школьный урок в моей жизни / 10.12.2003

• Александр Дашевский
  Девять лет, триста шестьдесят пять дней

  — Карты легли следующим образом, — объявила учительница. — Отличники напишут сочинение на тему «Анна Курникова — заветная звезда российского спорта», успевающие — «Не все средства одинаково хороши», ну а тебе, Вовочка, выпало написать о «Линейно-дихотомической структуре первичного дискурса стихотворения Пушкина «Телега жизни».

  
  

  Моя-твоя

  Лиц, достигших семилетнего возраста, современная цивилизация приучилась отправлять в школу. Там они учатся садиться за отведенное судьбой место, открывать высоченные оконные фрамуги при помощи длиннющей деревянной палки с железным крючком на конце, строиться по росту, чтобы пойти в столовую (маразм дышит, где хочет), вставать при виде взрослого человека, вошедшего в дверь класса, и садиться после того как этот человек плавно помашет рукой, иногда добавляя гордое «Садитесь, дети...»

  Дети плавно садятся. Учительница тычет указкой в плакаты с образцами правильной посадки. Некоторые дети с таких плакатов делают карьеру, попадают на плакаты посерьезнее — охраны труда, оказания первой помощи, а лучшие из лучших изображают во имя хрен знает чего отказывающихся от личных плотских удовольствий комсомольцев.

  Дети правильно садятся. Полдевятого. Мчится песок в часах двумя этажами ниже, на уроке физики. Мчится песок в часах в соседней детской поликлинике, отмеряя время ингаляции. Синяя лампа бьет из узкой щели неземным светом. В соседнем парке, в двух остановках метро, уже крутится колесо обозрения.

  Школьник хочет в туалет и поднимает руку.

  
  

  Стоговы

  Уроки музыки и английского проходили около сцены, в правом нижнем углу огромного актового зала. Пол его украшал ровный рыжий паркет, стены — восемь высоченных окон, потолок — добротная белоснежная лепнина. Зал был столь просторен, что в нем мог потеряться всадник, грузовик с мороженым или целый класс с учителем.

  Учащиеся располагались на сбитых в ряды раздолбанных переносных фанерных креслах с откидывающимися сиденьями. Щедрая на пятерки учительница музыки с удовольствием раскрывала пианино, класс с чувством пел песню про соловья, через два дня учительница английского аккуратно закрывала пианино, клала на него школьный журнал, поправляла серебро на запястьях, раскрывала тонкий учебник, написанный пожилым человеком со странной фамилией. После нескольких минут борьбы за тишину класс замолкал, честно пытаясь понять, чего на этот раз хотят от них эти отвратительные Стоговы.

  
  

  Прибытие поезда

  Школа напоминает битком набитый вагон-ресторан, стоящий на запасных путях, посетители которого, сидя за столиками, учатся делать вид, что они едят, счастливы, едут. Каждую перемену они спускаются по ступенькам к насыпи, играют камешками, списывают, вздыхают, завидуют, залезают на крышу, заговаривают с преподавателями, мечтательно смотрят в даль, переданную лесом, небом и речкой, спускаются по насыпи к канаве, испуганно оглядываясь назад — не уедет ли вагон. Да нет, не уедет. Чего ему уезжать?

  
  

  Мы сидим, едим, счастливы

  Опять первого сентября избранный десятиклассник под руководством администрации сажает на молодые плечи избранную первоклассницу с крупным белым бантом. Юная счастливица, краснея от волнения, размахивает колокольчиком. Спрыгивая, девочка попадает в объятия родителей, десятиклассник возвращается на свое место. Все с восторгом глядят на школу. Через пятнадцать-двадцать минут ученики расходятся, разнося по классам дыхание праздника начала занятий. Ко второму-третьему уроку праздник выдыхается, и школа вновь бросается к своим сумрачным, криво сработанным по всем правилам педагогики, не раз утвержденным функциям вдалбливания и ввинчивания унижений и знаний.

  Моя школа сделана из крупного красного кирпича. Гипсовые символы изобилия украшают фасад и козырек крыши, Вселенная представлена школьными предметами, порядок — дисциплиной, взрослые — учителями, права — обязанностями, судьба — педсоветом, праздник — громкоговорителем и ветеранами, прижавшимися к желтоватому, похожему на несвежую снежную бабу ленину. В торжественных случаях ленин выдвигался из задворок сцены на середину, а после убирался обратно.

  В отсутствие взрослых некоторые сердобольные малыши кормили ленина конфетами, играли с ним и клали на голову лед, чтобы он не растаял. Малыши постарше щелкали ленина по носу и раздавали саечки. В один прекрасный день его унесли в подвал вместе с подставкой.

