Море в моей жизни / 3.09.2008

• Анастасия Калинина

          А в моей жизни море — уже последние лет пять — только в виде снов, причем настолько настойчивых, шумно изливающихся в подкорки мозга и оседающих там шипящей пеной из только открытой бутылки минералки, что самое время заработать гидроцефалию, особо соленую, принимая во внимание свойства морской воды. И не этим ли объяснять себе соленые выделения из глаз по пробуждении в иные утра? Ведь море — что? Символика отдыха и отдохновения, а еще запах детства в нем исполнен сопоставлений с жизнью настоящей.
          Я на море не была лет пять, и оно накатывает на меня во сне и вопрошает — где я, и в смущении я отвлеченно тыкаю в карту — я все больше то на океане — слышало, есть такой, Атлантический, он как увеличенное ты? — то в различных лужах, именующихся озерами, деревенскими ставками, заливами посредственных величин, прудами и — очень часто — бассейнами, где вода — твоя на вкус, но пахнет химическим составом на букву «х»! Но никогда не в тебе, мне как-то не доехать, я уже который год мечусь между двумя континентами, даже не так — между двумя городами, в которых водохранилища или слишком велики, или слишком малы, чтобы быть тобой. Я про Нью-Йорк и Питер, много раз в год — туда-сюда, с этого маршрута будто не соскочить, хотя бывает, да, очень часто и очень сильно бывает, хочется потрогать тебя стеснительным большим пальцем правой ноги и сорваться в тебя прочь от заезженного маршрута, ведь в детстве мы всегда изыскивали возможность отлежаться у моря и отзагораться под бронзирующим оком всесующегося солнца.
          И вот, не имеющая возможности строить замки из мокрого песка и потом заносить последний в глаза движениями неосторожными, я теперь посещаю море стабильно пару раз в месяц в своих повторяющихся снах. Есть преследующие сны, циклические, и в моих как раз характерная атрибутика моря — хаотические орущие чайки, кристаллики соли в краснющих глазах (из них солить стейк в прибрежном ресторане весьма удобно, стоит лишь наклонить голову и потрясти ею), натершая виски резинка от плавательных очков, специфический привкус шапочки во рту, и грация красных купальников на белых, вновь прибывших телах, и надувной мяч с изображением земного шара, летящий в твои расставленные руки. Я не шучу — хоть однажды в месяц мне приснится море, а с утра я вытираю с губ соль и снимаю ласты. Что бы сказал на это Фрейд? Предложил бы он заглянуть в веснушчатое детство с отменным любопытством?

