Что-то критики на меня серчают.
Было время, они меня любили
За библейский профиль, нежный возраст
И густое "до" в последних нотах.
Было время, было племя, семя,
А теперь я горькую пилюлю
Их презрения глотаю вместо сладкой
Противозачаточной пилюли.
И поэты меня любили помню
Прихожу к одному как звать забыла
Говорит ах сукина ты дочка
Всю-то ночь читал проспал работу
Ты у нас Ахматова вторая.
Хорошо ещё, думаю, не Пушкин,
Но молчу и жду, когда накормит.
А сегодня дама мне сказала,
Распахнув свой портсигар изящный:
"До чего вы молоды, Полина,
Молоды и счастливы, Полина."
Согласившись, я пошла на службу.
Нынче я служу в библиотеке.
С точки зренья разных обстоятельств
Мне как раз там самое и место:
Мой отец - под шифром PG-20,
Мой любимый спит в журнальной стопке,
Мой другой любимый... Впрочем, хватит.
Общая картина очевидна.
Открываю книгу: здравствуй, папа.
Уж четыре года не видались.
С того самого дня, да ты не помнишь.
Ты сошёл с ума, газеты пишут.
Я газетам не могу не верить.
А сегодня я почти случайно
Нахожу журнал, и что же вижу -
Боже, не таким его я помню.
Память рабская груба и льстива,
Беззастенчиво пользуется тем, что
Уличить её в подмене смогут
Только нежный червь да эксгуматор.
Самолёт летит. Родимый Окленд
Этой ночью может спать спокойно.
Бодрствует внутри него Полина,
Та, что всех моложе и счастливей.