  У аллегории юношества, сменившей ленина на торжественном посту, была своя подставка. И не жалкая, обшитая красными лентами шаткая деревяшка, а надежный, под бронзу, короб с запирающимся на ключ пустым ящиком, в который так и не решились положить что-нибудь мало-мальски полезное.

  
  

  Сорок умников

  — Да думайте же, наконец! — кричит любимый преподаватель.

  Во-первых, легко сказать. А во-вторых, а так ли он хотел, чтобы мы думали? Кому нужны сорок малолетних умников? Ведь думающему тяжелее удержаться от стандартных грехов мыслящего человека, которому ничего не стоит возомнить, подточить, задуматься, маргинальничать, нигилировать и разувериться окончательно.

  — Да думайте же! — орет любимый преподаватель, готовый поднять на дыбы воображаемую лошадь.

  Класс смущенно хихикает и злится. А что если он и вправду хочет, чтобы мы думали? Не верю.

  Шарик от пинг-понга с розовой печатью на боку вываливается из портфеля, отскакивает от ступенек, падает на подоконник, бежит по вязкому паркету, ударяется об угол зубного кабинета, прошмыгивает в столовую, прыгает на стол и, скользнув по булочкам с сахаром, плюхается в оливье.

  
  

  Баги и фичи

  Зимой и осенью из кабинета истории можно увидеть Останкинскую башню. Полшколы выходят окнами на футбольную площадку. Некоторые учащиеся запросто едят яблоко вместе с огрызком. Большинство учителей искренне думают, что они взрослые люди. У семьи Стоговых есть соратник, отчего-то безмолвный черный муравей, вынужденный иллюстрировать ход времен. Ключ от чердака находится у трудовика. В пилотках, которые раздают на НВП, сидят вши. Учитель математики дружит с учителем физкультуры. Кит — это млекопитающее. Если плохо закончить восьмой класс, можно загреметь в ПТУ. Если не поступить в институт, можно загреметь в армию. Жизнь прекрасна.

  
  

  Шарик с розовой печатью

  Интересно, как бы изменилась жизнь, если бы усталую серую от пыли футбольную площадку перед школой сменило настоящее зеленое футбольное поле, или еще лучше — бескрайняя площадка для гольфа с небольшим озером, яхт-клубом, дешевой французской кофейней и садами камней?

  В апреле уже почти растаял снег, но на северных задворках школьного двора, выходящих к Нижней Первомайской, еще полно льда. Грязный спекшийся политый шершавой ледяной глазурью снег с удовольствием сверкает под солнцем, сугробы, прислонившиеся спиной к забору и деревьям, в прошлом году сожрали валенок, ручьи смывают желтые листья двухлетней давности, у гаража валяется чей-то настоящий школьный дневник с выдранной первой страницей, девятиклассники под руководством преподавателя вождения выкатывают из гаража холодный желтый жигуль, старшеклассники в шарфах и перчатках на школьную форму радостно колют остатки льда возле ворот настоящими ломами, под окнами, возле беговой дорожки валяется настоящий презерватив, третьеклассники моют лестницу третьего этажа, молодые супруги Нина и Егор Козловы из 10-Б, трогательно взявшись за руки, глядят на уже готовую к приходу лета Верхнюю Первомайскую.

  
  

  Явление поезда

  Чудище нагло, обзорно и трехмерно

  — Лорд Кельвин, птица вешняя, не скучно ли тебе. В приятном отдалении летать себе везде. — А как тебе по тропке ледяной, одному? — Да не очень, брат. — Ну давай, пока. Бывай.

  — А Фердинанд фехтовать уехал, — сказала Нина.

  На Даль-озере нам посчастливилось выловить карпа, форель, а на обратном пути увидеть лося и двух зайцев.

  Обман порой похож на распаренный, пропитанный водой и коньяком торт. Ну, скажем, если актер сидит в зале, наблюдая как он же, вдохновенно развалившись на стуле, распекает горничную.

  — Скорее, сюда, мы всех их перебьем, — закричали дети.

  Затем что ветру и орлу и сердцу девы нет закона.

  К вечеру он вернулся в город, вдохновенно подергивая тростью.

  — Да ты придержи поезд, — сказал старик Пухову, — уж больно шибко пошел.

  — Сдается мне, ни у кого из вас нет того единственного человека, на которого можно положиться, кроме меня и Владимира Алексеевича, а я ваш друг.

  — И вдруг девочка эта открывает глаза, приоткрывает свои губки пухленькие и смотрит, смотрит, смотрит.

  — Ты молодец, Васек.

  Долинин прикрыл ладонью рот.

  Господин Гриннер бежал.

  Татьяна прикрыла ладонью рот.

  Мистер Роббенс достиг всего, что хотел.

  Восемь месяцев назад мой одноклассник стал дедушкой.