америка в моей жизни / 27.05.2003
- Алексей Цветков-младший
Письмо американцамУважаемые американцы, я живу почти в такой же стране, как ваша. Здесь тоже есть ночлежки и гетто, супермаркеты и бутики, драг-дилеры, олигархи и порнозвезды, нелегальные эмигранты и политзаключенные. Спасибо за это вам, потому что если бы вас не было, я даже не знаю, на что моя страна была бы сейчас похожа. Где бы она взяла другой для подражания образец? Всякие там планы Далласа, разработки ЦРУ, экспансия вашего образа жизни на восток, это вы сами лучше меня знаете. Благодаря чему история мира временно приостановилась в связи с упрощением географии, теперь почти везде на карте, куда бы ты ни двинулся, Запад.
Я один из тех, не знаю, многих еще или уже немногих, кого скорее устраивает похожесть наших стран, пусть даже это похожесть фирменного оригинала и дешевой копии-имитатора. В своем советском детстве и тинейджерстве я мечтал быть коммунистом в Нью-Йорке. Не знаю, были ли тогда коммунисты в Нью-Йорке, как-то ничего об этом не слышал. Впрочем нет, слышал. Один мальчик из лучшей семьи и более престижной школы рассказывал, как к ним приезжала Анджела Дэвис, точнее, он рассказывал, как под тонким платьем у неё не было лифчика, и мне все это очень нравилось. Нью-Йорк нравился тем, что там много стеклянного огня рекламы на улицах, везде «кока-кола», толпы бездомных и наркоманов, проститутки на тротуарах, рок-музыка из окон и так далее. Быть коммунистом только там и имело смысл — пить «кока-колу», читая Троцкого и слушая через наушники «Роллинг Стоунз» в «МакДональдсе», или выступать на митинге у подножия многоэтажных глянцевых фаллосов, офисных сот, отражающих холодный огонь реклам. Именно так я сейчас и поступаю. Если митинги развиваются в столкновения, мы делаем самодельный напалм: мыло пополам с бензином в бутылках, и поджигаем асфальт, тормозя наступление ОМОНовцев, похожих на «киборгов» из американского кино моего детства. Я научился этому у ваших «Черных Пантер». Слово «напалм» я услышал впервые в репортаже о... Да вы уже и так догадались сами. В фильме «Забриски Пойнт», который у нас не показывали, но сценарий которого я читал в доступном советском журнале, мне нравилась фраза молодого американского коммуниста: «Я готов подогнать для баррикады свой автомобиль». У нас автомобили были дорогими, и ни один коммунист ни за что бы с ним расстаться не согласился. Да и баррикады можно было увидеть лишь в исторической хронике. Быть коммунистом у себя на родине в моем детстве означало: не думать, со всем соглашаться, давить вокруг себя непонятное, иметь дурацкое лицо. И я жалел, что мне не светит быть коммунистом, потому что сначала общие идеи, а потом и диалектика мне очень нравились. Ну разве только переехать в Нью-Йорк. Ведь у нас тогда не было ни наркоманов, ни проституток, ни бездомных, ни «кока-колы», ни стриптиза, ни настоящих джинсов, ни таких прекрасных светящихся слов, как «Мальборо», радующих тебя, даже если ты не куришь и даже если совсем нет денег. У нас тогда были только лозунги, физкультура по радио, громоздкая и отсталая бытовая техника и плохие автомобили. Но переехать в Нью-Йорк шансов было мало. Моя мама была дворник, папы не было вообще, учился я в неблагонадежном классе, из которого потом все мальчики попали кто в тюрьму, кто в милицию, а кто сразу в гроб, ведь у нас появилась мафия, как у вас, и стало модно стрелять друг в друга из-за не отданных вовремя больших денег. А девочки повыходили замуж. Самые красивые за вас, американцев, конечно. Они уехали, а я даже до сих пор не выучил английский. Зачем? Ведь у нас теперь почти так же, как у вас, и я могу быть коммунистом. Быть коммунистом теперь означает: думать, ни с чем не соглашаться, пестовать вокруг себя непонятное, иметь проницательное лицо. Все встало на свои места благодаря вашему существованию с той стороны земного шара.
