы, падеж скота. Нет, это не "записки скотовода", это "сон полозьев от саней". Усталость от лета.

        24 августа 2001. Лично у меня этот день вызывает большое сомнение. Никаких от него следов.

        25 августа 2001. Вечер так называемых Поэтов. Ничего не имею против поэтов и поэзии, но уж больно зыбок этот мир на честном слове. Страшно за них. В белых рубашках, умытые лица, но в стихотворениях уже угаданы две буквы проклятия. На этом бы и закончить, но аплодисменты зала захлопывают ум. Иди, Пророк, в ни зги людей! В результате – за столиком пира оказывается Иван Бездомный – шедевр аплодисментов легкомысленных старушек – с котомкой для бутербродов. 14 изъеденных зубами рюмочек для коньяку. Но сколько в этом зла! бездомности. Рифат председательствует. Вот если бы сразу оказаться на небе среди бессмертных, а не мучиться по кривой. Но из 14-ти даже на небо попасть нет в ближайшие годы шансов. Кудряшов вообще перед каждым залпом прижимает рюмку к левому плечу. Тайный знак Кит Хиш. ... Потом вдруг все сделалось черное ... переплывал реку, спасаясь от чиланзарцев... пришел домой из веток в костюме живой изгороди.

        26 августа 2001. Поэзия. Ничего в ней не понимаю.

        27 августа 2001. А должен был выступать вчера, читать эти юмористические записки. Кудряшов прав: мы классики и лучше б нам забыться. Разводить в пруду ядовитых рыбок. Торговать водорослями. А не ходить тенями у музея Есенина, пугаясь собственных теней. Т.е. это хорошо в водевиле 14-го года. Сказанного не воротишь. Вот это что такое. Чей-то гнусный водевиль.

        28 августа 2001. Первые дожди. Погода на снег. Посмотрел в зеркало и не нашел себя во сне. Потом бессонница и белые сигареты, чтение ф.словаря. Но и без него все ясно, как снег. Чудовищно ясно. Август – победитель.

Квартал девять

        30 августа 2001. Я б не сказал, что Новое – это и т.д. позабытое.
        Но новость есть у меня для меня: то, что переехал на квартал девять. Ингу не взял. Взял самое необходимое: серого зайца с ручками врозь, пятнадцать книжек. Здесь много тараканов. Жалка их чаща. Их чаша. Просто это первое, что бросается в глаза, когда ты одинок и мыслишь одиночество как набор вещей. Большие планы (уморить всех тараканов в мои планы не входило, но наша европейская жизнь является и состоит из случайностей) – быть самостоятельным. Экзистенциальная суверенность. Почему почитали экзистенциалисты это за абсурд – это вопрос к экзистенциалистам. По-моему, они озвучивали заказ французского министерства образования. Перестарались в своих кабинетах. Или были тупые времена. Потому что Культура заинтересована в пафосе – и всегда пытается ангажировать на танец. Паркет, штиблеты, танцевать. Пойду на выставку.
        "Ежик – птица гордая: пока не пнешь – не полетит"
        логические поясниловки к этим цепочкам.
        три: страх конечного, (смерти): деньги кончаются, юность кончается, все это кончается; страх бесконечного: абстрактные понятия; и третий страх – страх самого себя: страх выбора между 1 и 2.
        А больше ничего нет в мире: это Кудряшов говорит.
        Мы говорили! Какая праздность!
        Кудряшова я пригласил на новоселье, без шуток. Чтобы он заговорил пространство молчания. Это было следующим образом:

        31 августа 2001. Говорили о тараканах: что Они предупреждены о готовящейся войне, которую они проиграют, не смогут выдержать "машеньки", – а также о музыке, которая абстрактна, бесчеловечна. К. исполнил эту музыку Тибета. Я дивился. Какое исполнение! Таракашки встали на задние лапки, начали преображаться. Но даже музыка кончается. Знаете, наша жизнь еще не совершенна.

