английский язык в моей жизни / 7.08.2004

• Ирина Машинская

          Английской был — чужое, французский — свое, — с этого началось. То есть, английский был — недруг, французский — покинутый друг. Английский был похож на Анну Ивановну, острую сверху учительницу из параллельного незнакомого «А»,

          французский — трехцветный флаг в вестибюле старой школы и красные колпаки, первые французские учительницы, пузыристая речь, Мирей Матье с блестящими волосами в телевизоре — у родителей на кухне, ночью, и первая французская книжка «Nicolas» с мальчиком в панаме на обложке,

          а потом появилось еще таинственное: «французы», которое стало вдруг своим, семейным, и относилось к двум старым людям, покрытым кольцами, как чешуей.. Это были дедушкины однофамильцы, которых он спас в революцию — и вот они его нашли и дедушка едет в Париж, — и мне стали приходить от него открытки с гвардейцами, а потом меня увезли в Литву и к концу лета туда вернулся из Франции дедушка — он там в Париже больше не хотел оставаться, потому что скучал по бабушке, — и мы сидели «на полянке» и дедушка слушал Спидолу — эта Спидола тогда была еще новая и в ее переднюю ребристую стенку еще не забились крошки.
          А осенью, в Москве, оказалось, что привез мне, кроме разных штучек — еще и очень странное поролоновое бледно-розовое пальто, которое стояло само по себе, а папе — краску «темпера» в помятых тюбиках, и все пальто было перемазано в краске — но с изнанки,

          — но я вернулась не в нашу квартиру, где была моя школа в Банном переулке с флагом и красными колпаками, а в новую, где вещи стояли на полу, и шел ремонт, балкон выходил на домики с колодцами и на мою новую школу, в которую ходить надо было во вторую смену в класс «Д», и после школы учить английский с учительницей Тамарой Васильевной, потому что, как выяснилось, французских школ тут не было, а были две английские.

          Тамара Васильевна жила за железной дорогой Я ходила к ней по длинной улице и потом сидела с ней близко за маленьким столиком, и мне было неловко. Я ходила, подчиняясь воле родителей («человек должен знать иностранные языки»), ходила, несмотря на протест против этого ненужного мне английского, который в подметки не годился французскому. Пахло детским бытом и чужой семьей, и пока ее младенцем занимались какие-то женщины, я проходила те главы в учебнике, что уже проскочили учившиеся в ее анемичного цвета школе такие же, наверное, скучные дети.

          Тем временем появились какие-то товарищи, и как-то (еще не наступила странная зима того года, когда сидишь в классе, а за окном — ночь), придя из школы, я отправилась со всеми за мороженым. Было как раз на брикет за 11 копеек, и тут, посреди несвойственной мне дворовой эйфории я поняла, что забыла дома ключ и пропустила английский.

          На мне была стоявшая сама по себе юбка из грубого голубого материала — с непоправимым липким пятном, и руки тоже были липкие от мороженого, и стало совершенно ясно, что и пытаться что-то исправить не стоит.

          На следующий день я, слегка ошалев от полученного нагоняя («...и даже не позвонила!..»), потащилась к ТВ извиняться и заниматься. А она совсем не сердилась и тоже как-то виновато улыбалась и в этот раз в английском было что-то живое и на буквах впервые появился знакомый мне по русским книгам отсвет.

          Именно в тот день ТВ задала мне не тоскливые «топики», а перевод «Twinkle, Twinkle, Little Star» стихами. Игра мне понравилась, и к Восьмому марта я подарила маме перевод следующего стихотворения Броунинга (оно было самое короткое в антологии):

  The year's at the spring,
  And day's at the morn;
  Morning's at seven.
  The hill-side's dew-pearled.
  The lark's on the wing;
  The snail's on the thorn;
  God's in his heaven —
  All's right with the world!

  
  

          Все слова были в росе. Все слова были, как затвердевшая роса.
          Перевела я (как я вижу сейчас из крошечной самодельной книжечки) так:

  Душистый рассвет
  Весеннего дня.
  Склоны покрыты
  Блестящей росой
  Пока есть и свет,
  И Бог в небесах,
  Птицы все сыты,
  И в мире покой.

          Бог, впрочем, я тогда еще писала с маленькой буквы.

          Английский язык! Твердый чистый песок — слюда и кварц — и текущая между ними влага — предлоги и артикли — артикли, с которыми поначалу ведут безнадежную войну все, для кого этот песок не родной, и которые становятся, с течением времени, так естественны и необходимы, что их уже не хватает в русском, полном туманностей и уверток. В летней разваренной Москве мне не хватает твоих многогранных и твердых слов, твоей насмешливой определенности.