Алкоголь в моей жизни / 22.01.2007
- Валерий Мишин
Невинная пробкаЛюблю природу, потому что родная. Как речь.
В первый же погожий день рванули к заливу. Взглянуть на горизонт, вдохнуть свежий воздух Балтики и глотнуть свежего Балтика #7. Прямо на бережку — всё good quality.
Без вопросов Lapin Kulta из-за горизонта с противоположной стороны залива, как ни смотри, разлива совсем другого, но, должен сказать, с годами обретаешь казановью покладистость: та женщина, которую сей(момент)час любишь, — самая красивая, то пиво, которое сейчас пьёшь, — самое лучшее. Главное, чтоб вдосталь.
Пиво прихватили, открывашку забыли...
Справиться с пивной крышкой — проще простого. Поддеть любым твёрдым предметом, зацепить за какой-нибудь угол или выступ и — готово, ан почему-то бутылка сразу тянется в рот... и зубы (где ж мои зубы?) — тю-тю...
Питие — есть веселие, а веселие всегда нетерпеливо и поспешно. Ох, как хочется быстрей вскрыть бутылку, выбить пробку, выпустить Джина, Джина-тоника, Белую лошадь, почти пегаса, вкусить аромат Букета Абхазии или Букета Молдавии, взглянув в Чёрные глаза Южной ночью.
В Советском Союзе все водочные бутылки, кроме экспортного варианта Московской и Столичной, закрывались металлической крышкой с хлястиком, потянув за который можно было распечатать бутылку. В открытом виде крышка напоминала лебедя, поэтому так и называлась — лебедем. Шейка у лебедя часто отрывалась, в ход шли зубы, в годы перестройки шейку вообще убрали, зубы стали лететь катастрофически. Полиэтиленовые пробки винных фугасов с Агдамом, портвейном 777 и 33, Солнцедаром, Плодовоягодным (в просторечии Плодововыгодным) были также не подарком. Хотя такую двойную пробку, одной частью входившей в горлышко, другой облегавшей его снаружи, можно было без особого труда сковырнуть при помощи ножа или ложки, зубы почему-то оказывались на передней линии атаки. Скажем прямо: к 1991 году страна подошла с зубовным скрежетом переломанных зубов...
Особый предмет — шампанское, Советское шампанское, или попросту — шипучка. Берёшь в руки бутылку, вожделенно снимаешь фольгу, находишь хвостик проволоки, крепящий пробку, начинаешь откручивать (в это время из телевизора: бом-бом-бом — до наступления нового года осталось девять секунд), делаешь пару поворотов — кончик проволоки обламывается (бом-бом-бом — ещё три удара), судорожно хватаешь вилку, срываешь проволоку — пробка застряла, суешь её в рот (бом-бом) — взрыв и нокаут... Очухиваешься уже в новом году.
Были и другие похожие случаи. Часто пробки для шампанского делались опять же из полиэтилена, подобная пробка либо моментально и непредсказуемо вылетала, либо её вообще нельзя было извлечь. В ход шли, известно, отвёртки, свёрла, плоскогубцы. Вворачивая шуруп, следовало быть крайне осторожным, чтобы не стать мишенью (зафиксированы случаи попадания в лоб, в солнечное сплетение, в пах, в ухо при попытке увернуться и даже в седьмой шейный позвонок стоящего рядом с пустым бокалом).
У моего знакомого расстроилась свадьба. Придя в гости с целью помолвки, он попытался откупорить бутылку и схлопотал себе фингал под глазом. Родители решили — раз человек неспособен открыть бутылку, то что можно ожидать от него в жизни? А малый был — хоть куда, прошёл огонь, воду, медные трубы и налоговую инспекцию... Как тут избавиться от эдипова комплекса пройтись по матери?
И всё же из всех шипучек самой фантастической было Крымское игристое. Это как бы красное шампанское. Я встречал людей, которые его пробовали, но никто не мог сказать, каково на вкус. Сам также делал несколько попыток. Открываешь бутылку — раздаётся взрыв и наружу вылетает всё содержимое до самого дна. Представьте: тёмная южная ночь, застолье, открытые рты, лица и белые рубашки, обрызганные красным, — Хичкок.
