Интернет в моей жизни / 21.04.2006

• Ксения Щербино

  Интернет — параллельная реальность отчаяния. В Париже бывают недели, когда не с кем обмолвиться словом — отделываешься далекой холодной улыбкой. Зато в Париже есть Интернет, и вот — разговариваешь молча, смеешься, не издавая ни звука, — чтобы потом, путаясь в улицах и лицах, бояться увидеть знакомое лицо. Или радоваться ему же.

  Мы живем в странное время. Политические катаклизмы, переломившие хребет моему поколению, еще не нашли свое истинное отражение в судьбе страны. Говорить о них отстраненно и холодно, словно занимаясь алхимией ли, вивисекцией, — рано. Скажут, личное. И будут правы. Ибо мятущееся и мятое, искрящее, как шелк, время еще не стало саваном. Так что не нужно о нем, нужно — о нас. В формате жж-шного постинга. Оставить комментарий... Комментариев оставлено.

  Что случилось, в какой момент мы почувствовали, что изменились? Те, кто наступает нам на пятки, воспримут Интернет как развлечение и рэп. Многократно помноженная на себя же коммуникация превратится в немолкнущий повторяющийся речитатив нового времени. Для нас, осознавших свое место на несколько лет раньше, Интернет был борхесовой библиотекой, кладезем знаний, вавилонскими развалинами, лавкой старьевщика. Мы примеряли на себя обноски американских знаний, захлебывались в неведанных доселе теориях, в общем, устраивали океан из чайного блюдца и плавали в нем в чайной ложке. Буря в стакане воды. Возможность почувствовать себя старше и умней, нежели собственные родители, — какое поколение не боролось за это обманчивое ощущение? Какое поколение не искало собственных путей познания? «Если бы двери восприятия были открыты...» Осторожно-двери-закрываются... Мы успели в последнюю минуту.

  Поезд ушел. Те, кто сядет в следующий, тоже, конечно, куда-нибудь уедут, только маршрут никогда не повторяется. Как и любой туман, Интернет обманчив. Как страна Нетинебудет, с Питером Пэном, перепачканным пыльцой. Жаль только, дети вырастают из сказок. Жить было страшно. Еще страшней — принимать на себя ответственность за то, что происходило. Растерялись родители. Дети — ушли. Даже Гаммельнский крысолов не понадобился.

  Кажется, появление Интернета совпало с увлечением культурой майя и повальным кликушеством в виду приближающегося конца света и свершившегося конца государства. Между молотом и наковальней жизни реального пространства оказалось очень мало, нужно было срочно придумать что-то свое, где бы переждать эпоху. Казалось, что не выживем, а жить хотелось. И вот нора была найдена. Нора в пространстве. Далее — спячка.

  Веретено знаний, о которое укололась прекрасная принцесса! Которая из пирамид — Кукулькана или Чичен-Итца — стала тем входом в страну мертвых, который прозрачной стеной отгородил меня от сверстников? О да, я научилась рисовать майянские иероглифы. Я даже могу составить простейшие фразы на мертвом языке. Но язык живой, тягучий, изменчивый, язык сверстников и когда-то товарищей, язык улиц и взросления оказался беспощадно забыт. Что бы там ни говорили учителя английского или французского, говорить можно только на одном языке. На остальных молчишь.

  Что нам снится во сне? Если исходить из того, что снами можно управлять, вызывая те или иные фрагменты памяти на поверхность, то Интернет становится аналогом глубокого сна, в котором доступна вся прапамять. И как во сне — всегда один, что бы тебе ни снилось, так и в Интернете... «Как бедный шут о злом своем уродстве...»

  В какой-то момент, помнится, верилось, что, как и во сне, в виртуальной жизни ты можешь сделать себя лучше, чем ты есть. Апогей суперменства — и пароксизм одиночества. Двойной контур себя же — попытка встретить свое виртуальное отражение и завести с ним роман. Мы же так похожи, мы так похожи, мы же убежали в один и тот же мир. Кто из нас кому снится? Кто из нас кого придумал? Кто первый начал? Ну что же ты молчишь, отражение мое? Позволь поговорить с тобой, пусть даже по аське, забываясь в переписке. Мы же вместе, навсегда вместе, правда? Пока не остынет чай. Пока не кончится карточка.