В третьей волне эмиграции, в отличие от первых двух, мы привыкли иметь дело с литераторами, сформировавшимися – если не в профессиональном, то в личностном плане – до отъезда. Сколько ни говори о том, что талант Довлатова или Кенжеева в полной мере раскрылся уже в Америке, – в бытность свою здесь, в советской еще России, оба были вполне социализированы как литераторы (в тех, естественно, формах социализации, которые были возможны и приняты в неподцензурной словесности). В последние годы мы впервые сталкиваемся с совершенно новым феноменом – русскими литераторами, начинающими свой творческий путь уже в эмиграции. Это, естественно, по преимуществу младшее поколение: те, кому сегодня до тридцати. Можно выделить три основных варианта.
        Первый – ностальгический. Это молодые авторы, сориентированные на продолжение традиции – местной (восходящей к предыдущим волнам эмиграции) или имевшейся в метрополии (преимущественно в советском изводе: ведь с пространством неподцензурной литературы эти авторы здесь сблизиться не успели, а там соответствующие издания последних лет не слишком доступны, даже по сравнению с Россией). Разница, надо сказать, не слишком велика: поэзия второй эмиграции, за немногими исключениями (в лице, скажем, Ивана Буркина или Ираиды Легкой), по поэтике и языку от советской либерально-шестидесятнической ничем не отличается. Характерная фигура этого типа – 28-летний Григорий Стариковский, поэт из Нью-Йорка и в то же время сотрудник филадельфийского издательства "Побережье". Поэтика его – сугубо пассеистская:

        Здесь хорошо видны слабые места всей соответствующей тенденции: мало чем обоснованный пафос, попытки осмыслить новые реалии своей жизни в категориях позапрошлых эпох, наконец, прискорбный отрыв от родного языка, особенно заметный благодаря обращению к архаической и малоупотребимой лексике (в слове "блАговест" Стариковский неверно ставит ударение; аналогичным образом он же употребляет с ошибочным ударением "безУчастно", сочетает собирательное числительное "семерых" со словом женского рода, и т.п.). Впрочем, все это можно встретить и в Литературном институте.
        Второй тип – регионально-патриотический: это авторы, стремящиеся осмыслить русскую литературу своего региона как особое культурное явление, сформировать отдельное пространство со своими законами и своей иерархией. По понятным причинам этот способ литературного поведения наиболее отчетливо просматривается в молодой русской литературе Израиля – отчасти потому, что в двух предыдущих поколениях она имеет яркие образцы такого поведения в лице Михаила Генделева или Наума Ваймана. В текстах эта линия отражается акцентированием реалий и проблем, характерных именно для этого региона, будь то особенности национального (еврейско-русского) менталитета или перманентное полувоенное положение, формирующее своеобразное отношение к смерти (см. хотя бы характерную миниатюру Давида Дектора). В то же время немаловажна и собственно поведенческая сторона: скажем, в беседе с соредактором наиболее "молодежного" из израильских журналов, "Солнечное сплетение", Евгением Сошкиным мне пришлось услышать достаточно резкую декларацию, сводившуюся к тому, что для него самого и близких к нему авторов функционирование в местной культурной ситуации гораздо более значимо, чем выход со своими произведениями в общероссийское культурное пространство.
        Наконец, третий вариант – экстерриториальный: это молодые авторы, для которых основным культурным пространством является Интернет. Возможно, именно в этом случае статус эмигранта оказывает наименьшее воздействие на творческое развитие автора: в Сети можно выбрать себе культурную нишу практически произвольно. В круге авторов-эмигрантов, попавших в фокус моего внимания в ходе литературного конкурса "ТЕНЕТА-98", особенно любопытны показались мне поэт Арсений Ровинский из Дании и прозаик Кирилл Щербицкий из Германии – в том числе и тем, что это явные и очевидные одиночки: и в отношении социализации в качестве литератора, и в смысле отсутствия определенных стилевых влияний, ориентации на какую-то готовую, известную стратегию.
        Любопытно было бы провести более пристальный сравнительный анализ младшего поколения русской поэзии в рассеянии – и младшего же поколения в русской поэтической провинции: какие-то аналоги сразу приходят в голову (израильская культурная ситуация в чем-то забавно перекликается с уральской, а к фигурам Ровинского и Щербицкого хорошо подверстывается, скажем, Андрей Сен-Сеньков из Борисоглебска, хоть он и почти не связан с Интернетом), – однако картину в целом еще предстоит нарисовать.