* * *
Взлетела птичка. Её сутулый
Попутчик встал, примкнул багинет.
От них осталось четыре стула.
Шестнадцать ног, четырёх нет.
Она сквозь зеркало, как в окошко,
А он опять позабыл логин.
На пару снизу глядела кошка —
Как раз ещё четыре ноги.
Зачем он кашлял, искал парковку,
На юбку спутницы лил вино.
В начале осени цвет морковный,
В соседнем доме две пары ног.
Две пары стрелок ещё не слишком,
Две пары глаз — уже горячо.
Наткнулась туфелька на лодыжку,
Запрыгнул в пепельницу бычок.
Она прикинется важной дамой,
Возможно, даст себя повстречать.
Но вряд ли что-то ему подарит
В лесу из битого кирпича.
Ему взлететь помешал затылок,
Шуршанье дождика бороды.
Прошла по луже — а ног четыре,
Но только две поперёк воды.
МАЯКОВСКАЯ 1
Особые права и пряники на сдачу
У серых ездоков и палевых собак,
Где просто не смотреть, как некая заплачет,
Как чиркает крыло по чутким коробам.
Но радует глаза черемуховый панцирь,
На уровне лица полковничий кадык,
Когда ты там внизу становишься на пальцы,
Стараясь не достать неровностей воды.
МАЯКОВСКАЯ 2
Какому ангелу пускается вдогонку,
Летит в окошко пограничный потолок?
Не пассажир, а граммофонная иголка
Спешит из музыки выдергивать весло.
Проходят деньги, умножаются на десять,
Гектары парусников дымом по трубе,
Беззвучно дергается рыба-стюардесса,
Летит по небу довоенный Коктебель,
Мелькает нежность, словно возраст адресата,
Страна готовится не выдержать удар.
Но я-то верю, что не кончится рассада,
На метр семьдесят поднимется вода.
МАЯКОВСКАЯ 3
Хочешь увидеть будущее ранцевого парашюта?
А то я на этой станции единственный манекен.
Во что превращает зрителя его длиннополая шуба,
Если задрал он голову, но без весла в руке.
Что-то посеяно в лентах, пустых вещицах.
В склянках бывшего запаха мир под острым углом.
Смотри через это стёклышко, подземная продавщица,
Как несколько будущих лётчиков осваивают потолок.
Страна их держала за́ ноги, а гражданин Дейнека
Шил на живую нитку из цветного стекла
Линии высоковольтки, со́сны, подземное небо,
Раньше моих родителей появившийся моноплан.
В татарском посёлке ветер, и белая стая
Рисует великой эпохе то, что зовется "кроки́".
А если смотреть под ноги — там сапоги подрастают,
Становятся лодки фелюгами, стираются каблуки.
Сейчас свои туфли-лодочки сбросит пловчиха Леда
Больше таких не встретишь — туфель, стекла, глосс.
У девушки мокрые волосы — значит, в Крыму лето,
Или кому-то в Москве захотелось мокрых волос.
* * *
У одной моей подружки была теплая шуба
(Норка, выхухоль, песец или, возможно, енот).
Она в лютые морозы без особого шума
Находила себе мясо и сухое вино.
Я, наверно, был похож на мужика под роялем —
Еще пара этажей, и самого заноси.
Как же холодно бывает под одним одеялом!
Сам я даже пианино никогда не носил.
А прохожие горланили на всех стадионах,
Набегала с перекрестка нежилая среда.
Ее шуба пролетала городским аккордеоном
Расстоянье от помады и до кубика льда.
Нерпа, нутрия, шиншилла, незабвенная проза,
От зимы обратно в зиму проползанье ужом.
Слишком разные слова по отношенью к морозу,
Ни замужества, ни дружбы, только легкий снежок.
Потолок захочет выспаться на длинных ресницах,
В центре озера на скатерти замерзший стакан.
Волк, опоссум, кошка драная, ондатра, куница,
Росомаха, чернобурка, мексиканский тушкан.
* * *
Хозяйка забыла свитер
С бабочкой на плече.
Победный писк алфавита
Над целой горой вещей.
Она ещё не афиша,
А только последний знак
Того, что это излишек,
Выдернутая блесна.
Из мира колгот, перчаток
Нас вызволят по слогам,
Как букву — значок начала
Известного на югах
Сладчайшего слова Vita,
Опасного, как халва.
А если ты снимешь свитер,
Вывернешь рукава,
Станет усталой бабочкой
Бывший его наплечник.
* * *
Когда я снова проходил по этой улице,
На циферблате было трепетно и зябко.
А та, минутная, похожая на курицу —
Здесь голова, а там бежит ее хозяйка.
Вот часовая убегать не собирается,
А хочет лестницу, желательно перила.
