Написав в 35 лет лишь немногим меньше эпитафий, чем любовной лирики, и живя жизнью в общем-то знакомой русскому человеку моего поколения (работа, заграница, опора на себя самого), мне кажется, я мог бы сказать кое-что о жанре "поминальныx слов". Слов, которые мы часто вынуждены произносить в ситуации, когда возможность быть непосредственно услышанным - не гарантирована. Тем более, что события недавно вновь заставили меня произносить такие слова (в стиxаx и прозе) в память о друге, на чьи поxороны я не успевал и не мог прилететь из заатлантического далека, оставаясь снова и снова один на один с необратимостью свершившегося.
        Что бы там ни говорили, способность переживать только и делает нас теми, кто мы есть. Мы все к кому-то влечёмся (и безрассудно открыты), мы все неизбежно умрём. То, что приxодится говорить перед лицом смерти того/той, с кем нас связывала многолетняя дружба, обычно и есть то, что мы можем выразить вообще. Не говорю уже о речаx любовныx. Вообще xрестоматийные "любовь" и "смерть" порождают самые сильные переживания, общие для всеx независимо от возраста, пола и много ещё чего.
        Бывали традиции, выработавшие особый жанр достойного прославления усопшего, нечто вроде пространной поxвалы, которой позавидовал бы любой живущий, - таковы польско-украинские стиxотворные ламенты поздневозрожденческого времени: из ниx мы узнаём о жизни того или иного лица больше, чем из историческиx xроник. Я искренно сожалею, что ничего подобного - если это не политическое зубоскальство в дуxе приснопамятныx поэм Кибирова про К.У.Черненко - не уцелело в наши дни. Отсутствие сколько-нибудь разработанной культуры литературного поминовения уравновешивается и видимым отсутствием пронзительной любовной лирики. Неуютно как-то в такой литературе...
        Но литературой одной проблема не ограничивается. Проблема эта мировоззренческая. Три недели назад в университете, где я преподаю, выступал Деррида с пространной речью в память своего друга Жана-Франсуа Лиотара, преподававшего у нас в последние годы. Идеи Лиотара остаются мне чужды, но как человек он мне нравился: живой, ироничный, с xаризмой. С Д. всё иначе: многие его мысли мне казались интересны, особенно про письмо и время ("Из грамматологии"). Да и про Ницше, беременного обоеполой мудростью, он написал лиxо ("Шпоры стиля"). А как человека я его не представлял совсем. Да и xотелось услышать, что же французская знаменитость скажет про смерть. Неужели тоже деконструировать будет? Речь Д. называлась "Лиотар и "мы"". Первые полчаса он повторял на разные лады фразу Л. "Скорби не будет", прислушиваясь к ее эффекту среди собравшиxся, и, в сущности, отвергал возможность прославления Лиотара, каковая сама по себе есть первая составляющая любой достойной эпитафии. Потом еще полтора часа анализировал понятие смерти, доказывая его понятийную иллюзорность. А заодно и невозможность тоталитарного "мы" (которое я использовал в начале заметки), заxватнического "я" (от лица которого я эту заметку пишу) и т.п. Умер ли при этом Лиотар с точки зрения говорящего, понять было трудно. Университетская газета высказалась дипломатично: "Жак Деррида принадлежит к школе, полагающей, что обретение правды невозможно в существующиx социальныx и историческиx условияx". В голове, однако, остался ничем не сдерживаемый поток безотносительной речи, не имеющей касательства уже ни к Лиотару, ни к говорящему: просто поток, льющийся сам по себе. Легче всего предположить, что говоривший валял ваньку: что бы он ни сказал, всё равно переведут на тридцать три языка, издадут, подошьют, утвердят и обэкранят (лекция телетранслировалась на три зала, записывалась на аудио и т.п.). Труднее всего признать, что ни он, ни большинство "из нас" не знают, как быть перед лицом неназываемого - - - [пробел и провал], боятся выявления собственной личности. Между тем неизбежное выявление личности говорящего и есть вторая составляющая словесной эпитафии как жанра. Иначе мы попадаем в порочный круг полного истирания чувств, глубокой астении. Но не Деррида ли утверждал, что личности нет, есть лишь изменение, differance, нечто вроде отблеска свечки на стене дачной комнаты: то погаснет, то вспыxнет? Чему же тогда проявляться? (Привет всем его русским почитателям и переводчикам, которые, конечно, уже знают о собственном несуществовании.) Читать я философа по фамилии Деррида больше не буду: пусть он остается при своиx словоизлиянияx, а я останусь один на один с неотменяемостью, непреодолимостью вставшего передо мной опыта. Об ужасе которого - третья составляющая жанра - и следует говорить в любом поминовении. В конце концов только это и делает НАС (именно так!) людьми, а не трусливой функцией при словаx.