Есть такой тезис: "Москва одна из мировых поэтических столиц". Сегодня это так?
        Скажем так: Москва – столица русской поэзии. В ней самая интенсивная поэтическая жизнь: в литературных клубах выступают авторы, ведутся дискуссии, идут всякие эксперименты по необычной подаче поэтического текста; в Москве основные журналы, главные издательства. Элементарно – живет больше поэтов. Разве что Питер кое в чем может с Москвой потягаться. А вот в мировой поэтический процесс Москва до сих пор включена слабо. Конечно, уже шесть лет проводится международный фестиваль – Биеннале поэтов, его гостями бывали действительно крупные поэты – французы Даррас и Прижан, израильтянин Визельтир. Иногда и без фестиваля кто-то интересный добирается до нас. Но подлинному диалогу русских поэтов с зарубежными еще предстоит начаться. Без такого диалога, между прочим, ни Ломоносова бы не было, ни Пушкина, ни символистов-футуристов, – а сейчас как-то многие думают обойтись.

        А этот диалог не односторонний? Есть ли интерес мирового культурного сообщества к современной русской поэзии?
        А почему нет? Вон в Нью-Йорке сейчас новый литературный журнал открылся, с забавным названием "A Public Space", – и уже третий выпуск будет специально посвящен России. Проблема тут в том, что из Нью-Йорка очень трудно разобраться, что же у нас тут в поэзии происходит. Ведь в основных литературных державах – в Америке, Франции, Германии, Италии... – литература отстроена как система: есть сколько-то журналов и издательств, каждое со своей позицией (то есть в одних публикуется поэзия одного направления, в других другого), а поверх этого есть мегапроекты, обобщающие картину национальной поэзии в целом, – например, американский ежегодник "The Best American Poetry", каждый выпуск которого составляет один из признанных мэтров по своему вкусу. И вот когда ты на полку поставишь пять, шесть таких ежегодников, составленных очень разными людьми, то получаешь реальную картину. А теперь смотрите, что у нас: журналов всего-то полтора десятка (а специальных поэтических – три или четыре на всю Россию), в большинстве – одни и те же авторы. И добро бы – самые-самые: вот только что ушел из жизни Геннадий Айги – едва ли не знаменитейший в мире русский поэт после Бродского, – а на Родине-то за последние 10 лет вышло у него всего-навсего три подборки во второстепенном журнале. А стоит кому-то отважиться на мегапроект – скажем, на какую-то большую антологию, – так поднимается такой ор и визг критиков! Кто таков, да как посмел! Причем главная претензия – не то, что кого-то хорошего забыли, а то, что поэтов слишком много. Я уже к трем большим антологиям руку приложил – и каждый раз реакция одинаковая. Вот и выходит, что и у нас у самих читателю тяжело разобраться, где и что в поэзии происходит, – а уж иностранным коллегам можно только посочувствовать...