        1 сентября 2001. День праздника, 1 сентября. Отнес на бульвар работу, своего рода шедевр. Много было хорошего сделано для мира, но не насытить его этими скромными дарами – он большой и просторный. Можно сказать, что впервые увидел означенную необъятность. Есть у него и толщина – метра два над землей. Любить его – последнее дело, но не любить его – провал. Хочется быть добрым, очень, но за наивность цена будет рабство. Я еще маленький, и мне клеймо рабства не к лицу. Спасают боги.

        2 сентября 2001. Слава (человек по фамилии Аносов) выступил в образе "так проходит земная слава" – разобрал августовский текст на предмет литературы. Согласен, есть фразы неубедительные, не живописные, но ведь я и не смакую. Мое эстетство глубинное, тараканов я бью. Пытался оправдываться с помощью слова "ничтожное". – Неубедительно, – сказал С. Куда пойти? Бродили с Каримом в образах философов по ночи с луной над домами. Все закрыто. Странный праздник. Но купили. Не было сомнений. Говорили точные и горькие слова.

        3 сентября 2001. Думаю об Инге.
        Продолжаю думать об открытом космическом пространстве. Не боюсь его. У него нет рук, чтобы скрутить мое присутствие. С Каримом последнее рандеву: потому что, что он хороший. Но это исключение, а не общее место. Понимаю сосноровский и т.д. пафос: людей много, но мало в них источников света. Это грустно, потому что свет-то – был.

        4 сентября 2001. За общение нужно платить (интериоризировать сказанное и понятое) – поэтому два дня с Каримом – это много лет, чтобы помнить его. Слабые души мимикрируют под своих собеседников. Конечно, хочется могущества – это неизбывный порыв. Нет карты мира, где стрелочками показано не даже будущее, а все то, что желалось. Хорошо жить в домах, с мечтой о лете. Все другое не под силу, неподсилу. Был на бульваре, немножко там выпил. Но какая-то водка везде отравленная. Вызывает отвращение от того, что и так не блещет красотой. Заблудился в однообразных улицах. В этих магнитных параллелях и меридианах. Приехал в гости к Инге, положил голову на холодильник: – эксперимент не удался, у меня нет (и не было) способностей.

        5 сентября 2001. Ходили сюда за красками. Тараканов все меньше в щелях, но голова совершенно садовая. Делали разбор жизни: в Ташкенте, говорю я, я не останусь, Вена – страшит, С. – пугает, Питер – удручает. Но и петля – тоже не подарок. "Мускатные орехи, – говорит Инга. – Три мускатных ореха!"
        – Что три мускатных ореха?
        – Три мускатных ореха – это яд. Едят с кожурой, запивая водкой. Исход летальный! Продаются на рынке желающим.
        – Могут и спасти, перевести в статус инвалида. Вот уж будет счастье. Плюс – мне не все равно, где будет моя могила, на Куйлюке я не лягу.
        – Да, ты уж точно никогда и нигде не ляжешь, а другие – страдают.

        6 сентября 2001. Однако, давление 160 на 98, только пульс почему нормальный, 60. Пытался спать, но это и опасно. Раненым на войне говорили: не спи, не спи, солдат. Кого будили, те до сих пор в строю. От остальных остались только сапоги. Может быть, поесть, чтобы вдохнуть жизнь. От приключения на кухне повеяло прочностью. Еду нужно любить. Позвонил Карим, сказал, что обиделся, что я не съел у них третьего дня сосиску. Да, говорю, знаю: потом придется отвечать за все сразу и – по отдельности. Полистал найденную тетрадку: тоже своего рода женьшень. Инга устала, ушла спать. Включил узбекский канал без звука: что пустыне хорошо – суслику смерть. Меряю давление, но испортился приборчик. Надо смириться и прильнуть к пустоте. Вдруг будущее улыбнется.

