Деревья в моей жизни / 7.03.2007

• Мария Галина

  О деревьях трудно писать. Они молчаливы.

  Но человек скорее склонен отождествлять себя скорее с деревом, чем с животным.

  «Я — другое дерево». «Мы с тобой — два дерева».

  Обнимает березку как жену чужую, и очень сочувствует рябине, которая никак не может перебраться к дубу.

  Хотя с биологической, ботанической точки зрения никакой любви меж ними быть не может. Ни под каким видом. У одной плод — ягода, у другого желудь. И кто вам вообще сказал, что дуб — это мужчина? Ну, возразят, он такой коренастый, кряжистый, и желуди у него такие округлые... Ну да, ну да....

  Кедр, растущий на севере диком (по другой версии — сосна), ни с того ни сего влюбился в пальму на утесе горючем. Что вдруг?

  Никто не написал о том, как в далеких азиатских джунглях задумчиво сидит тигр и грезит о львице в берберийской степи. Потому что даже поэт понимает, что тигру абсолютно не до того, ему и в джунглях есть чем заняться. Хотя гибрид тигра со львом действительно возможен, он называется «тигролев». Какое-то время такой тигролев жил в московском зоопарке.

  Но деревья... Они стоят неподвижно, видимо, медитируют. Общаются с космосом. Мало ли, что им, фигурально выражаясь, в голову взбредет.

  Молчаливо позволяют делать с собой все, что угодно. В том числе и приписывать им какие-то человеческие черты. Хотя они даже и не медитируют, скорее всего, а просто стоят на одном месте и фотосинтезируют. А вот люди все время перемещаются в пространстве и потребляют готовую органику. Я понятно излагаю?

  Тем не менее, осью Мира служит дерево Иггдрасиль.

  И ангел, стоящий у врат Рая с огненным мечом обращающимся, тоже поставлен там, чтобы охранять одно-единственное дерево.

  Канадский клен. Киевские каштаны. Одесские акации. Правда, Одесса, на пустом месте, среди степей выросшая, вымостившая свои мостовые итальянским туфом, умостившаяся под французских губернаторов, как всегда слегка позаимствовала ей не принадлежащее. Знаменитая белая акация на самом деле — лжеакация, американка, и зовут ее робиния.

  Зато раина, пирамидальный тополь — местное дерево. Малороссийское, новороссийское. Вот его верхушка чертит черные дуги в зеленом небе под крупными звездами, и пахнет вокруг сухой травой и пылью, и ночной влагой, и птичьим пометом...

  Мы его видим. Вот, говорим, тополь.

  Он нас — нет.

  Они ведь слепые.