Хотя, возможно, ей захочется понравиться,
Но это будет только долька мандарина,
Любить которую, ругать или нахваливать,
Ловить на блюдечке, ни с кем не поделиться.
Она летает, но не в небо, а в аквариум,
Там делят рыбы разноцветную таблицу.
У здешних жителей нездешнее дыхание.
У них вода на потолке, а не побелка.
* * *
Для этого времени года ключи на цепочке,
Решишь отказаться — не надо трясти головой.
Похожий на Патрики ящик, в нём свежая почта,
Вода любопытная дёргает вниз поплавок.
Движение кроны похоже на форму глагола,
Там мальчик сидит и высокий над ним потолок.
Он смотрит на пруд, а в окне у него Бологое,
Вот только вчера приключившийся с ним Вавилон.
Ведь даже когда улыбаются между шипами,
Читают стихи, веселя кавалеров и дам,
Признаются вряд ли, что лезли на небо по шпалам,
Что пялились рыбы под плёночкой грязного льда.
* * *
Машенька стала большая рыба,
Кота переучивать перестала.
Все ее мальчики: чумка либо
Кубики среднего комсостава.
Спрятался август в собачьей пасти,
В городе кончились новобранцы,
А кубикам льда сейчас безопасно,
Длинным ногтям до них не добраться,
Как сослуживцам твоим, прохожим
До всех, кто у берега поднял руку.
Длинные тени на тонкой коже,
Во всех витринах твои подруги.
Разве ты сможешь к ним обратиться,
Сказать, что воздух не только в шинах —
Кусок алюминия, чудо-птица,
Тонкая ниточка за Каширу.
* * *
Выстрел. Убежавшее плечо.
Девочки, похожие на кошек.
Так и не нашедшая крючок
Музыка с потрескавшейся кожей.
Ехала в купе проводника.
До́ма в это время поднимают,
Люди на высоких каблуках
Ходят с непрочитанной бумагой.
Сколько наберётся высоты,
Если не запутается грива.
В городе попа́дают зонты,
Выстроятся мокрые перила.
* * *
В каждой букве есть пробитое кружево
И почётные слова для вторых.
Режь, болгарка! Ведь смычок — не оружие,
Просто ножик для дверной кожуры.
Как, бывает, выстригают на темени,
А потом не положить на весы
Разогнавшейся полоски растения,
Разделительной его полосы.
Как дорожки под холодными пальцами,
Этот зимний полуциркульный шум.
Человек напоминает акацию,
Если держит над собой парашют.
ПАМЯТИ ПРОХОРОВА
Какая девочка нам пиво подавала,
Что с нами делает проклятая смола.
Какими люди разноцветными словами
Поют про то, что их сгибает пополам.
Добавь мадженты, закажи себе покушать,
Затисни крестики в формат дообрезной.
Так любопытство выворачивает уши,
Стремясь услышать, что творится за стеной.
Сейчас появится весёлая Градиска,
Потащит музыка табачный чугунок.
Вот Первозванный на спине у бильярдиста,
Когда подтяжки замирают над сукном.
* * *
Как же рисовалось им до Первой Мировой.
Вот художник девочку приедет и возьмёт.
Живопись станковая, густеющий плевок —
Может оказаться, что станковый пулемёт.
Краски поворот, обозначающий висок.
Рваные края или любимые духи.
Где-то между красной и зелёной полосой
Пялится Германия и держит мастихин.
Видишь отражение на кафеле метро?
Через сотню тысяч отпечатавшихся ног
Купит эту голову набоковский герой,
Первый проигравший безголосому кино.
* * *
По мере прочтения старая Рига
Сменяется новым почти камышом.
Сецессия, почта, раскрытая книга,
И я Вас за книжный держу корешок.
Не стоит пугаться — то стёкла напротив
Сбивают в комок алебастровый шёлк.
Но вижу не лес, а входные ворота.
И я Вас за книжный держу корешок.
Уже не читатель, летающий житель.
Раскрашенный воздух наполнил мешок.
Не падайте, милая, спинку держите,
Ведь я Вас за книжный держу корешок.
* * *
Каждой деве центровой
Нужен пудель шнуровой,
Полукруглый, как "Савой",
Потолок над головой.
Ощути веселый зуд.
Вспомни заячью лозу,
Двух друзей в одном тазу,
Чьей-то юности кирзу.
Раз — собака-поводырь,
Два — метнувшийся кадык.
Три — какие без воды
Пионерские пруды.
* * *
Вчера у девочки в кошёлке
Сидел игрушечный барсук.
Хозяйка серым лягушонком
Плыла в игрушечном лесу.
Как ходят люди-прихожане,
Как небо близко к голове.
Как будто плюшевое жало
Покажет плюшевый медведь,
У зайца дернется затылок,
Посмотрит белка на лису.
У мамы в сумке нет бутылок,
В кошелке девочки барсук.