        7 сентября 2001. Был в замечательном месте. Народу, как в аэропорту. Но это центр по кодированию. Приезжают целыми семьями. Сегодня много наехало из областей. Алкоголики сидят под акациями, курят, понурив голову. Я тоже не мог сообразить, куда попал: "здесь оформляют какие-то прописки в жизнь?" Но многие уже трезвые, смотрят в люди, предъявляют квитанции. Какой-то неуживчивый взял свежей воды и полил из бутылки асфальт: все, завязал. Пить под прямыми лучами солнца неинтересно, дешево и опасно; и вообще пора собирать урожай – белое, серое, золото. Ходил по улицам, не питая собою иллюзий. Зашел в макулатурный магазинчик, в тот, где оставшиеся умственные усилия измеряются центнерами и гектарами. Купил Обломова и Соловьева, а также вынес замечательный список. Вот он – шедевр новейшей литературы этих мест:
        Для 1 кг риса – 10 кг макулатуры
        Для 1 кг гречки – 11 кг макулатуры
        Для 1 пачки чая – 5,3 кг макулатуры
        Для 1 бут хл. масла – 44 кг макулатуры
        Для 1 пачки порошка – 3,5 кг макулатуры
        Для 1 пачки сигарет – 3 кг макулатуры
        Для 1 куска мыла хоз. – 3,8 кг макулатуры
        Для 1 пачки соли – 1,0 кг макулатуры
        Для 1 бут. масла – 20,5 кг макулатуры
        Для 1 бут. масла "Атлас" – 20 кг макулатуры

        Прочитал Инге этот список, она заревела.
        Через 25 лет все усилия завоевателей будут сведены к нулю, если не свершится до этого нового, по полной шкале, землетрясения. Тогда вообще пиздец прекрасной эпохе, начатой Грибоедовым, 26-тью бакинскими комиссарами. Когда был пьян, любовался через рюмку на лица, лишенные глубоких экзистенциальных морщин, окромя морщин нужды.

        8 сентября 2001. Купил две газеты "Иностранец" о тонусе жизни в квадрате Стамбул–Мадрид–Мюнхенский Аэропорт–Кiев. Страшные страницы о жизни на чемоданах, с фотоаппаратами, с планами на жизнь во взоре, с проблемами на уровне канцелярии – вовсе не небесной. Умерло Лохнесское чудовище, затравленное праздным любопытством. И повальное увлечение языками, страсть к коммуникации, поиски места под солнцем: качество воды, песка. Лохнесское чудовище по сравнению со всем этим – ангел. Но лучше заранее перепугаться. Открыл Обломова на стр.1. Это сон наяву и лучше, чем в гостях у Бога. Плакал слезами над русским вымыслом. В тишине узбекской ночи.

        9 сентября 2001. Встреча с Кудряшовым. Вручил "Замысел". Он все матереет – этот "Замысел" – в отличие от Кудряшова: лежал на диване с черными подошвами босых ног, с тяжелой головой: "Черт, – говорит, – кажется, влюбился". Но ноги вытянуть постеснялся, прогнать с краю дивана пузом вверх Бродского плюс Пушкина – то, что от них осталось. Посмеялся о моем намерении закодировать психику на предмет пиво-водочных изделий: заколдуешься – и уже никогда не расколдуешься. Я говорю, что мне уже хватило одного зрелища того табора колхозников, приехавшего к Бутейко за исцелением – с пирожками, с арбузами, с маленькими детьми. Да и постсиндромные сны не предвещают ничего хорошего, все в жанре катастроф. Будто мы приехали с цирком на гастроли и живем на последнем этаже небоскреба. Неуютно. Взяли мячи, пошли кидать их об стены на внутренней лестнице. Несколько перестарались, башня вошла в резонанс. Все закачалось, и только мы успели выбежать, как построение рухнуло. Стекла, полиция, начинается расследование, нас 15 человек и нам нельзя говорить, что это мы виновники этой глобальной катастрофы. Обмениваемся тайными знаками: латунными дисками – бродим по руинам, отыскивая жизнерадостных живых. ... Или Басилашвили делает нам с Флягиным выговор за неправильное употребление какого-то химического слова.

