М.: ОГИ, 2001. ISBN 5-94282-023-6 104 с.

НЕГР

* * *

Вот кожа – как топлено молоко.
Мороз и солнце над ее долиной.
Стемнеет, кругол, куст неопалимый.
Хребет хрустит, и тень под кулаком.

Подснежена закраина плеча.
По ней лыжня неспешная бегома
Вдоль живота, где жар и жир скворчат
Яичницей с флажком бекона.

Полмертвую рукой расправлю кисть
Листом капусты, что зубами грызть.
Свернувшись в раковине тесной
Ушной, душно́й или очесной
Еще ты дремлешь, дух прелестный, –

Взмороженная, как треска.
Створоженная, как тоска.
Проброшенная, как доска,
Лежу лежмя, как неизвестный.




* * *

А кричали б кошки во дворе,
Мы бы с ними выводили хором,
И протискивались черным ходом
Тощими боками на заре.
Ай и ай вопили из нутра бы,
Духом раздирая животы,
Воспевали общие утраты
И шипели, что коты.
То ли дело – деревцо, калека,
Одноногой ножкой в каше кислой.
А туда же, погуляв налево,
Как чулок, в беспамятстве провисло.
Ах, куда ни жмись любовным боком,
Только ты перед любовным оком.




* * *

Одернешь дерн – а там роддом.
Как в анекдоте с бородой:
Перепеленуты, умытые,
Лежат любимые убитые.

Я как в шатре иду над спящими
В худом и теплом пальтеце,
С живою кожей на лице,
Румянцем и глазами зрящими.

Садовник, обходящий сад,
Как медсестра в грудной палате,
Где мертвые в сырой кровати
Как птахи голосят.




* * *

Возвращаясь с овощного рынка,
Упаду я, сумкой перегнута.
Вот сама себе и книжка, и картинка,
И, как шарик, воздухом надута.
В рукаве протянутого снега
Возлежать, желтея леденцом,
Отражая измененья неба
Небу малыим лицом.




* * *

Небо пегое сегодня реяло
Пробежавшим рысаком.
Точно воском, музыкой из плеера
Уши налиты битком.

Фартуком вися на милой шее,
Созерцая облака,
Все-таки как варежку нашарю
В рукаве я двойника.

И увижу: на родную хату
Туча надвигается, брюхата,
Горожанин покупает виску,
Почтальон уносит переписку.

Я и я как две американки
За туземцами следим.
Белы день и простокваша в банке.
Ложка медлит посреди.




* * *

Дивана – смирной, бурыя скотины,
Я к боку льну, переживая тем,
Что вот уже и слезы некатимы
И – изживотный голос нем.

Садится солнце. Седина столицы,
Мороз ея, и ал подъемный кран.
В глубоком теле – как подводный храм –
Переварятся подставные лица.

Как ясно. Зарастая, что в ушах
Назначенные дырки для сережек,
Все ниже, ниже памяти порожек,
Чтоб без усилия давался шаг.

Как беженка откуда молодая
Горячей ванной тешится в ночи,
А я ее сквозь стены угадаю.




* * *

Сиренью объедаюсь на рассвете.
По лепестку сначала, по соцветью.
Потом горстями, через не могу.
И отвалюсь. И глазом не моргну.

Сей весь букет пожру, и куст с корнями,
И сад с заборами, когда бы под рукой,
Сарай на скате, косогор с конями, –
На щастие, в желудок, на покой.

Чем голову в такое окунати,
Как бы канатоходец на канате,
Сама обрушу этот колизей
Со гладиатором – во львиный зев.




* * *

Беженкой молодою
Тешусь проточной водою,
Пеной обшарпанных ванн,
Сладостно подвывая,
Сквозняку выдавая
Локтей и колен острова.

И десять – на кафеле – синих, как пламень –
Блестящих ногтей ноговых!

Солнце клонится низко
Под красную занавеску.
Светом запятнаны щеки,
Вареньем испачкан рот.
Белые, мелкие зубы щуки.
И тела подледный рост.

Во бумазейном халате
В бедном конверте кровати
Буду я, буду тебя вспоминати.

Каждым большим полотенцем.
Каждым цветным ноготком.




* * *

Уж и не знаю, что поделать,
Дабы возник на этой кухне.
Реку ль разборчивою девой:
Аминь, рассыпься и порухни?

Уж так-то мы с тобой похожи,
Что сходство кажется позорным,
Как то, что черепа – под кожей
И что – под стриженым газоном.

Мерцают горлышки бутылок.
Лежу, белея одиноко,
Как будто я тебя обмылок,
Сиамского лишенный бока,
Во тьме ночной, как Ли Цин Чжао
В ночи китайскоей лежала.




* * *

Шерстью с овцы в ноги валится волос.
Ножницы – щелк; запах воды и лака.
Вот голова гола и бедна как волость,
И полотенце над нею как плащ-палатка.
В каждый бы зуб вживить бриллиант алмазный,
Чтобы по миру ходить как больной заразный:
Выйти из парикмахерской майским полднем
Платиновой блондинкой в одном исподнем.