        Насколько вообще доступны нынешние поэтические издания для обычного читателя?
        Смотря как понимать доступность. Если физически – как возможность приобрести и прочесть, – то не очень доступны. Большие книжные стихами почти не торгуют. Благо что в Москве и в Питере есть магазинчики интеллектуальной книги: в Москве это система ОГИ–Пироги, "Фаланстер", Книжная лавка Литинститута – всего 6-7 полуподвальных таких лавочек. Вот там есть все, что нужно. Плюс Интернет, где можно и книжки заказать, и просто прочесть с монитора: конечно, я не про сайты со свободной публикацией, приют вольного графомана, а про нормальные профессиональные издания, только не бумажные, а сетевые: допустим, polutona.ru, topos.ru, наши vavilon.ru и textonly.ru.
        Теперь про доступность, так сказать, интеллектуальную. У Твардовского когда-то было с гордостью: "Вот стихи, а все понятно, все на русском языке". Это, честно говоря, не комплимент, а приговор: если всё понятно – так на кой оно нужно? Ведь сразу и полностью понятное – нас ничем не может обогатить. Конечно, у каждого из нас с детства, со школы есть некий образ поэзии – какая она бывает: с таким-то ритмом, на конце строк должны рифмы позвякивать, есть какой-то круг позволенных тем... Так вот: чем ближе современная поэзия к этому нашему готовому представлению – тем больше вероятность, что это симуляция, подделка: нам пытаются впарить продукт согласно рыночному спросу. А настоящая современная поэзия чаще всего на знакомое со школы похожа весьма отдаленно. Может обходиться без рифмы, без привычного ритма, может говорить о вещах, которые Пушкину и не снились (или снились, но он бы вовек не посмел сказать о них вслух). Может содержать уйму намеков и отсылок – к другим стихам или, наоборот, к каким-нибудь научной теории или компьютерному сленгу. Ее восприятие может требовать от читателя усилий, знаний, понимания того, на каком художественно языке говорит автор, – одним словом, со-творчества. Надо уметь перестраивать голову. Конечно, читать стихи право, а не обязанность (хотя вот Бродский считал иначе, и в Нобелевской лекции об этом говорил). Но если ты все-таки хочешь из этого что-то почерпнуть – надо вникать и задумываться. Генеральная проблема современной поэзии: она требует усилий для своего понимания. Но это усилие окупается новым знанием о мире и о себе. Всё прочее называется ёмким словом "попса".

        Значит, современные поэты непохожи на своих предшественников? Что же они добавили к тому, что было создано ранее?
        Поэты и раньше были разные: Державин служил губернатором, Рылеева повесили за попытку переворота... Вот стихи стали другими. Про изменения в языке поэзии, в ее мелодике было бы рассказывать слишком долго и сложно – но есть и довольно наглядные вещи. Прежде всего – освоение новых реалий. Мир меняется. Вот только что в нашу жизнь вошли Интернет, мобильные телефоны и прочие удобные дивайсы. И это только так кажется, что дивайсы новые, а мы прежние. И когда, допустим, мой любимый современный поэт Станислав Львовский пишет о том, что раньше говорили "Я что-то почувствовала и потому приехала", а теперь говорят "Получила твою sms-ку" (своими словами пересказываю, так короче) – тут наш проскальзывающий по поверхности вещей взгляд останавливается: поэт заставляет задуматься – что с нами происходит, что произошло с нашим внутренним миром, с нашим пониманием человеческой близости от того, что в любую секунду можно позвонить любимому человеку по мобильнику. Или даже еще проще: вот золотая осень – сейчас, среди мартовских сугробов, про нее приятно вспомнить. Вроде как Пушкин про нее всё сказал. А теперь кому-то предстоит с той же точностью и силой описать золотую осень на фоне лужковского новостроя.

        То есть в современной поэзии все-таки главное содержание, а не форма?
        По Гегелю форма есть переход содержания в форму, а содержание – переход формы в содержание. Хитрая такая формулировка, как лист Мебиуса, – сразу даже и не видно, какая в ней большая правда. Не бывает, иными словами, формы отдельно от содержания. И недаром многие сегодняшние авторы отказываются даже не просто от привычной поэтической формы, а от формальной предопределенности как таковой. Особенно для поколения двадцатилетних, очень яркого, интересного и талантливого, в целом очень многообещающего, – окончательно, мне кажется, снят вопрос о том, что нужно писать так-то и так-то: в рифму ямбом или, наоборот, без рифмы верлибром. Они словно говорят: я буду писать так, как мне подсказывает моя творческая интуиция вот в этот конкретный момент. Это не пренебрежение формой, как может показаться, это понимание того, что форма – не догма. Она призвана передавать малейшие нюансы смысла – и сама эти нюансы порождать и подсказывать. Форма сегодняшних стихов – очень пластична, очень разнообразна, очень непредсказуема. Она уходит от инерции, на ней не покачаешься, как на волнах. Искусство не должно укачивать, убаюкивать, искусство должно по возможности будить мысли, чувства, остроту восприятия жизни.

