— Дмитрий, наши поздравления. Какие Ваши заслуги оказались значимыми для жюри и как это соотносится с Вашим представлением о собственных заслугах?
        — Неплохо соотносится — но дело тут не совсем во мне. Три номинации Премии Андрея Белого призваны отмечать наиболее яркие и самобытные тексты последнего времени, задающие перспективу дальнейшего развития соответствующих литературных жанров. Четвертая номинация — «За заслуги перед литературой» — была введена для того, чтобы давать высокую оценку такой работе в литературе, которая не сводится к созданным текстам и их качеству. В фокусе внимания такой премии должны, тем самым, оказываться фигуры людей, посвятивших себя организации литературного процесса, — литературтрегеров. А вот их-то у нас наперечет — потому что советская традиция организации литературы, в огромной степени не отпускающая отечественную словесность по сей день, основана на минимизации роли личности. Скажем, большинство нынешних литературных изданий возникает как переплетение усилий и интересов множества лиц, так или иначе причастных к их созданию, а подчас и как результат весьма жесткой борьбы между этими лицами. Хорошо помню, к примеру, литературный конкурс, в ходе которого один сотрудник крупнейшего «толстого журнала» номинировал опубликованных им в журнале авторов, а другой сотрудник того же издания в качестве члена жюри этих авторов благополучно проваливал. Потому и не получается говорить, допустим, о журнале «Знамя» как проекте Чупринина или о «Новом мире» как проекте Василевского. Людей же, ставящих свое имя под тем, что они делают в литературном пространстве, очень немного — так что выбор у Комитета Премии Белого был невелик.
        Что до конкретных «проектов Кузьмина», то едва ли для жюри оказались более значимыми те или иные. Дело, скорее, в общей направленности. Моя любимая метафора культуры заимствована у Сент-Экзюпери: это огромная стройплощадка, где на одних участках уже завершена отделка, а на других еще и колышки не вбиты. Все, что я пытался и пытаюсь делать, — будь то соединение весьма разнородных по эстетике авторов в контексте единства литературного поколения (проект «Вавилон»), организация полноформатного представительства современной поэзии в Интернете (одноименный сайт), альманахи русских хайку «Тритон» и русской геевско-лесбийской литературы «РИСК», опыты литературной регионалистики (состоявшаяся антология «Нестоличная литература» и готовящаяся книжная серия «Поэты русской диаспоры»), и прочее, и прочее, — все это новое строительство на прежде толком не освоенных участках.
        — Вообще, что Вы думаете о выборе премиального комитета, были ли здесь для Вас какие-то неожиданности? Естественно, прежде всего я имею в виду номинацию «проза» и лимоновскую «Книгу воды». Я слышала, как Елена Фанайлова, член жюри этого года, отвечая после объявления результатов на недовольные расспросы, сослалась на общепринятую мировую практику. Видите ли Вы тут проблему?
        — Давайте, прежде всего, признаемся себе, что за определенным порогом мастерства, при определенном масштабе творческих индивидуальностей вопрос, какая из выдвинутых на соискание премии книг лучше, не имеет ответа. Каждая из них — лучшая (так должно быть во всяком порядочном шорт-листе). А раз так — значит, решение о том, какая из лучших книг получит премию, есть решение не столько эстетическое, сколько политическое (разумеется, в смысле литературной политики). Это нормально и неизбежно.
