дождь в моей жизни / 15.07.2003

• Мария Галина

  Самый памятный дождь в моей жизни случился вообще не со мной и ко мне никакого отношения не имеет. Разве что косвенное. Какой-то режиссер, по-моему это был Марлен Хуциев, писал в своих воспоминаниях, что идея какого-то фильма, кажется, это был фильм как раз «Был летний дождь», а может, и «Июльский дождь», в общем, что-то про дождь там точно было, пришла к нему в голову, когда он, будучи в Одессе и живя в общежитии киношников, пошел отправлять письмо на почту. Что до общежития киношников, то оно находится не очень далеко от киностудии, иначе говоря, по правую руку, если смотришь в конец бульвара, куда ходит пятый трамвай, красненький и желтенький, по блестящим мокрым рельсам, перерезанным тенями деревьев, в направлении санатория им. Чкалова, где посреди аллеи, поросшей ноготками и бархатцами, стоит чугунный Чкалов в унтах и малахае, сжимая в руках ушанку-пилотку и сурово отворачивается от Турции... Что же до почты, то там, в конце Французского бульвара, тогда Пролетарского, была такая почта, отдельный домик, одноэтажный, выкрашенный розовой краской, которая к тому времени, наверное, еще не очень облупилась. В общем, пока он там то ли отправлял, то ли звонил, пошел страшный ливень, как это бывает в приморских городах, сплошной стеной, и отрезал его от мира, и вот он стоял там и смотрел, как на брусчатку рушится стена воды. Решетки, конечно же, не справлялись, поскольку были забиты отвалившимися от жары листями платана и всякой мелочью, которая падала с акаций, дождь кипел на мостовой и стекал по наклонной дорожке, ведущей к морю мимо санатория «Россия», в котором тогда стояла беседка с мраморным столиком, на котором я когда-то выцарапала ключом чье-то имя, а чье — не скажу. Позже я не могла выйти из этой беседки в парк санатория, потому что опять же шел дождь, обложивший ее круглой стекляной стеной, а Саша Герега рассказывал мне про второй или третий закон термодинамики, что, впрочем, неважно, тем более что у меня от перенапряжения наступил интеллектуальный коллапс... Дальше уже ничего не было — старый ботанический сад, выходящий на обрыв к морю, а еще высотка Института океанографии с красным шаром на крыше, которая была как башня на краю земли, потому что это действительно был край земли, дальше больше ничего, только побережье, которое тянется и тянется до Болгарии, потом до Румынии, потом, я полагаю, до Югославии, туда, где Черное море, наверное, переходит в Средиземное, хотя в географии я не сильна. Возможно, как я всегда подозревала, никакого Средиземного моря вообще нет, хотя Болгарию я потом видела и она вроде бы стоит на своем месте, как ей и положено, если исходить из географических карт. Все пути там обрываются. Лестница уступами сходит к морю, на нижнюю дорогу, где иногда можно увидеть, как в обложенной песчаником бухте Петр выезжает своих лошадей, в частности Лыську, которая слегка психопатка, как и положено кобыле, но все равно прикольная. Впрочем, если подумать, то этот дождь просто результат столкновения воздушных масс: теплые идут над той же Румынией или Украиной, где заборы оплетены виноградом и диким хмелем, а за заборами мальвы и беленые хатки, а еще — вишни и черешни, а еще — хохлы, колодцы, кольчатые горлицы и гуси, а еще Днепр, который медленно стекает в то же Черное море, по дороге вбирая льющийся с неба свет... А холодные воздушные массы идут оттуда, где постепенно черешни, акации и каштаны сменяются соснами, потом — елями и березами, колючие голые ветви торчат из лесополосы, и уже видно, что на лиственных деревьях листья почти желтые... Там вода блестит в лужах, отражая серое небо, а где-то далеко-далеко, над Арктикой, формируются новые воздушные массы и летят, не встречая себе преград над огромной равниной, которая распласталась от моря до моря, и где-то там, над желтой пожухлой травой, над пожелтевшими листьями, они наконец встречаются, облака закручиваются водоворотом и люди поднимают воротники и кутаются в шарфы, и там, над Великой Равниной дождь переходит в снег. И он всё сыплется, сыплется... И уже никогда не кончается.