сон в моей жизни / 9.09.2004

• Николай Байтов
  Ящерица

          Говорят, что старец Хан Со был ещё жив в начале 80-х годов и его можно было найти в предгорьях Тибета (а именно в стране Кам). Говорят, он был монголом. Более того, — говорят, что молодой Павич ездил к нему, чтобы беседовать о снах... Честно говоря, мне в это не верится. — Если Павич молодой, то когда ж это было? при председателе Мао? — как туда можно было добраться в то время? добыть командировку от Тито? (шучу)... Да и на каком языке могли они беседовать? — Вряд ли старец Хан Со владел каким-либо из европейских дискурсов.
          В моём распоряжении имеется дневник одного хиппи. Он попал ко мне через моего питерского друга, Диму Григорьева. Но, в принципе, я не исключаю, что сам Дима мог собственноручно его написать (т.е. фальсифицировать этот дневник), — тем более что он-то уж точно был в тех краях — хоть и добрался туда позже, в середине 90-х. Старца Хан Со уже не было в живых, и в дневнике описывается некий его ученик (имя отсутствует), который жил в пещере и половину жизни курил коноплю, а другую половину спал. Проснувшись, он рассказывал своему гостю, английскому хиппи, увиденные сны, а тот записывал... На каком языке он рассказывал? — это остаётся такой же тайной, как и в случае с самим Хан Со. Потом англичанин куда-то исчез, а его дневник остался в пещере. Дима, оказавшись там на правах следующего гостя, забрал его и привёз в Питер, где с помощью жены перевёл.
          Рассмотрим этот дневник.
          Как и следовало ожидать, сны различаются по источнику. Один источник «от земли» (т.е. по-европейски — от реальности), другой источник «от неба» (то есть, по-земному, от абсурда). Я, в принципе, согласен с таким различением, — тем более что близкий опыт описывает Кастанеда, хотя и в других терминах: он говорит о неких «лазутчиках», которые проникают в наши «земные» сны из других миров. Относительно «лазутчиков» — это так и есть, я на себе испытал и могу привести, по крайней мере, два ярких примера. Но дело в том, что «лазутчики» — они пришлые, как кометы. Между тем, сама «фактура» сна, его «естественное» течение, бывает разная. И здесь я склоняюсь больше к учению Хан Со, чем к писаниям Кастанеды. Чем задаётся «фактура» сна — неясно. Засыпаешь ли пьяный или трезвый... удручённый, униженный своими грехами или воодушевлённый, вооружённый надеждой, — может оказаться и так и эдак. Похоже, что «фактура» даётся (или не даётся) именно как благословение «неба» — внезапно. В фактуру могут прийти «лазутчики» (приняв её облик) или не прийти, но сама по себе она бывает либо яркая (удивительная) — от «неба», — либо блёклая, тусклая, дурная — от «земли».
          Кроме фактуры, я бы ввёл ещё понятие эмоции. Это красочный отсвет, бросаемый сном на сновидца. (Здесь трудно сказать, что первично. Возможно, эмоция, которую душа хочет испытывать, в которую она глубоко погружается, одновременно её порождая, — возможно, она и влечёт (призывает) подходящую себе фактуру... Только вот, пожалуй, именно призывает — не из себя, а извне...). Разнообразие, тонкая дифференциация эмоций — и вместе с тем их глубина и сила, оставляющие ясный, резкий, странный привкус после пробуждения, — поразительны. Однако меня лично это наводит лишь на банальное соображение о том, что наша душа во сне более свободна, чем наяву, — т.е. сбрасывает оковы топорной, грубой «конвенциональности чувства», которую «явь» нам диктует...

          В дневнике преимущественно описываются сны нейтральные (хотя и с меланхолическим оттенком). Это понятно. — Ученик Хан Со — наверняка весьма опытный буддист — мог легко отрешиться, я уверен, от «влияний» — как «земли», так и «неба». Вот он описывает (один из самых «интересных» — оригинальных по «эмоции» — снов) своё совокупление с ящерицей, — верней, интеллектуальное совокупление. Ящерица была и предлагала себя. А он не был. Она приглашала его быть. Но это всё было неярко, не акцентировано, смазано, — безразлично. Предлагала — и в то же время не предлагала, оставляла свободным. —
          «Хочешь быть?»
          «А зачем это, в принципе, нужно?» — возражал он (умозрительно).
          «То есть хочешь или не хочешь? Быть или не быть?»
          «Ну, допустим, быть. То есть я должен в тебя войти?»
          «Да. Войди! Я дам тебе бытие. Ты не пожалеешь!»
          «Да я, в общем-то, и так не жалею ни о чём».
          «Ни о чём? Ты такой опытный?»
          «Опытный или неопытный — мне это всё равно. Мой учитель — Хан Со. Он был дурак, осёл, и единственное, чему он смог меня научить, — это быть таким же ослом. Мне этого достаточно».
          «А ты уверен, что твой путь — единственно возможный, что не может быть другого?»
          «Уверен? Нет, конечно! Что за чушь! Какой там путь?! — Путь может быть абсолютно любой».
          «Ну так войди, испытай меня. Я дам тебе, по крайней мере, бытие».
          «Войду. Испытаю».
          «А ты достаточно напряжён?»
          «А... нет».
          «Почему?»
          «Потому что мне всё равно».
          «И долго ты будешь продолжать на этом настаивать?»
          «Нет! Я хочу тебя! Хочу скорей войти в твою внутренность, хочу получить бытие».
          «Ты так говоришь в порядке (в логике) разговора — или ты действительно возжелал меня?»
          «О, приди, сядь на мои чресла, — я возжелал тебя без всяких там...»
          «Нет, это пока — лишь красивые слова, искусственно напряжённые. Но я сяду. Я уже сейчас устраиваюсь на твоих чреслах, потому что я авансом готова тебе дать бытие». —
          И она, ящерица, быстро взбежала на него, — и в этот момент Хан Со вздрогнул и проснулся, — верней, не сам учитель, а его (безымянный) ученик.
          И вот тут-то, как он утверждает, он и испытал настоящее бытие — внезапно яркое — и долгое-долгое — до вечности...
          Верится — не очень. С трудом. Подозреваю, что сам Дима Григорьев фальсифицировал эту запись, размазав, как говорится, романтические фаустовы слёзы по своей европейской застеклённой физиономии.
          Чем-то это всё меня раздражает, а чем — непонятно...
          Вряд ли буддисты — такие. Насколько я понимаю, у них вообще нет этого понятия — «бытие». Это вполне европейское заклинание, которое почему-то столь назойливо звучит в этой восточной сказке... А впрочем, нам-то что? И что нам эта блестящая ящерица, мелькающая как молния? — Мы с Киясовым сидим, листаем этот дневник, разговариваем. Время от времени выпиваем. Сны нам снятся намного более интересные, отчётливые. Старец Хан Со? — Думаю, что всё, что он мог бы нам сказать, ничего существенного нам не прибавило бы. — «А ты помнишь мой рассказ “Велосипед”?» — говорю я Киясову. — «Помню. Это про римского легионера?» — «Да». — «Он странный какой-то...» — «Так это и есть сон от начала до конца». — «Правда? И ты сам его видел?» — «Сам. Я несколько раз в жизни описывал сны. Этот — один из наиболее ярких... Но я не представляю, откуда он мог взяться! Это представить невозможно. По-видимому, от “неба”...».