В Крым тянется ещё одно воспоминание. 1988 год. В самом разгаре горбачёвско-лигачёвская борьба с алкоголизмом. Лето, Евпатория. Очень жаль мне тех, которые не бывали в Евпатории. Побывал. В интересный исторический момент. Спиртное по талонам. Отовариться можно только в нескольких точках. Одна такая на берегу моря. Постройка типа барак, квадратное окно, к которому пытается пробиться толпа. Подъезжают жигули, выходят пятеро, одному из своих быстро придают горизонтальное положение, поднимают, как бревно, высоко над очередью и вместе с кошёлками и талонами проталкивают в окно, таким же пёхом вытаскивают обратно, отоваренного. Это уже Бастер Китон. Об ушибах и тумаках нет речи, в немом кино всё в радость. (Да, с развалом Советского Союза мы многое потеряли в полноте и широте мироощущений.)
Большой художник, художник кисти или слова, кроме картин и книг должен отметить свой талант и в прочих делах. Например, Курбе принимал участие во французской революции, Лимонов разводит бузу с нацболами, Арон Зинштейн, отменный живописец (см. о нём монографию в серии Авангард на Неве), знаменит ещё и тем, что всегда носит с собой штопор. Собирается, допустим, кампания по случаю открытия какой-то выставки или по любому другому поводу, бутылки стоят на столе, пора приступать, но выясняется — открыть-то их нечем. И тут в самый кульминационный момент появляется Арон со штопором (за скобками предположу — в поведении Арона присутствует некий расчёт, выпивку обычно устраивают вскладчину, штопор Арона приходится расценивать как его взнос или пай; однако, если сложить все доводы в кучу, как деньги в шапку перед отправкой в магазин, миссия Арона окажется в высшей степени благородно-гуманитарной — сколько травм удалось избежать: поломанных зубов, порезанных пальцев, подбитых глаз?)
В своих заметках я пользуюсь личными воспоминаниями и рассказами знакомых. Решив расширить круг примеров, выправил в редакции журнала Путь домой карточку корреспондента с надписью Press/Пресса, чтобы, как говорится, на законных основаниях взять кое у кого интервью.
Первым подвернулся Дмитрий Северюхин, председатель Санкт-Петербургского общества поощрения художников — организации мифической, тем не менее устраивающей иногда тусовки для творческой публики с виночерпием, так что председатель хорошо знаком с существом вопроса. Он напомнил историю художника Андрея Геннадиева, любителя красного сухого вина, разумеется, импортного или грузинского. С импортными бутылками вообще возникали серьёзные проблемы, так как они закрывались настоящими пробками, а при отсутствии штопора оставалось либо протолкнуть пробку вовнутрь черенком кисти, карандашом, ригельным ключом, даже крепким пальцем, у кого такой наличествовал, либо выбить ладонью. Пробки были очень тугими, а у чернильно-едких алжирских вин, разбухнув, становились практически невышибаемыми. Геннадиев приспособил для этой цели книгу, кажется, завалявшийся в его мастерской краткий курс истории ВКП(б), книга прикладывалась к стене и по ней наносились удары (память — штука дырявая, трудно предположить, что тонкий ценитель красоты Андрей Геннадиев мог использовать нечто другое, скажем, произведения Набокова, выпущенные американским Ардисом, да и ардисовские книжки были для данного способа несколько хиловатыми). Однажды бутылка разлетелась вдребезги и серьезно поранила сухожилие руки. Северюхин считает, что приёмы и презентации — часть серьёзной профессиональной работы художника, без чего не может быть никакого промоушена, обмена идеями и реального артбизнеса, поэтому подобный несчастный случай следует рассматривать исключительно как производственную травму. Разумеется, на родине в годы тоталитарного режима Геннадиеву ничем не помогли, только в соседней Финляндии он получил пособие.
И ещё, добавил председатель Общества поощрения, не менее серьёзной травмой может быть травма психологическая. Однажды такую травму он получил после полуторачасовой бесплодной попытки открыть бутылку. Все способы не дали результата, даже вариант выковырять пробку перочинным ножом — нож сломался (ох, не было в ту пору широко практикуемых нынче болгарок, но отпиленное посредством ножовки по металлу горлышко у одного маэстро я всё-таки видел). Следующую травму Северюхин получил при открытии музея Набокова, где его попросили открыть бутылки с Советским шампанским для фуршета. Пушечный выстрел одной пробки насквозь пробил фальш-потолок в зале — позор, позор личный и позор общественный, им спровоцированный, — неловким вскрытием пробки вскрывается весь картонно-камуфляжный подход к увековечиванию памяти писателя.