        Все, кроме Лимонова, лауреаты этого года, включая и вашего покорного слугу, не слишком известны даже внутри профессионального сообщества литераторов. Премия такого масштаба, как Андрей Белый, не может себе позволить не иметь среди лауреатов хотя бы одной знаменитости. Фигура, сопоставимая по известности с Лимоновым, была в шорт-листах всех номинаций ровно одна: это поэт Алексей Цветков. Я не уверен, что жюри решило правильно, предпочтя этому блистательному мастеру нежно любимого мною и достойного всяческих наград Михаила Гронаса: конечно, выбор Цветкова был бы слишком предсказуемым, но ведь он, условно говоря, «в очереди» за этой премией лет на 20 побольше, чем Гронас, и неизвестно, будет ли у него еще возможность ее получить. К тому же Гронас (в отличие от остро полемичного по отношению к предшественникам Кирилла Медведева, также входившего в поэтический шорт-лист) принадлежит к «поэтам постскриптума», суммирующим опыт русского стиха последнего полувека — в том числе и опыт Цветкова. Но уж коль скоро такое решение было принято — Лимонов был обречен на премию. Книга его в самом деле яркая и мощная, так что дурного тут ничего нет. Остальные участники прозаического шорт-листа — от неожиданно появившихся на литературной сцене дебютантов-поставангардистов Андрея Башаримова и Веры Хлебниковой до превосходного филолога Ольги Кушлиной, чья новая книга не просто раздвигает и ломает профессиональные рамки, но еще и делает это увлекательно, — вполне вероятно, еще вернутся в шорт-лист со следующими произведениями.
        — Насколько мне известно, то, что Лимонов получит «Белого», сомнений скорее не вызывало. То, что Сорокин получит «Букера», — более чем сомнительно. Что Вы думаете об этих зеркальных сюжетах?
        — Думаю, что они не зеркальные. Лимонов в шорт-лист попал не за тюрьму, а за текст (плюс, конечно, за многолетнюю писательскую карьеру, начинавшуюся еще в 60-е чудесными стихами). Более того, называя имя победителя, Александр Скидан специально подчеркнул, что решение жюри никак не означает ни солидарности с политическими взглядами Лимонова, ни поддержки выпустившего его книгу издательства «Ad marginem», известного своими нечистоплотными пиаровскими кампаниями, разворачивавшимися, увы, и на страницах «Экслибриса» (и хотя руководство газеты с тех пор сменилось, не скрою, что согласие сотрудничать с изданием, где продолжает работать Лев Пирогов, далось мне с большим трудом). Ну, а о том, что попадание Сорокина в «букеровский» шорт-лист непосредственно связано с неаппетитным судебно-публицистическим фарсом, было заявлено при объявлении шорт-листа. Сорокин — большой писатель с серьезными заслугами (между прочим, мой предшественник в номинации «За заслуги» Премии Белого), но «Лед» — книга слабая, с перекошенной композицией, ненужными вставными эпизодами, обилием стилистического брака и явственными признаками «работы на публику». «По делу» никакого шорт-листа, даже «букеровского», этот текст не заслуживает.
        — Как вообще сейчас, на Ваш взгляд, соотносятся между собой «Белый» и «Букер»: первая премия по изначальному замыслу должна была стать альтернативной и маргинальной, вторая — явно претендует на доминирующие позиции. Однако эта простая схема, кажется, уже не работает. Что происходит с категориями «маргинальности», «мэйнстрима», «новации» в последнее время? Скажем, «Синдром Фрица» Дмитрия Бортникова, наверное, все-таки более предсказуемо смотрелся бы в шорт-листе «Андрея Белого», чем в шорт-листе «Букера»...
        — Я категорически несогласен с самой постановкой вопроса. Премия Андрея Белого старше Русского Букера больше чем на 10 лет. Она возникла как завершающая ступень самоорганизации неофициального литературного пространства, эстетической оппозиции, складывавшейся в СССР с середины 1950-х гг. Это пространство было альтернативным по отношению к советской литературе, но по отношению к русской литературе предшествующих эпох оно выступало прямым продолжением. Среди лауреатов Премии Белого 1980-х гг. — ключевые фигуры русской поэзии и прозы конца века, от Саши Соколова до Андрея Битова, от Ольги Седаковой до Алексея Парщикова. В то же время притязания Русского Букера на роль первой скрипки в премиальном оркестре всегда казались мне неосновательными — по множеству причин, из которых достаточно одной: роман был центральным, системообразующим жанром русской литературы во второй половине позапрошлого века и с тех пор в значительной степени эту позицию утратил, новое и неожиданное в современной русской прозе возникает, по большей части, либо вдали от романа, либо на его обломках. И в тех немногих случаях, когда решением букеровского жюри премию получала действительно яркая книга — будь то «Альбом для марок» Андрея Сергеева или «Взятие Измаила» Михаила Шишкина, — отнесение этой книги к романному жанру выглядело ничем не оправданной натяжкой.