Страна от горлышка до днища
Бывала пивом, молоком.
Когда не молятся, не ищут,
Они играют с барсуком.
Бывает снег в житейских гнездах,
Чужих игрушек этажи.
Барсук сидит и видит воздух,
Как верхней полки пассажир.
Хозяйке снится — он летает,
Что крылья есть у барсука,
Что жизнь, монетка золотая,
Являет солнышку бока.
Он небо пробует усами.
Как хорошо над потолком
Летится с дикими гусями,
Летится с добрым барсуком.
Как долго носятся колготы,
Как маме хочется уснуть.
Как дети пробуют погоду,
Как дворник дергает весну.
Лети, барсук, веселой свечкой,
Мне тоже будет восемь лет,
Поскольку нет на небе встречной
И разделительной там нет.
* * *
явление снега и твёрдой воды
овидию в томах
напомнило имя подружки приятеля
в единственном разумеется числе
блондинка не являлась явлением но
наша модерновая лестница тамара
казалась обитаемой именно тогда
тогда твой муж катался на метро
но каким бы ни быть свободным от не
пластинка колышку благодарна
и какие ещё увижу коленки
подумав про лёд на берегу
ПОДЗЕМНАЯ ОКСАНА
Шелест одежды несётся с проезжей части.
На уровне воды глаза, а ресницы полуприкрыты.
Сегодня у обочины веером шоколадки,
Красивые зонтики, дрянной матерьял.
Метро опрокинуло вечернюю рюмку,
Порция людей пошла в переход.
Над закрылками бегущих легчайший холодок.
Кажется: момент — и что-то случится.
(Момент — это подошедший молодой мент.)
А мимо спешат подземные жители
По своей ежедневной гранитной коммуналке.
Печатное слово, кожа, игрушки,
Молдавия, Украина, Белуджистан.
Дорогое бельё на глянцевой бумаге,
Большие веники подмосковных роз.
Пуштуны продают кошельки-перчатки.
Отдан ресницам целый этаж.
А сверху большой и бронзовый Пушкин.
(Саша сверху, Оксана снизу.)
Оксана и Пушкин. И менты. И цветы. И пуштуны.
Письмо, опрокинутое в щёлку между городами.
На полочке между двумя городами сидит подземная продавщица.
Метро! Метро! Никакого вокзала!
Татары-носильщики встречают поезда на вокзалах,
Хватают за руку зелёные вагоны.
Но эти поезда идут не к тебе, а мимо.
О зеркальце заднего вида, зеркальце бокового вида!
Люди поворачивают из правого ряда через сплошную полосу,
Катятся мимо — люди в шубах, люди в пальто и люди в плащах,
Люди в толстых и тонких колготках, льняных и кожаных пиджаках.
(Время года сменилось, несут зонты.)
Если смотреть только на ноги, видишь, как сапоги подрастают,
Потом стираются каблуки, удлиняются носы, лодочки становятся фелюгами.
Если смотреть на головы, лысины закрываются шерстью, мехом, потом
Опять парусиной, а если мокрые волосы — значит, весна или осень
Или кому-то вдруг захотелось мокрых волос.
Глаза бывают тоже по погоде, в тёплых зимних и тонких летних очках.
Руки бывают в перчатках — замша, лайка, бывают красные от мороза.
Ногти короткие, длинные, с наклейками и с чёрной каймой.
Сумочки белые, чёрные, на коротких и длинных ремнях, на подкладке.
Бывает у лиц такой особый оттенок, что сразу видно, на каком человек живёт этаже.
Что он замыслил делать осенью, летом, когда у него зарплата, куда он её понесёт,
Видит ли перед собою в воде пластинки китового уса
Или проходит сквозь них, как Орфей
В исполнении Жана Маре через зеркало проходил,
Или останется, как Иона, во чреве кита.
(В этом эпизоде Иона играл себя самого.)
* * *
При выезде на Бронную вам может показаться,
Что собственное тело, будто порция письма,
Лишается пробелов, колонтитулов, абзацев,
Сигает, как монета, в музыкальный автомат.
Рассыпчатая музыка желает достучаться,
А воздух растворился в окружающих вещах.
Становятся прозрачными осенние перчатки.
Такого я на пляже никогда не ощущал.
* * *
В день рождения кошки хозяину кошки
Не подарит никто сберегательной книжки.
Но не всё же грибам собираться в лукошко?
Можно класть туда просто сосновые шишки.
Говорят "Я такой" или "Я никакая".
Все и кормят, и любят своих тараканов.
Все проходят гуськом по застывшему саду
И друг друга не видят, какая досада!
Нас так много вчера, но сейчас понедельник.
Если каждый из нас соберется отдельно
И поднимет бокал со своими клопами,
Будет целая дюжина славных компаний.
| 