Алкоголь в моей жизни / 22.01.2007

• Линор Горалик
  Дистиллят

  I

  Все нормально было, только никто ничего не пил. Наташа всех обходила и очень громко говорила: «Ребята, надо выпить, это не годится, правда, надо выпить», — все соглашались, конечно, и наливали, и даже запихивали в себя по рюмке-две, но все равно ощущение осталось, что никто ничего не пил. Это было странно, потому что всем только и хотелось, что напиться, но как-то оно не шло, — наверное, мы просто не могли сосредоточиться на вине под этот ее бесконечный монолог, а ее все не могли оттащить от микрофона, она говорила и говорила. Может, в том-то и было дело, что говорила она очень спокойно, — если бы она, скажем, рыдала, или рвала на себе волосы, то уже бы, скажем, Пашка или Наташин муж ее оттащили, ну, или мы бы все разошлись, — но первые двадцать минут все просто слушали, — ну, тяжело, конечно, но поминки — это поминки. Потом Паша подошел к ней раз, подошел другой, она отодвигала его рукой — с усилием, как тяжелую дверь, — и все говорила и говорила, и мы потихоньку все начали смещаться назад, к столам, и трепаться между собой. Еще минут через десять Наташа стала нас обходить и говорить: «Ребята, надо выпить», — она очень громко нам это предлагала, и мы даже поднапряглись и выпили, кто сколько мог, но все равно, конечно, никто ничего не пил, вот же парадоксальная история.

  II

  Водки не хватило, и тогда Марик принес из ванной лосьон для бритья, у меня тряслись пальцы, Марик не выдержал и сказал: «Давай вызовем врача», — но я рявкнула, чтобы он ушел, он ушел на кухню и начал там искать зажигалку. У меня пальцы так тряслись, что довольно большую часть лосьона я вылила на себя. Марик вернулся, посмотрел, сказал: «Так тебе лосьона тоже не хватит, тебе вон сейчас уже ваты не хватит». Тогда пришлось брать себя в руки, считать до десяти, наливать лосьон на вату, считать до десяти, протирать бедро последний раз, считать до десяти, закрывать глаза, считать до десяти — и с размаху тыкать шприцом в бедро, — и потом, пока пытаешься одновременно плавно давить на эту хрень и чтобы руки не тряслись, клясться себе, что блядь последний раз невозможно блядь при следующем при ступенадо вызывать блядь скорую пусть они колят блядь какого хера вечно выебываешься строишь из себя героя блядь полбутылки водки пачка ваты вся постель воняет водкой или блядь бери себя в руки бессмысленная трусиха ррраз протерла ррраз уколола ррраз шприц выкинула спать легла идиотка.