* * *

Последня козырная карта –
Кариатида в центре марта
Еще как римлянка-волчица
Сосцами серыми кичится.

Жива от пояса и выше,
Как череда музейных кресл:
Горящи окна в месте чресл
И дыбом волосы до крыши.

Ложусь как профиль на медаль
На все прилавки магазина.
Так протяженная педаль
Нутро изводит пианинно.

Я буду к ней ходить с букетом.
Я буду с нею спать валетом,
Одушевя ее лубок
Как полубогий голубок.




* * *

Перецветаю в негатив,
Природе глупой угодив.
Темнею кожею от нег,
И лик недавний желтопег,
И пробегающий румянец
Зеркален как сапог и глянец.
Но место, где тебя поставлю,
В глазу закроется как ставни,
Отсохнет за вечер рукой
И переубежит к другой.
Вотще себя я понукаю.
Вотще мигаю и лукавлю.
И каждое мое угу
К тебе клонимо челобитной
Как бы пастушка на лугу
Перед коровой чернобелой.




* * *

Чтоб, неразумное, не голосило,
Телу пальто покупается в талью.
Я под сорочкой зияю, как сито,
Перед горящей ночами плитою.
Ребра навыкате, скулы наружу,
Сложены губы, кругляся на "ю".
С места не встану! Боюся: нарушу
Шаткую архитектуру свою.




* * *

Все нелюбимо съеживается.
Что выбрано – на раз большает.
Был шерсти клок – ан с лапами лиса
И сладко чешут за ушами.

Когда глаза имела голубы,
Лица фарфор и плечи-плахи,
Иль не ходила в милые дубы
Как в обмороке я в уплаке?

В бумажной и оберточной коре,
В посмертной темноте теряя разум,
Точит слезу селедка в серебре
И я запятнана любовным глазом.




* * *

То прозрачный ноготь сгрызен в корень,
То проснутся волоса седыми,
То громоздкий шелк, вчера покорен,
Искажается в огне и дыме.
В запустеньи, как изба-читальня,
Украшая сумрачные бревна,
Как весна меняю очертанья
И себе заглядываю в брови
И гуляю в собственном ущербе
Точно горец в братственном ущелье.




* * *

Снежны пригорки, и воздух нечист.
Напряжена, как нога балерины:
Скажешь "Чирик" – откликается "Чиз!"
Птица. И тени от тяжести длинны.

Так над долинкой стою как баран,
Лоб уперевши в такой же соседа,
Как сообщающиеся сосуды
Или сугроб во середке двора.

Как рукава незапамятной шубы:
Свет одесную, свет и ошую.




* * *

Вывеска: что магазин белья.
Уши: расцветающие мальвой.
Шаг: как бы по льду, но и нормальный.
Рот: захлопнутый на "Я..."

Так этаж внимает этажу,
Лестницей сбегая на площадку.
Так Тангейзер во Венерин грот
По траве украшенной идет.

Раз меня губами не касаются,
Буду спать, как спящая красавица,
На ходу, а как бы на перине,
Что там слева ты ни говори мне.




* * *

Две серьги, хранимые ушами –
Карты двух небесных полушарий,
Двух цветистых, кружевных.
Алый розан в каждой середине,
Точно пуп в окошечке бикини.
Кромкою морской окружены.

Их бы склеить – получился глобус,
Над которым, счастлив, помирай.
И, жива еще, вхожу в автобус:
В каждом ухе – полурай.




* * *

Тело то, сотрясаемо икотой,
Слезну влагу по личику точаще,
Тем не мене над женственной пехотой –
Как Чапай на грохочущей тачанке.

В сердце ваше я вдвинутая буду
С каблуков и по стриженое темя:
Так Свобода седлает баррикаду
И враги на станицу налетели.




* * *

Что мне с того, что утро в снегу по лоб,
И отплывает автобус, и свет в ларьке?
Тело, в постелю падающе, как сноп,
В неживом одеяле, как в кулаке.

Ну-ка, девушки, тот ли услышу звук,
Что в одичалое ухо войдет, как перст,
Что обнаженную кожу сведет, как зуд,
И на загривке поднимет шерсть?

Как со ступени на нову перевалясь,
В сон изо сна выпадаю, как под бугор,
Будто гранит, ваятеля убоясь.
Словно не я, а чего-то горб.




* * *

Поворотимся на восток ли
Глаз одинаких четырьмя,
Двуполовинками бинокля,
Виньетками тебя и мя?

Есть двусторонни зеркала.
Они уменьшат-увеличат.
Возьми себе, какое личит.
– Взамен оконного стекла,

В котором я лицом близнечным
Ли, братской чашкою весов
Сейчас задвинусь, как засов,
И поживиться будет нечем.

Се – я себе не силомер.
О чем жалею до сих пор.




* * *

В кресле шатучем, руки на ручки,
В пледе – как в отпуску,
Ежася от мороза,
От щиколоток до скул,
Как два дня до получки,
Вся я себе заноза.

Так балерина обидна пачке.
Содержимое оболочке.
И как воздух из недер шара,
Выпускает себя душаа.