Потом я решил достать Славу Долинина, бывшего диссидента, члена редколлегии журнала Посев. Посев, журнал, основанный эмигрантами, в прежней формулировке — белоэмигрантами, печатался и нелегально ввозился в СССР извне, сейчас печатается в России, поскольку дешевле, и проделывает такой же обратный путь на Запад, где остались подписчики и читатели. Хотелось бы напечататься в этом самом подпольном и нелегальном журнале всех времён. Но ни проза, ни стихи их не интересуют. Можем взять интервью, как тебя притесняла Советская власть. Востребована политика. Звоню: Слава, наконец-то я набрёл на нужную тему. — Какую? — Производственная травма в России. — Интересно. А в какие годы? — Пятидесятые, шестидесятые, вплоть до наших дней. — В какой сфере? — В сфере тяжёлого машиностроения, железнодорожного транспорта, сельского хозяйства и так далее. Однако я делаю акцент на мелком, кустарном производстве. — Знаешь, это нетипично для советского времени. — Возможно, но мои наблюдения охватывают несколько регионов. Крым, из которого наша семья была выселена в годы бериевской чистки... — Интересно, интересно... — Урал, практически весь, средний, северный и южный, Поволжье, Вологодская и Мурманская область, Закавказье и, конечно, Ленинград...— А будет ли отражена роль профсоюзов? — Конечно, я даже хочу коснуться темы диссидентства. — Так, так... всё же хотелось бы знать подробней, под каким углом ты рассматриваешь проблему. — Слава, в результате долгих наблюдений я пришёл к выводу, что теория Маркса об эксплуатации наёмного, тем более подневольного труда распространяется на все общественные формации, работодатель, желая извлечь максимальную прибыль, мало заботится об условиях труда и экологии, ставит труженика в крайние, экстремальные ситуации, провоцирует на акции протеста и революционные действия и вынуждает, прежде всего, из-за подавленности и незащищенности прибегать к крайним мерам, в виде суицидных поступков, допинга и прочего...(тут фразеология стала иссякать, и я быстро свернулся) ...понимаешь, Слава, как в такой кромешной обстановке не напиться? — Ясно, ты хочешь рассказать о случаях увечья от пьянства, однако это уже избитая тема. — Нет, я хочу рассказать о травмах, полученных в результате попыток употребления алкоголя, в частности при откупоривании бутылок. Мало того, что алкоголь некачественный, но он ещё по-уродски упакован ...— Нет, нет, не пойдёт, у нас серьёзный журнал... (Не вышло...)
Я взял несколько интервью и на этом остановился, стали множиться однотипные примеры, ах, Александр Исаич, Александр Исаевич (строчка из песни Хвостенко), не добавляя языкового расширения. Всё же ради справедливости следует заметить, не такие уж мы долболобы, чтобы запростяк заниматься пробковышибанием, просто штопоры в нашем отечестве выпускались плохонькие (какой штопор — такое и правительство, по версии Вениамина Иоффе) — такой штопор либо безнадёжно застрянет в пробке, либо разрыхлит её и будет проскальзывать, либо ручка-деревяшка поломается и железка вонзится в ладонь, и тому подобное...
Набоков явно бы посмеялся над моим холопским развлечением проследить полёт винной пробки. Понятно, барину бутылку откупорит слуга, да не только барину — любому мало-мальскому авторитету, денежному мешку, качку и продвиженцу, держателю акций, обладателю купюр откупорят, нальют, пожелают приятного вкушения. Но, пардон, нас — тьма тьмы, мы — главные потребители и злоупотребители, мы — на передовой, берём на грудь, рвём глотку, душим зелёного змия, мы — георгии-победоносцы, прокладываем путь, делаем план, меняем стратегию...чего уж тут?..P.S. Тема извлечения пробок, оказавшихся внутри пустых бутылок, посредством упаковочного шпагата или расслоённой бельевой верёвки, для сдачи в пункт приёма стеклотары, или купания бутылок в ванне, чтобы отклеились этикетки — фугасы принимались в девственно чистом виде, — сознательно не затрагивается, это особая тема.