В моей жизни : выпуск 6. Телевидение : Алексей Цветков-младший

Алексей Цветков-младший
Эфир
Глава из повести «Баррикады в моей жизни»
Пресловутых грузовиков с оружием, с которых оно якобы раздавалось желающим, я так и не увидел. Возможно, они стояли с другой стороны Дома Советов. Но скорее всего их не было. Если бы оружия у народа было больше, всё повернулось бы иначе у Останкино, куда, распевая «любо, братцы любо!», уже отправлялись первые грузовики с добровольцами. Спиральную проволоку делили на сувениры. Народ у парламента закручивался в эйфорические воронки. Громкие голоса над площадью призывали брать телецентр и всё остальное. «Вырвать наркотическую иглу Останкино!» Революция совершалась подозрительно быстро, будто противник это сон, стряхнуть который можно элементарным напряжением мышц. У мэрии лез по нитке в небо ослепительный на солнце красный флаг. Казалось, я видел его первый раз в жизни
— Ты понимаешь? Сериалам конец! — говорил Гаити, тоже завороженный флагом и словами про Останкино, заметно похудевший. Оказывается, он просидел тут, в блокаде, последние три дня. Мы пошли пить пиво, а потом к телецентру. Пиво нам в ларьке на Смоленской, догадавшись, откуда мы и куда, дали бесплатно. Два парня-продавца долго спрашивали, какая теперь будет жизнь. Не помню, что мы отвечали.

Стреляющая темнота в Останкино была неизбежна. Все разговоры про «дайте нам эфир» просто маскировка. Радикалы уже требовали здесь эфира год назад. Разбили лагерь и жили у пруда под красными флагами больше недели. ОМОН тогда обрушился на них ночью и «очистил территорию» с овчарочьим рвением. Теперь все понимали, что никакого эфира никому не дадут, и говорили только о штурме. На лицах многих стариков с военными плашками играло чувство мести. Наверное, так они смотрели в 45-ом на Рейхстаг, до которого оставались считанные, но простреливаемые, метры.
Грузовик ткнулся мордой в ненавистное здание. Люди врывались в проем и тут же падали там, как роботы, которых выключили из розетки. Подкатил абсурдный БТР, дал очередь по телецентру, брызнули стекла, башня повернулась и следующая очередь прошлась по толпе, так и не успевшей закричать: «Ура!». Мы бежали от него кто куда, полусогнутые, чувствуя на спинах взгляд снайперов «Витязя», бивших с верхних этажей телецентра в понравившихся бегунов. Использовались пули со смешенным центром тяжести. Такие почти гарантируют загробную жизнь, куда бы в вас ни попали. То, чем занято телевидение в переносном смысле: организация движения людей в необходимом власти направлении, управление их будущим, — превратилось в буквальность. Власть стреляла из телецентра в «неправильную» толпу, чтобы отправить одних домой, а других в морг или к хирургам.
Ночной столичный воздух пах горелым и жареным. Останкинские фонари купались в крови, щедро разлитой на асфальте улицы Академика Королева. По этому асфальту волочились ноги ветерана, которого несли на руках двое бегущих пацанов. Раненому в плечо парню передавливали кровь чьим-то ремнем под деревом. По кронам этих деревьев тоже очень много стреляли, полагая, видимо, что боевики расселись там, на ветках. Сыпались на голову листья и срубленные пулей сучки. В разных шарлатанских передачах будут показывать эти самые, сухие, в лишайниках, ветвистые мумии, доказывая, что у останкинской башни «негативное излучение». На самом деле это деревья, погибшие при штурме телецентра. В них попало слишком много крупных пуль тогда. Несовместимо с жизнью растения. Потом Лужков их всех спилил. Где-то тут, в медицинской бригаде, был Ник, тот, что строил со мной баррикады в 91-ом. Таскал тела к «скорой», делал трупу массаж сердца. Но я его не видел, узнаю об этом потом.
В очередной раз стихнув, стрельба разрасталась вновь и вновь. Безоружная толпа рассеялась, а те немногие, у кого было из чего, заняли удобные позиции и стреляли по телецентру без особых надежд. Тратили боезапас, руководствуясь мстительным бессилием. Подмога с депутатом Уражцевым — её все тут ждали — всё не подходила и не подходила. «Сейчас бы автомат!» — мечтал знакомый анархист, вжимаясь в бордюрный камень, потому что рядом опять засвистело и залетало. Я успел уже позавидовать такой искренней решимости биться за чужие, в общем-то, идеалы, но он добавил: «Его, если продать, знаю кому, можно такой журнал сделать!». Нравится нам это или нет, но таковым было мышление большинства склонных к экстремистской графомании неформалов: получить оружие, сбыть и издать на эти деньги выебистый антисистемный журнал для развлечения друзей.
— Дали говна! — с восторгом говорил какой-то старшеклассник, почти ребенок, сам не зная, кого именно имея в виду. — Я видел, как застрелили американца!