        10 сентября 2001. А в "Замысле" прочитал следующие поразившие меня строки: Павел Воронов: "Последние, по дате создания, – цикл дневниковых записей: "Последние 000", "Знаки равенства", "Принцип нарцисса", "Бойся восемь" и "Роза рыба". Фабула этих записей минимальна и не претендует на оригинальность. Российский писатель и вынужденный (кем или чем?) эмигрант изнемогает от скуки и безысходности внекультурного существования в дикой азиатской стране с непонятными ему варварскими обычаями и отвратительным климатом, будто бы находя утешение в философии дао и нежной привязанности к жене, но, тем не менее, постепенно спиваясь и опускаясь до уровня даже не обывательского, а уже чисто растительного существования, а где-то там, за горизонтом судьбы и событий, осталась его настоящая жизнь, о которой он и пытается написать книгу воспоминаний – "Вариант философии" (роман-эссе о Новых Тупых и перформансе как высшей форме современного искусства), утверждая через эти попытки для самого себя якобы неразрывность связи с бытием культуры, но повседневность, как бы игнорируя эту связь, постоянно захлестывает сознание мутными волнами мелочных, сиюминутных переживаний, засыпает пылью апатии и мусором рутины, текст постепенно утрачивает индивидуальность, авторство, адресность, превращаясь из поэтической и философской исповеди в смесь констатации смены календарных дат со случайным шаманским цитированием фраз и отрывков из полузабытых классиков... Но книга, как бы нечаянно, оказывается написана!.."
        Что ж тут скажешь. Молодец. Можно было бы и усилить: "до глубоко скотского, бессмысленного, трупного состояния – с игриво оскаленным зловонным ртом!"

        11 сентября 2001. Рисование трех картинок. Инка спит. Катя по телевизору появилась на минуту и пропала: прямое включение из Нью-Йорка: Нью-Йорк в огне! Всемирный Торговый Центр атакуют самолеты террористов! Разгромлен Пентагон! Два самолета на подлете к Белому дому! Один из небоскребов рушится, погребая под собой Валютную Биржу, служащих, саму мечту об Америке! Вот это – новости! Такое может случиться только в Америке. Однажды. И действительно случилось! Годзилла ведь на этих же башнях устрашал народ. Ловил за хвост вертолеты.

        Блин, сказал Кудряшов, упустили момент: надо было в ночь разбомбить весь этот арабский мир: Багдад, Кабул, Каир, Дамаск, палестинцев всех вырезать! Но – упустили, упустили! Можно было мировую войну раздуть за считанные часы! Сказать последнее прости этой цивилизации, построенной на сыром тесте чадолюбия, самосохранения, банкостроения, блядского прогресса. Но – не посмели, ушли в шок, потому что внутри у них – мешок с тряпками, залитый кетчупом, и обломки клюшки для гольфа. "Арматуру здания разрушить можно, но основания американского железного духа – не потрясти!" Ублюдки! "Пожалуйста, пусть Россия не проводит испытаний ракетами на Тихом океане!" Да ее надо было брать голыми руками: Россия забирает Аляску себе, японцы отсекают саблями недостающей землицы, кубинцы высаживаются на побережье Карибского моря и танцуют победу, китайцы объявляют Оклахому своей провинцией, американский народ весь до единого сгоняется в Голливуд и размещается там до особого распоряжения в дощатых домиках, худеет, дерется из-за кока-колы. Но и без этого – спесь теперь сбита, и американцы никогда не поднимутся с колен. Вся их виртуальная индустрия теперь будет вызывать лишь комические чувства. Глиняные ножки подкосились, морды у всех в белой пыли. Имидж разворочен.
        – Американцы плачут, – сказал я, – по последним сводкам.
        – Да неужто! За Шварцнеггером они еще не посылали? чтоб рыдать на его груди.

