телевидение в моей жизни / 8.05.2004

• Виктор Iванiв
  Острова зрелищ

          Если бы телевидение могло показать нам жизнь потустороннего мира! Сегодня, мне кажется, оно приблизилось к этому. Пока оно способно показать лишь одну Америку, но сквозь нее уже начинает просвечивать тот свет. Ведь когда кто-то умирает, говорят о нем, что он уехал в Америку. А Америка — это, прежде всего, острова зрелищ.

          На экране нам видится огромное колесо обозрения, при переключении программ мы видим каждый раз новую его часть, новую часть континента. Оно как будто останавливается во взгляде, как будто все время замедляет ход.

          Моя комната легко освещается сквозным сочащимся светом телевизора. Излучаемые образы, как при параллельном переносе, заселяют всю комнату. Фигурка Дон-Кихота, читающего книгу, пока недвижима, но Самсон, похоже, устал держать раскрытой пасть льва и сейчас отпустит руки. Пепельница-сфинкс начинает курить. Гимнастка, в руке которой замер белый фарфоровый мяч, отбрасывает на стену свою тень — и она приобретает форму распятия.

          На вещах осталось столько отпечатков пальцев, они чуть-чуть поблескивают, как подточенный карандаш. Сколько движений, балансирующих, как на канате, сколько рассечений воздуха, совершенных когда-то, сотрясают воздух. В скрипе дверей, в топотаньи ходиков нам чудятся покойники. Телевизор скуп, в нем можно увидеть меньше, чем в отражении от собственного ногтя.

          Но мы прильнули к экрану, мы в него впились, или он впился в нас, подчиняя своей властной логике. Мы надеемся обрести своего потерянного близнеца брата, но он предстает нам в образе чернокожего негра, вытягивающего вперед свои розовые ладони. Мы хотим слиться с ним, совпасть во всем, стирая печать своих собственных черт, мы хотим быть им, атлетом, героем. Но мы всегда отстаем от него на шаг. Подобен красивому животному он на беговой дорожке, мускулистой тенью движется он на ринге, стучит круглым мячом о площадку. Он повторяет нашу жизнь, под звуки говорящего диктора, пытающегося нас отвлечь от немого созерцания. Мы хотим узнать себя в этом негре, но не можем узнать.

          Сквозь фигурку пляшущего негра начинает мигать маленький человечек, нервный, точно стеклянный. Он проникает в нас, он вылетает, как птичка, и вновь возвращается к нам через хрусталик. Он словно кивает нам головой, подает приветный знак.

          Мы все хотим знать о смерти и потому обращаемся к телевидению. Но по телевидению нам показывают одну лишь Америку. А Америка победила смерть. О ней не говорят, ее не показывают, ее забывают, о ней не вспоминают. Смерть изгнана из Америки. Покойника там одевают в дорогой костюм и усаживают за стол, и он говорит всем своим видом: смерти нет.

          И, словно намек на это, нам показывают вместо смерти зрелище казни. Мы видим человека, приговоренного к электрическому стулу. Он движется как-то нездешне, его часы сочтены, и мы присоединяемся к тому, кто считает. Мы видим черные тела шахидок в креслах Норд-Оста, похожие на мешки, повторенные многократно. Мы видим многочасовые похороны азербайджанского царя. Мы видим куски человечьего мяса, над которым глумится толпа, оскверняющая трупы американцев. Телевизор приучил нас к кормлению, мы понарошку съедаем реальные трупы событий.

          Изредка мы встречаем на улицах тех, кто когда-то попал в телевизор: популярного телеведущего, певца, министра. Мы взираем на них как на выходцев с того света, нас поражает их плотскость, их вид в натуральную величину.

          Кажется, что телевидение показывает нам некое протяженное многообразие, некое тело, данное глазу в ряду мгновенных вспышек. И, данное раз, оно становится нашим, без него уже нельзя. Таким образом, мы едем в Америку в своем зрении.

          Вот почему так трудно засыпать в детстве без «спят усталые игрушки». Вот почему так пугают пронзительные гудки и немигающая надпись «не забудьте выключить телевизор».
          Пока мы в поле зрения ящика-соглядатая, то забываем о смерти.

          Есть мало картин, заставляющих дрожать от радости сердце, картин, где умещается вся Америка, где перед нами ее не раскладывают по частям, как карты. И мы готовы забыть обо всем, онеметь, когда бесконечно выплывают на экран дымы Манхэттена в ослепительных солнечных лучах, когда две фигурки белых самолетов атакуют две высокие башни.