        Что же касается общей проблемы, то я не сторонник ортодоксальных постмодернистских концепций, согласно которым от самой идеи создания нового искусству следует отказаться. Меняется, и подчас бешеными темпами, жизнь, с которой имеет дело искусство; накапливаются собственные, внутренние проблемы искусства, требующие от него новых перерождений. Разговоры об отсутствии нового легко опровергнуть прямым указанием: вот, вот и вот — новые литературные стратегии, которых прежде не было, новые художественные практики, ломающие наши представления о границах жанров, о природе языка. Надо только смотреть на новое широко открытыми глазами — а не бежать от него под защиту искусства давно привычного, устоявшегося, пусть качественно сделанного, но не сулящего никаких открытий, — того самого искусства, которое принято называть мэйнстримом.
        — Коль скоро речь зашла о Букере, естественно было бы задать вопрос «Кто?». Кто, как Вы думаете? Есть ли у Вас личные предпочтения?
        — Мне трудно себе представить, чем могут руководствоваться в своем выборе члены нынешнего жюри. Вообще сменяемость букеровского жюри — хорошее шоу, но по сути это совершенно деструктивная система: если всякий раз премию выдают разные люди, руководствуясь разными соображениями, — не приходится ожидать, что клуб лауреатов будет осмысленным содружеством, а не случайным набором разношерстных персон. Все ж таки премия — это не способ дать писателю немного денег, а способ сориентировать читателя, правда? Что до моих предпочтений, то из текстов шорт-листа я бы, наверное, склонился к роману Вадима Месяца. Впрочем, если бы я был членом букеровского жюри, то, вероятно, иначе бы выглядел и сам шорт-лист (уж по крайней мере, в нем была бы блистательная «Великая страна» Леонида Костюкова).
        — Ваша литературная репутация часто связывается с апологией маргинальности. Как Вы относитесь к этому статусу, считаете ли Вы, что он все больше меняется — или, например, изменится после получения премии? Если да — как Вы воспринимаете эти изменения? Если вернуться к вопросу о маргинальности, мэйнстриме и новации — как бы Вы все-таки определили поле, на котором собираетесь дальше работать?
        — Мою литературную репутацию связывают с апологией маргинальности недобросовестные критики старой закалки, готовые объявить маргинальной любую литературу, для понимания которой у них не хватает образования и широты взглядов. Я занимался, занимаюсь и надеюсь заниматься впредь литературой, которая стремится открывать новые горизонты. Литературой переднего края. Этот передний край может внезапно обнаружиться где угодно: в преодолевающем стилизационную инерцию русском хайку, в жанровых и стилевых трансформациях лирического дневника, в осознанной выработке гендерно определенного мировидения, в воскрешении стихотворного эпоса, в переосмыслении штампов масскульта... Литература, не ориентированная на новацию, тоже имеет право на существование. Массовая — пусть развлекает и отвлекает, что ж с ней сделаешь. Литература «среднего звена» — пусть адаптирует литературные и культурные новации прошлого к вкусу и уровню понимания среднего читателя, это важно и полезно. Но все это — не более чем отражения инновационной, актуальной литературы. А потому я хочу вернуть этим отражениям фразу, брошенную некогда критиком старой закалки Станиславом Рассадиным: «Тень, знай свое место!»
        — Когда я думаю о премии «Андрея Белого», меня — уже очень давно — интересует один вопрос. Возможно, нескромный, но, надеюсь, Вы удовлетворите мое любопытство. С бутылкой водки и рублем все понятно, а вот как Вы намерены распорядиться яблоком?
        — Рубль пойдет в дело: на издание чего-нибудь нового. Водка, поскольку я не употребляю спиртного, — на шкаф в качестве сувенира. А яблоко — по заветам древних: только я, в соответствии с моими вкусами, отдам его не Прекраснейшей, а Прекраснейшему.