        12 сентября 2001. Повторение вчерашних кадров атаки с других ракурсов. "Тихая злость, сказал Буш Младший, тихая злость!" Это он так бессознательно цитирует Уитмена. Продуктовые магазины разграблены. Восток говорит: это не я, это не я, а может быть, я. Инга собрала сумку с документами и открытками – бежать в степи к черепашкам в виду скорых афганских катаклизмов. Там на поезд – и на Север, скрываться среди оленей, удить камбалу. У меня тоже праздник: 24 года творческой деятельности. Раздвинул рукой листву: тут ли ты, осень? Да, Инга права: полное отсутствие природы можем мы наблюдать с балкона сданного в строй пансионата. Разве что сам воздух мы назовем природой. В воздухе еще есть напряжение и дуновение, когда ты проходишь сквозь него. И вообще дело не в листьях в лужах, хоть с них многое начинается. Все дело в новой грусти, на которую ты откликаешься.
        И где же ты, здравствуй, грусть.
        И все-таки есть какой-то сквозняк. Присутствует.

        13 сентября 2001. Прогулка по парку. Залез на чертово колесо, и оно протащило меня по ни на что не похожей траектории – поперек всего на свете. Видел на крыше будки веник, совок и лопату, а вверху – притихший и пустынный верх (ни одна гадина не пролетела). "Это я так кружусь", – подумал. Скрип колеса – вот что могло бы навести на размышления о бренности колеса. Не век же ему быть, сказал бы Захар, когда-нибудь оно должно изломаться. Слез с колеса в мир мягких игрушек. Поискал глазами тира. Вон он и тир. Попытался пятью патронами убить две свечки. А у них фитилек спрятан за медный корпус. Только сверху. Поубивал пулями с кисточками резиновые мишени. Но пули тоже со смещенной осью. Чуть-чуть не хватило очков для приза. Еще бы пять очков, сказал оружейник. Но мне и этого хватило, чтобы разрядить воздушную обстановку. Попил пепси-колы. Сцена пуста, никто на ней не изгинается в художественных жестах.

        14 сентября 2001. Десять лет сёизму. Светлый праздник. Один из тех, как тысячелетие даосизма, например, три тысячелетия зороастризма. Еще совсем молодая философия, еще сохраненная от разграбления и от развращения, и от извращения схоластами – хоть и предпринимались к этому попытки. Сёизм нов и готов. Его публичное развертывание – дело авторского каприза. Цинизма. Внутренняя же его реализация отчасти принесла кое-какие сладко-кислые плоды. Очень символично (и отрадно) отмечать полуторалитровой бутылкой кока-колы десятилетие сёизма на квартале девять с самим собой. Ну, – кепка на ручке дивана. Но кепка – это тоже я. Книжка по сёизму. Написана собой же. "Поэтому сё невозможно предсказать, его невозможно вообразить, привести аналогии, описать общими словами. Его можно только явить: вот – сё. И чем оно больше непохоже на аналоги, чем оно неожиданней и неописуемей – тем более оно проявлено. ... Сё существует только в отличии. ... По этому принципу – по принципу остаточности – неискушенный сёист всегда может найти свой путь ... что всегда остается только себе – это и есть твое сё". Всем праздникам праздник. Даже Инка, кажется, забыла, как десять лет назад нашла это сё в словаре Даля на Фонтанке – для названия журнала. Через год мы уже активно сеяли сё по лужам Ленинграда, закапывали в землю у Ботанического сада, читали лекции. Сё-сё! 500 книжек было издано. Где-то они теперь.
        Покупка сентябриков – не без постмодернистской иронии – целый букет отношений внутри вечернего букета: "сентябрики есть?" – "есть, есть, вот это – сентябрики!" – "раньше были синие, почему теперь сиреневые?" – "теперь дорисовывает и не пририсовывает". Значит, теперь сиреневые. "Ты художник, сказала Инга, не чувствуешь опасности. Будут бомбить Афганистан". "Да, Инга, ты права: надо покупать ослика, увозить папашу".

