ВЫ СЛЫШИТЕ ИХ?

        Натали Саррот занималась "изучением" языка: в текстах её живут стёртые речевые формулы, типа "до свидания" или "скучаю, люблю, целую". Саррот вскрывает их пустоту, бессмыслицу, "обнажает приём". Становится понятным, очевидным, что люди говорят не то, что думают (это очевидно); не то, что говорят (это естественно). Но, главное, говорят, чтобы ничего не сказать. Язык более не объединяет.
        Интеллектуалами нашими особо ценимы усилия Деррида по деконструкции всяких там незыблемых текстов, типа американской "Декларации о независимости", в которых он находит десятки (если не сотни) противоречий и несостыковок. Просто беда. Саррот делает примерно то же самое, но в художественном ключе. У них даже фамилии похожие.
        У Натали Саррот есть прямой русскоязычный аналог – Лев Рубинштейн, картотеки которого – та же самая "языковая игра", а если быть безжалостней и точнее – констатация факта: язык не то, чем он кажется. Правда, в отличие от картезианствующих французов, Рубинштейн разыгрывает всё те же штампы и общие места как экзистенциальную драму с постоянным повышением градуса отчаянья. Саррот и Деррида ничего не боятся. Саррот вообще уже покойница – ей все эти проблемы теперь до фени.
        Мы рассматриваем опыты Рубинштейна как поэзию (тогда как Саррот – пример беллетристики для "новых умных") вовсе не из-за уровня моря их душевного волнения. Просто карточки Льва Семёновича, их листание, освоение, чтение образуют регулярную метрическую систему. Натали Саррот рубится с языком в строчку: "Откройте" более похоже на диалоги из пьесы. Однако отстранённость, отсутствие постепенного нагнетания напряжения делают их всё-таки прозой.
        Последняя книжка Тимура Кибирова "Нотации" заслужила славу не слишком удачной. В ней Тимур Юрьевич выступает в жанре короткой пьесы, да к тому ж, по-приговски, оборванной на полуслове. То ли дело, когда он скакал как аксакал и выдавал катрен за катреном на протяжении многих-многих страниц.
        Наступая на горло собственной песне, Тимур делает то же самое, что Саррот с Рубинштейном: вскрывает приём. Все составляющие его весёлого и лёгкого дара остались прежними. Изменились пропорции. Главное – здесь доведена до логического завершения бытовуха, следующая стадия разложения иронии. Ни о чём более нельзя говорить серьёзно. "Хронос, топос и хаос, // голос, логос и Христос..." Говорить, тем не менее, хочется: ведь мы пока что ещё живы. А живой человек, может быть, тем от всей остальной неживой природы и отличается, что говорит. То есть производит тексты. Работает с языком. В языке.
        Кибиров всегда стремился быть искренним и, даже если грустно, весёлым. То есть естественным: кто Тимура Юрьевича знает в личном общении, меня поймет: нет в литературе более нормального, органичного человека. И если в стихах его много обращений, то это не концептуальный приём, а дружеское подмигивание. Способ передать привет. Сделать человеку приятное.
        "Нотации" составлены из речевого мусора, как прежние его книги были составлены из перепевов и цитат. В этом видится прямое влияние концептуалистов, того же Рубинштейна. Хотя "работа" со служебными частями речи, скажем, с предлогами, пришла явно от Айзенберга. Рубинштейн со товарищи переживает социальное как физиологическое, Айзенберг со товарищи – как экзистенциальное. И потому живут они на разных этажах. Кибиров – как дух, живёт и веет везде. Он – место встречи концептуализма и неоклассического "Московского времени", всего со всем. Нормальная такая дружба народов.
        Конечно, для дебютной книжки "Нотации" были бы провалом. Одни только перебродские интонации заклеймили бы как слабое подражательство, закрыв этот файл навечно. Но как подтверждение и закрепление приёма – книга Кибирова (как и всё, что делается им в этом жанре) блестяща. Неточные рифмы и ритмические сбои, сплошное "хуе-маё", типа, можно и не стараться: результат всё равно будет один. Один и тот же. Никакой. Время такое. Никакое. В одном номере с "Откройте" опубликованы рецензии нобелевской лауреатки Виславы Шимборской под приятным названием "Необязательное чтение".
        Тем не менее слог Тимура Юрьевича неотразимо узнаваем. Любовь с первой ложки. Читаешь, извините за каламбур, запоем – от первой до последней странички, веселишься и думаешь о судьбе вторичных моделирующих систем. Значит, есть контакт. Пост принят. И всё отчётливей и яснее понимаешь: сегодня, чтобы быть стихами, стихи не должны ими быть. Сообщениями на пейждере или автоответчике, слоганами на билбордах (проехал про проспекту и получил подборку, что твой Рубинштейн).
        Впрочем, это универсальное правило, касающееся любых видов искусства. Только так можно освободиться от пелены языка, упелёнывающего нас в инфузорию-куколку, лишённую своего содержания. Я ведь тоже со стихов начинал, две книжки напечатал, да вот теперь бросил: невмоготу вся эта несвобода стала.
        Впрочем, если честно, я и сейчас нет-нет да и сочиняю что-нибудь этакое. Только не записываю и не запоминаю. Строчки уходят туда же, в темноту рождения... Так я, значит, и нашёл свою форму поэзии и, значит, победил ея перманентный кризис. Если бы вы знали, как они прекрасны! Придётся верить на слово, так как вирус моей поэзии убивает любая, даже самая минимальная форма публичности, дневной свет и чужое дыхание.
        А есть ведь ещё сны, которые ни рассказать, ни пером описать. Язык – та самая моделирующая система, что в прямом и переносном смысле загораживает нам небо. Слова и жанры – это тучи или облака.