        Вы всё время будто пугаете: сложно, непонятно, требует усилий... Много ли остается не испугавшихся? Читателей книг вы не видите – но среди тех, кто приходит в литературные салоны, есть люди не из литературной среды?
        Мы все отравлены школьными байками про "всенародность" Пушкина и Некрасова, да еще и историями про то, что Евтушенко собирал стадионы на сто тысяч человек. А теперь, говорят, вечера поэзии – на пятьдесят человек в каком-то подвале, и где же наш Евтушенко?! Это все дурь. Ведь люди ходили слушать Евтушенко не ради стихов, а за глотком свободы, за публицистическим посылом, который не позволялся журналисту, но позволялся поэту. Сегодня журналисту позволено практически всё, а значит, нет никакой надобности в том, чтобы это было зарифмовано. Поэзия не потеряла общественного измерения, не перестала быть важным фактором социального развития – но действует теперь по-другому. Да, в зале 50 человек. Да, многие из них пишут стихи (что и правильно: поэты должны знать и понимать друг друга). Но прежде всего в зале – люди чуткие и неравнодушные к слову, работающие с ним: журналисты, педагоги, рекламщики, историки... Открытия поэта ими усваиваются, транслируются дальше в их профессиональной деятельности – и спустя время становятся общим достоянием. Так только сегодня мы понимаем, что многое в нашем взгляде на мир вокруг нас и внутри нас берёт начало у Анненского, Хлебникова, Мандельштама.

        Из молодых двадцатилетних авторов – кто вам интересен не как теоретику, а как человеку-читателю? Есть у вас личные открытия?
        Открытия есть – они вместе и личные и профессиональные. Но, конечно, не каждый день по новому имени. Уже года полтора-два я называю одну и ту же примерно обойму имен: Татьяна Мосеева, Ксения Маренникова, Михаил Котов, Петр Попов, Дина Гатина, Юлия Идлис... Последний год слежу за Валерием Леденевым, очень он меня радует, а ему вот только 21 год исполнился. Они все разные, общее – только внутренний нерв, который не дает заснуть и работать по шаблону. Это самое главное.

        А сколько вообще в Москве поэтов? И сколько поэтов нам нужно?
        Ага. Давайте, наконец, определим число, а лишних поувольняем! Трудно ответить однозначно: ведь считать можно по-разному. Во всяких писательских союзах, оставшихся от советской системы, сотни людей с удостоверениями: предъявитель сего – поэт. Это, понятно, неправда. Но если посчитать только по достаточно авторитетным журналам, книжкам из серьезных издательств, основным литературным сайтам, – все равно человек 250 наберется. Собственно, такой подсчет уже был: когда пару лет назад Евгений Бунимович придумал опрашивать московских поэтов о лучшей поэтической книге за год, – примерно столько и вышло. Кажется, что это очень много, столько не перечитать, – да и в школе нам рассказывали, что от каждой эпохи остается трое-пятеро-семеро великих, а остальное трын-трава... А на самом деле вот что: в радуге семь цветов, так? И вроде достаточно. А теперь откроем любую цветную картинку в программе Фотошоп – мы же теперь все компьютерно грамотные, – и вместо нормальных 256 цветов выставим семь. Всякий желающий легко убедится: картинке это на пользу не пойдет. Каждый автор (если он действительно поэт, а не симулятор) – это вот такой уникальный оттенок, без которого палитра неполна.

        С чем встречаете 21 марта, Всемирный День поэзии, лично вы?
        С первым номером нового ежеквартального поэтического журнала "Воздух", в котором мы надеемся собирать все лучшее из разных уголков российского поэтического пространства. С первым присуждением придуманной мною премии "Мост" – за лучшие статьи о современной поэзии: ведь обязанность критика – выстроить мост между автором и читателем, помочь им встретиться на середине этого моста. И, как всегда, с ожиданием новых открытий от поэтических строчек, которые прочту завтра.