        15 сентября 2001. "Но мы, как всегда, опоздали, сказала Инга, нам всегда не везет". Буш призвал армию резервистов, раскупают флаги, Мадонна нарядилась во флаг. Месть неизбежна. Уже слышны взрывы детских петард. "Уже началось", – сказал Инга. Пришел Игорь: "предчувствую недоброе, раньше не предчувствовал, а теперь болит душа". Наметил маршрут отхода через Турцию, но еще нужно успеть продать квартиру и закончить компьютерные курсы – но маловато времени. А Карим – спит, спит себе и спит. И Саша тоже спит. Нету телевизора. "Отсутствие телевизора – признак духовности", – говорит Карим.
        "Тебе надо бежать, – говорит Инга, – пока ты еще цел".

        16 сентября 2001. Как быстро выветривается атмосфера – чуть сядет солнце, и объемлет тьма и холод и хочется есть. Что-то нервное. Это большая политика разрушает сугубый, частный ландшафт. Для глубоко мирного и внутримирного человека это всегда помеха, инородное внедрение, как бы призванное поучать и проучать. Нигде нет спасения от умников. Слепим песнь и слепо с песней мы умрем! Добро бы еще слова были складные. А то в словах этих ни письки, ни сиськи. Надо переходить на муз.инструменты, на сюр-постмодернизм, чтобы глушить рокот самолетов.

        17 сентября 2001. На квартале девять старик с мотыгой окучивает свой сад. Шиповник выбросил свои плоды: красный салют. Узбекистан приемлет США, сказал Карим с грустью, они поспидоноствуют, а нам-то здесь жить. Тоже с отвращением относится к ломке режима. Руслан уже бегает с палочкой и стреляет из нее в отца. "Еще несмышленыш", думает Карим. Война ему – хуже горькой редьки: только начал внутреннюю отделку философского мира – а тут опять дыхание варварства, опять это: только не трожьте моих фигур.

        18 сентября 2001. Можно перемещаться совершенно бессознательно. Меня вынесло и перенесло на 3 км на этот диван. Какое-то раздельное существование того, что называется начинкой и носителем. Вчера думал: на чьей стороне и за кого я выступлю, возьму в руки нож? Это после того, как Карим уличил меня в теплоте. Пришлось сознаться: не то что нож – поленюсь поднять палку в трезвом уме, чтобы вышибить чей-то дух. Другое дело – праведный аффект: правая рука, например, до сих пор болит от встречи с чьей-то неловкой башкой. Но это все-таки получается – то холоден, то горяч. "Изблюю тебя, – говорит Карим, – если ты ни холоден, ни горяч". Это он намекает на авторскую интонацию, на индифферентность моего закадрового голоса. Но это уж таков стиль литературного перформанса. Если бы это был концерт – тогда другое дело, можно было бы и порычать.

        19 сентября 2001. "Кровавая Мэри" – так называется прощальное выступление в домике Есенина. Литературный концерт: детям до 16 лет вход воспрещен.

        20 сентября 2001. ...................................................................................
        21 сентября 2001. ...................................................................................

        22 сентября 2001. А кого не умилят – эти возможности начинать фразы заново. Существование во фразеологических оборотах еще скорее, чем рост грибов, скорее, чем жарить грибы. Карим зажарил мою книжку под названием Конина – и вот она уже учит меня, собравшаяся в одно: вам, Спирихин, двойка, но только потому, что вы пытаетесь присутствовать с отсутствующим видом. – А родителей, говорю я, не надобно ли призвать к ответу? Книга уже сволочь.

        23 сентября 2001.
        24 сентября 2001.
        25 сентября 2001.
        26 сентября 2001.
        27 сентября 2001.
        28 сентября 2001.
        29 сентября 2001. Ну что, мое стадо маленькими буквами, приплыли?
        Суши копыта.