Ночное отступление превратилось в прогулку по каким-то дворам в районе ВДНХ. Меня возили сюда мама и тетка гулять ребенком. Запомнилось удушающе много цветов на бесконечных клумбах, кафе Мороженое в виде айсберга и, конечно, павильон Космос. Космосом я бредил, но летчиком, то есть военным, уже тогда быть не хотел. Я собирался быть ученым, палеонтологом, например, как любимый писатель Ефремов, или астрофизиком, как брат Стругацкий. На других планетах меня ждали неоткрытые твари и феномены, а на этой было немного скучно. Теперь мне так не казалось.
Окна большинства квартир были темны, там видели сны, хотя бой только что закончился так рядом. В некоторых (одно-два на подъезд, а то и на весь дом) пульсировал стеклянный синий свет. Смотрели. В это время ничего не показывают. Значит, идет какая-нибудь экстренная истерика. Прямой эфир. В одном окне открыта форточка: громко, со звоном посуды, ругались. «Да потому что! — визжала женщина, — да потому что!» Вряд ли это имело отношение к политике.
Я попросил сигарету у панка, с которым забрел во дворы и сидел на лавке, рассматривая дома. Имен друг у друга мы не спрашивали. Он молча вынул пачку. Панк был, кажется, в шоке и вел себя автоматически. Я не курил с девятого класса, то есть два года. Прекратил, как только почувствовал зависимость. Помял в пальцах и, поняв ненужность этого жеста, вернул ему сигарету. Он молча взял. В арке проехали поливальные машины. Кровь смывать — пафосно подумал я, хотя они могли ехать куда угодно. Мой товарищ оживился, вытянул шею, провожая их взглядом, но, когда стихло, остекленел обратно. Недалеко жила знакомая, но как найти её дом? Да и ломиться такой ночью к людям... К тому же я не знаю, за кого она. А теперь лучше быть в курсе: кто, где и за кого.
Хором захрипели вороны. В Москве они вместо петухов. Нужно ловить машину, чтобы ехать домой. Это оказалось нелегким делом в столь «неопределенное» утро. «Лучше синица в руках, чем утка под кроватью» — на прощание сострил панк. Я всё думал: насчет утки понятно, а вот что он имеет в виду под синицей в данном случае? Скорее всего, ничего конкретного.

Разбудил звонок начинающей журналистки, пару раз бравшей у меня интервью для радио:
— Я сразу поняла, что это ты, как только узнала, что штурмуют. Зачем вы сожгли нашу студию, дебилы? Наша студия была в углу и сгорела теперь, а там мои друзья делали мультфильмы, монтировали детские передачи. Ты понимаешь, нам по барабану ваша политика, я собиралась там работать, а теперь это всё сгорело. Хочу тебе сказать, Лёша, какие же идиоты эти ваши боевики...
Чего она так разоряется? — недоумевал я, отставляя трубку от уха. — Не выебал я её, что ли, зря ждала, а теперь появился официальный повод для возмущения?
Я знал, что думать так это «мужской шовинизм», но хоть про себя-то можно?
Через семь лет, когда задымила в небе останкинская башня и исчезли все каналы, я радовался, ничего не мог с собой сделать, как будто это вылазка-месть погибших там за «свой» эфир. Даже устроил на своем сайте Анарх.ру конкурс детских рисунков на эту тему. Мама-папа и дочка тупят в рябящий экран, а в окне шпиль в колечках дыма. Три дня народ перебивался видеокассетами.
В прямом эфире СNN транслировало пожар и расстрел. Ручкой на запястье я написал: «группа крови — 1, резус +», имя-адрес-телефон. И отправился туда, где вчера поднимали флаг.

телевидение в моей жизни / 8.05.2004