* * *

Прекрасен трамвай, испещренный рекламой,
Как шкура пятнист.
Над улицею, за оконною рамой,
Висячие гроздья монист.
Лежу животом на ребре подоконном,
Любуясь на снижнюю волю,
Волнуясь, как море под тем пароходом,
Под небом, взошедшим на выю.




* * *

Аист стоит на единой ноге.
Ниже – стемневшее поле.
Небо светимо в своей же фольге.
Ах, спотыкаясь, как пони,
Ленью седлаема, оком вертя
Искренним, неукоримым,
Перебираюся через путя.
Кроюся пасмурным гримом.
Окаменевши, и стать бы столбом.
Вот и товарищ тебе, дискобол.
Из-за дубравы, чащей молчащей,
Чудный выходит месяц горчащий.




* * *

Какие карты – о тебе в пасьянец?
Каких об имени пытаю пьяниц?
День понеделен, вторничен, срединн,
Чист как паркет, пока не наследим.
Вот каждый час катит к тебе составом
И выпирает изо дня суставом,
Морскою свинкой с золотым билетом,
Кипящей сценою с кордебалетом.

Как бы гадалка, но не угадалка.
Как бы сидеть на коробе в прихожей
В день понедельничный, белопогожий
И ждать подарка.




* * *

На тело-на голо пальто нахлобуча,
Ключами бренча, в коридоре бегуча,
Животныим я из норы
Гляжу из замочной дыры.

И вижу: седеющ, как шерсть ноября,
В проеме колеблется воздух един.
Тогда удаляюся, как господин,
Двумя голосами в себе говоря.




* * *

Будь гнездом моим заочным!
Красный дом что красный угол:
В левом глазе привосточном –
Непрерывный жаркий уголь.

Как хожу я к эстакаде,
Боком к боку льня чужому,
Как стекло в пустом стакане
Ждет присутствия боржома,

Под руку тебя веду на
Красный дом, который знаю.
Ночь вокруг него – как дура.
День вокруг него – как знамя.




* * *

То Ява мотоцикл краснеет в серебре
Несрочною весной на комнатном паркете,
И мы живем при нем, как племя при горе
И родословная к анкете.
Когда за ним придут – невестой из невест
Его перехвалить и возвышать стропила,
Чтоб слепо оставлял испытанный насест.
Но я его не торопила.
Он между нами жил. В жилище и без пищ.
Как на конюшне конь. Или в ночлежке нищ.
Как лишнее ребро – но лучшее – каркаса,
По дому моему – во всю длину Кавказа.




* * *

Я милое забуду как походку.
И сонных штор движенье поутру
При свете совести сойдет в охотку
За приоткинуть черную чадру.
Мигни – скажу – глазок, мигни другой.
Пошевелю протяжною рукой.
Ступну ступней на половичный холод.
Прочувствую тепло, светло и голод.
Как в шаре шар, в беседке ли скамья,
Сижу в здоровой мне здорова я,
Как в зеркало глядясь в воронье стадо,
Что составляет одеянье сада.




* * *

Кос бы хна? и перстни в серебре?!
Нет – хотя бы глаз калибры!
Устрашает – мухою колибри
Вьющаяся в розовой заре.

И, к свиданью личико окрася,
Страшные глаза ему рисую,
Точно вор в гостиницу пробрался
И банкноты спелые тасует.




* * *

Меха до пят, и ноги – как мечи:
Чтобы – блеснет – и головы долой.
Высовываться шелком из парчи.
Мять кружева пальтовой под полой.
С тем, чтобы ту и эту красоту,
Завив, переодев, позолотив,
Поставить мною (чайник на плиту)
– Шумя дышать и паром возойти.




* * *

То север сна. В подушке голова,
Все пальцы ног указывают к югу,
И я лечу, как на канате юнга,
Вращаяся, как в битве булава.
Когда-когда и я тебе приснюсь
Ландкартою, разложенною гладко:
Там два полярника, одна палатка,
Одна галета и последний раз.
Нет, ежли сниться – то (в какой-то спальной)
Как безвозмездная величина:
Слезою постоянною, наскульной,
Которая как лампа включена.




* * *

Лицо накрыв, что в праздник стол,
Помадой, черными очками,
Сквозь них темнейшими зрачками,
Отрадою. – И все, и стоп.
Вода, шумящая на Банном,
Как выпускница перед балом,
Имеет полные права,
А я при ней и неправа.
Мое желание едино –
Себя держать у середины
Стола чужой биографи.
Сияя, как цветной графин.




* * *

Побегите прочь вы, стихи, мелькая,
Как разносят крысы чумну заразу,
Чтобы приглянуться милому глазу,
Серый ли, карий.
Как ломают лыжи слетая с горки,
В поясе ломайтесь ему в угоду,
Не перекликайтесь и мне вдогонку:
Боле не буду
С вами я. В иную влезу обувку,
В личико иное лицо просуну,
Как бы домработница на прогулку,
Вымыв посуду.
Побегите прочь вы, мои, к поклону
Пясти растопыря и рты разиня:
Лакомой запиской, клочком картона
– В полной цветов корзине.