  III

  Алик принес с собой фляжку, никого не угощал и уже в машине успел напиться, причем как-то даже карикатурно и неприятно: и ходил неровно, и разговаривал не так. У нас с собой была пара бутылок вина на пятерых, по жаре больше и ни к чему было, тем более что кто-то из мальчиков (сейчас уже не вспомнить, кто) был непьющий, а у меня болела голова, какой тут алкоголь. Постелили пледы, мы с Таней погнали мальчиков за хворостом, а сами принялись раскладывать, распаковывать и нарезать. Алик, конечно, за хворостом не пошел, а валялся на пледе, мешал нам, хватал немытое, все лез к Таньке, как ее ребенка будут когда-нибудь звать. Я сказала: «Алик, пиздец болит голова, помолчи хоть на пять минут, не лезь, сделай милость», — но он, как сейчас помню, начал есть редискину ботву и разглагольствовать, что ботва полезная, пытался заставить Таньку попробовать, и она тоже начала звереть потихоньку, позвала Митю с Леней, но те от реки не слышали. После каждого пятого слова Алик прихлебывал из фляжки, Татьяна попыталась у него эту фляжку отобрать, он возмутился и стал заплетающимся языком клясться, что совершенно трезвый. Я не выдержала и дала ему слегка по шее, он обиделся и умолк. Танька собралась к водокачке мыть купленные по дороге помидоры, Алик вскочил и принялся отбирать у нее миску, — мол, тяжелая, — чуть не высыпал все, один помидор долго ловил у себя на животе и пошел-таки с Татьяной. У меня ужасно болела голова, я так и легла где-то среди редиски, пришли Митя с Леней, более или менее устроили меня под деревом, разлили вино по стаканчикам и стали ждать Татьяну с Аликом. Они вернулись быстро, Танька шла, несла помидоры, а Алик шел следом. Потом он почти побежал, обогнал Таньку, схватил с пледа свою сумку, бейсболку и быстро пошел в сторону дороги. «Не понял, — сказал Митя. — Алик! Алик!» — но тот даже не обернулся, Танька, вся красная, села и сказала нехорошим голосом: «А чего ты не понял, ты все понял, нормально, пусть идет». Леня взял помидор, куснул, спросил: «Вы их что, так и не помыли?» «Не помыли, — ровно сказала Татьяна. — Сделай одолжение, пойди и помой.» «Да ладно, — сказал Ленька, — оботрем. Фляжку он забыл, спрячьте, потом отдадим ему». Но Митя не стал прятать фляжку, а привязался ко мне, чтобы я сделала пару глотков, потому что коньяк помогает от головы. У меня не было сил препираться, я обтерла металлическое горлышко и хлебнула, но во фляжке оказалась вода. Я как-то сразу не сообразила, так и ляпнула: «Ребята, тут вода», — и, конечно, испортила всем день окончательно.

  IV

  Один раз я своими глазами видела, как это происходит, — как человек, проснувшись, не открывая глаз, осторожно ведет дрожащей ладонью над тумбочкой, — ищет ежеутренние, предусмотрительно приготовленные с вечера пятьдесят грамм, — берет их, все так же, с закрытыми глазами, ставит себе на живот, лежит и не пьет. И не пьет, и не пьет, и не пьет, и не пьет уже потом никогда, через год у него рождается дочка, кто-то разбивает ему машину (говорят, в хлам), он переходит работать в другую компанию, маленькую, но бойкую, пару раз я вижу его на литературных вечерах, — как он читает свои тексты, сильно наклонившись вперед, — иногда проводит над микрофоном ладонью, и, очевидно, нащупывает, что искал, потому что после этого жеста сразу открывает глаза.

  V

  Потом мы как-то пошли ужинать с Викой и Мишей и стали вспоминать про Володины похороны, — про то, как Володина мама говорила в микрофон, и как там никто ничего не пил. Нам принесли вино и дали Мише понюхать пробку, Вика сказала: «Вот я всегда не понимаю, если нам не понравится, как пахнет, — мы что, можем ее обратно отослать?» «Вообще-то, — сказал официант, — это вам дают убедиться, что вино именно то, которое вы заказали. Вот этикетка, а вот и вкус, типа запах». «Это я первый раз слышу разумное объяснение», — сказала Вика. Официант налил понемножку в очень большие бокалы, мой и Мишин, и наклонил бутылку над Викиным бокалом, но она быстро прикрыла бокал рукой и сказала: «Мне не наливаем, я теперь непьющая». «Чего это вдруг?» — спросил Мишка, но Вика только повторила: «Мне не наливаем», — и так и сидела, держа руку на бокале, и они с Мишкой некоторое время смотрели друг на друга, а потом Мишка глубоко вдохнул, провел ладонью по лицу и сказал: «Ну ничего себе». Вика спросила: «Это все, что у тебя есть сказать?» — но Мишка опять потер рукой губы, потом нос и сказал: «Ну ничего себе». Тогда Вика стала есть свой салат, и тут я вспомнила, что у Володи на похоронах если кто и пил, то это Мишка. Мишка, в общем, тогда пил больше всех.