Секс в моей жизни / 29.03.2008

• Татьяна Щербина
  Похвала сексу

  Секс начался для меня как таинственная игра под видом медицинской процедуры. Мы с мальчиком играли в доктора. Я его, как доктор пациента, раздела, а сама в пациентки идти отказалась. Я здорова, не надо меня лечить. При этом знала, что врачебная моя практика — она же врачебная тайна — стыдная: следила за дверью, не идет ли кто.

  Это было в пять лет. А в двадцать два я принимала пациентов в белом халате в единственной тогда в Москве частной поликлинике, где работал сексопатолог. Он-то и позвал меня на подмогу, узнав, что я умею лечить «нетрадиционными» способами. Умела, на самом деле. Но не по части секса. Он сказал: это ничего. Это все равно, от чего лечить. И я снова играла в доктора. Вылечила немало мужчин, несмотря на отсутствие медицинского образования, да оно и не требовалось. К сексопатологу приходили за единственным: разрешением. Приезжали из глубинки, глуши, медвежьего угла, где патриархальные устои сохранялись, а сексуальная революция, долетевшая туда вместе с воздухом, заражала обычным своим воздушно-капельным путем, но обществом не признавалась. Наука, она же логос, словесное воплощение — отторгала воздушную инфекцию, считая ее вымыслом. Выходил конфликт: молодому человеку (а приезжали сплошь молодые) девушка нравилась, а женили его на той, которая не нравилась. Он приезжал в Москву, в частную клинику, рассказывал свою печаль доктору, жалуясь на импотенцию, а доктор давал ему разрешение на порочную связь. Я хоть и была доктором нелегальным, но пациенты этого не знали, потому для них полученное разрешение служило чем-то вроде индульгенции. Предки их испрашивали благословения у священников, при атеистическом режиме замененных телевизором, докторами и райкомами-горкомами. Сейчас и вовсе сложное время: чувство, что надо испрашивать высочайшего разрешения, вернулось, поскольку за всякое несанкционированное деяние на общественном поле могут по башке настучать, в кутузку заточить, а секс — да е...ись он конем, этот секс. Он все тот же инфицированный воздух, нынешняя же власть бдит за собственностью — у кого бы что отнять, а добровольного продажного секса столько, что срывать с улиц хорошеньких девиц его превосходительство не станет, как это делал тов.Берия, например. Секс был явлением сложным и возвышенным, а стал простым, как указательный палец. Куда укажет, туда и дорога. Любовь-семья-дети — тут вот надо карабкаться на какие-то вершины, а в сексе карабкаться невысоко.

  В моей жизни секс играл роль поводыря, наркотика и обучающей программы. Розовый мальчик Эрос, ураган Люцифер в черном плаще, печальный Демон, дух изгнанья, страховой агент Амур Тужур — всех их я знаю как облупленных. Но пока позолота с них не облупилась, они были главными моими друзьями и советчиками. Секс — это то, что блестит. А блеск — аналог огня. Когда в ребенке прорастает Гормон, первое, что происходит, — подростки начинают что-нибудь жечь: бумажку на блюдце, газетку на балконе, тополиный пух на улице, в худшем случае жгут автомобили. Взрослые, одержавшие победу над Гормоном, как Георгий над Змием, — жгут только костры и печки. В России, впрочем, взрослых почти и нет. Только симулируют: пьют огонь в жидком виде и думают, что уже не огнепоклонники. Я тоже любила зажигать все, что загорается, но быстро перешла на секс в чистом виде. Едва Эрос, Люцифер, Демон или Амур Тужур в дверь — Танатос в окно: «Привет, детка, вот тебе веревка, мыло, сейчас снимем с крюка люциферическую люстру, внесем сюда сосновую лодку и весла, будешь переплывать Стикс». — Я не могу грести, у меня депрессия, — гордо отвечала я и звала на помощь какое-нибудь фосфоресцирующее существо с факелом или хотя бы фонариком в руке, чтоб он выбросил эту черную дыру Танатоса в окно. Свет в любом виде — жизнь, хотя «чрезмерное употребление...». Самому добывать свет не так просто, секс, если относиться к нему почтительно, избегая тупого разврата, — неплохой тренер.