Но и те, кто в милиции, и те, кто в тюрьме, и те, кто на кладбище, и девочки-одноклассницы — все очень полюбили потом фильмы Квентина Тарантино, не улавливая в них, однако, никакой режиссерской иронии. Возможно, впрочем, что там и нет никакой иронии, и я её усматриваю просто по невротической привычке. Я все эти годы ценил другого вашего режиссера — Дэвида Финчера. Он настоящий «некрофил» в том смысле, как понимал это слово ваш психоаналитик Эрих Фромм. И еще я любил русского американца Набокова, писавшего о смешении наших стран в романе «Ада», хотя у него оно и выглядело несколько по-другому и происходило на другой планете. О Набокове я написал, учась в институте, статью: роман Гумберта с Лолитой как метафора романа самого Набокова с Соединенными Штатами. Но текст не очень понравился преподавателям: маловато филологии и многовато психоанализа.
Конечно, бездомные — это не сахар, и я рискую стать однажды одним из них. Но ради красоты по-американски я вполне готов к этому и согласен на всякую судьбу. Сбылись мои детско-юношеские мечты, и было бы обыкновенным предательством от них отказываться.
Еще к вам жить уехали многие дети и вообще родственники бывших заметных коммунистов из моего детства, больших людей в партии. Это наверное потому, что им не нравилось так быть коммунистами, как мне, и они поэтому... Но здесь я рискую запутаться и остановлюсь.
Я пишу по-русски книги, которые щедрая критика сравнивает с вашими: Берроузом, Хаким Беем, Чаком Палаником и Ричардом Бротиганом. И почти никогда не сравнивает с какими-нибудь русскими фамилиями. Я издаю по-русски Джери Рубина, Эбби Хофмана, Хью Ньютона, Малькольма Икс и других граждан вашей страны. Я ни о чем не жалею, хотя все в моей стране жалеют о чем-нибудь вместо того, чтобы встать со стула. Не жалею, потому что я диалектик, а не моралист. Нужно ли мне объяснять последнюю фразу? Диалектик во всем видит свою и чужую стороны, пытается увеличить свою и уменьшить чужую, а моралисту просто «нравится — не нравится».
Зачем мне переезжать? У нас есть тут свой Буковски, Бритни Спирс, Чарли Мэнсон. Возможно, впрочем, что однажды моя страна перестанет быть похожей на вашу и вообще на что бы то ни было доселе известное, и тогда... Но ведь это уже не про Америку?
Еще из Америки часто приезжают проповедники и бесплатно раздают Библии и брошюры. Из одной такой брошюры я узнал что «Ам-Уру» по-древнееврейски «народ Запада», и Америго Веспуччи тут, получается, почти и ни при чем. Одно время я ходил на ваших проповедников и продавал потом бесплатные Библии книготорговцам в метро. Если бы я сейчас был миллионером, эти Библии были бы идеальным началом «американской мечты», но в переводе на доллары у меня сейчас денег примерно столько же, как и тогда.
С живым американцем я регулярно общался только когда моя жена у него работала. Она приходила раз в неделю к нему в квартиру и наводила там порядок. Его звали Майкл, и он неплохо за это платил. Обаятельный человек, но совсем не диалектик. Самый настоящий моралист. Он не читал даже Тома Вулфа, а Кена Кизи знал лишь по фильму, зато утверждал, что пробовал Толстого и Достоевского. Как-то я завел с ним разговор об американской порнографии, которая мне нравится больше любой другой. Джена Джеймсон там, Брэд Армстронг. Особенно мне нравилось, что они — настоящая семья, и у них семейный бизнес — делать порнофильмы и самим сниматься в них. Я сказал, что это очень по-американски, что со временем в бизнес могут выгодно включиться и их дети. А Майкл запротестовал и не понял. Он возразил, что я Америку представляю по советской еще пропаганде. Я сказал, что вообще в мире образов и идей предпочитаю антиквариат, он благороднее, устаревшая пропаганда имеет свойство со временем становиться правдой, но он меня не понял, и на этом разговор угас. Я был настоящая «рассуждающая прислуга», точнее, муж прислуги.
Что меня действительно беспокоит, так это почему, говоря «Америка», «американец», мы само собой имеем в виду США и её гражданина? И как из этого выкрутиться без нелепой приставки «латино»? Ведь это могут быть и мои чилийские друзья, и мои колумбийские товарищи, и, наконец, тот же субкоманданте Маркос из мексиканского Чиапаса, которого я тоже недавно издал по-русски.