          Ведь однажды днем в подчеркнуто удушливой коробке я замечу девочку, играющую в песочнице, — это племянница наших соседей. Она вернулась с моря со взъерошенными выгоревшими кудряшками, солеными щеками, комариными отметинами на мерцающей шестилетней коже, пахнущая искрящейся волной и дышащая катамаранами. Я присяду рядом с ней на корточки, а она в ответ поднимет на меня огромные серые глаза, все еще по привычке прищуриваясь и немного морща облезающий нос, хотя в текущей погоде повод морщиться можно найти только в неприятной смене сырости духотой.
          Пока она рассказывает, выстукивая лопаткой загорелые синкопы, о днях, проведенных в дельфинарии, и о собранных ракушках, я вспомню свои собственные милые неистовства в озорных волнах Азовского моря.
          Мне шесть лет. Волосы, достающие до копчика, собраны в кичку на макушке. Солнце беспощадно стегает языком мокрую спину. Море чудесно, бесподобно, в самой своей идее... Морррре, моё морррре. То убаюкивает в жиже темного песка, то легонько обдает лопатки, то вызывает мурашки, то экспериментирует с кичкой, разбрасывает прутики волос по своей поверхности. Щиплет открытые под его крышкой любопытные глаза, выискивающие экзотических рыб и в отсутствие этих рыб выдумывающие своих, еще более блистательных моллюсков и крабов. Шумит на подкатах к берегу, будто тебя погрузили в одну самую завернутую и громадную раковину, может быть, даже ушную. Такой восторг и полноту ощущений способна выдержать разве что детская психика, и дни напролет играть со своим морским другом, соленой свежести не забывающим.
          За мной следит двадцатилетний двоюродный брат, разгадывающий кроссворды со своей девушкой на берегу. Они такие взрослые, целуются и едят мороженое, а я бегаю по берегу, хожу колесом, взлетаю и пикирую, разбиваю волны сложенными ладонями, повелеваю стихиями, сооружаю песочные укрепления и кричу в разбавленный птицами ветер свои самые продуманные мелодии. Шутки ради залетаю все дальше и дальше в произвольную зелень пучины, скользя по гладким камням, пытаюсь плыть и горячо захлебываюсь. Потом — снова на берег, и — снова в воду. На берег — в воду. На берег — в воду. Мне кажется, я самая изворотливая из рыб. Самый бесстрашный окунь. Самая умозрительная белуга. Самый мускулистый лосось. Самая прогрессивная щука. И тут же я — исследователь-аквалангист, пролонгирующий задерживание дыхания с каждым новым заходом.
          Брат с девушкой то и дело машут мне рукой — проверяют, кричат, чтобы далеко не плавала. Я показываю вытянутый вверх большой палец. И вновь пускаюсь в головокружительное снисхождение, и двигаю руками и ногами, и уже немного удерживаюсь на воде — да я сейчас научусь плавать!
          На поверхности скучно — еле уловим шум суетливого берега, хоть и близко он, а глубина быстро набирает обороты. Зато под водой — особый шум, сродни тишине, звук приостановленного дыхания, где слышишь, как неистребимо бьется твое сердце. Я задерживаюсь под водой с надутыми щеками и открываю глаза — пронзительная пустота и великолепие, ослепительное уединение. Почти внутриутробные шумы, овеществляющие в нас воспоминания лучшей жизни, и замедленная съемка собственных плавных движений. Фантазирую, как меня поглотил огромный кашалот, который до этого съел не одно ведро перламутра и кораллов. Внутри него время совсем иное. Внутри него нет времени, и только тиканье завороженного созерцания. Внутри него не беспокоят укусы слепней. Мои глаза предельно открыты, становясь лупами и другими увеличительными приборами. Так бы и смотрела на сгустки воды, запутывающиеся в морских темно-зеленых травах, так бы и слушала погруженную в волшебство тишину внутренней жизни воды. В этом неземном царстве хочется оттолкнуться от камня и поплыть. Я хочу нащупать его ногой и взмыть вверх. Но не могу...
          Не могу — моя ступня скользит по пустоте в поисках гладкой и скользкой опоры. Не могу — этой опоры нет, как и любой другой, опоры пропали, опоры растворились, и я... и я... кажется, я нависла над огромной пропастью. Еще и еще пытаюсь я ощутить под окоченевшими враз ногами, беспорядочно двигающимися отдельно от меня, заветный холодный и живой камень, плоскость, мини-горизонт, созданный, как платформа, во спасение.
          Хотела плыть, но ничего не получалось — как в паутине запуталась я в этой зыбучей и всеобъемлющей тишине. В глазах моих потемнело, а медленные руки забились, зашевелились, разгребая соизмеримые с весом неба пласты неподатливой пустоты, голого отсутствия, кричащего вакуума, декларирующего, что на свете ничего нет.
          Дикой судорогой свело разрывающуюся шею. Затикали проклятущие виски. Огромная смерть-кашалот разинула на меня двубортную пасть. Я обезумела. Я хотела вырасти вниз, чтобы длинными, как у цапли, ногами зацепить дно этого смертельного бассейна; я хотела вырасти вверх, чтобы прорвать поверхность воды своей макушкой и засосать полные легкие опьяняющей сухости воздуха.
          А вместо этого я, кажется, все стремительнее уменьшалась, сокращалась до размеров глаза леща, до размеров молекулы водоросли, до размеров... где же ты, где же ты, братик? Спаси, помоги, вытащи меня, не оставь меня в изумрудном изнывающем брюхе. Не выдерживая больше этой отчаянной борьбы, я открыла рот. Все, что помню, — оголтелая соль заполнила мне все пространство.
          Когда я открыла глаза, надо мной нависал бледный брат, а глаза его девушки были красными, как топ ее купальника. Лавина соли брызнула из моего рта, и я закашлялась. В голове шли безразличные круги, и дико хотелось спать. Брат прижимал меня к себе, они что-то причитали и всхлипывали, шептали, двоились и троились в моем воображении. Я снова заснула.
          А в следующий раз проснулась как ни в чем не бывало. Только мне не хотелось говорить. И хотелось уехать. По пути домой брат попросил меня, чтобы это осталось нашим секретом. Уже тогда я поняла его и кивнула. Потом мы шли молча.

          Маленькая соседская племянница заливисто прохихикает и выведет меня из легкого транса, обуявшего тетю на корточках, у песочницы. Я рассеянно засмеюсь и попрощаюсь, передавая привет родителям.
          И все равно буду грезить о моррррре. Надо туда будет поехать. Непременно на Азовское, оно манит меня. Не пугает, а именно манит. Я знаю, что буду преспокойно плыть на надувном матрасе и ничего не бояться. Ведь плавать я все-таки научилась. В море. На следующий же год, в возрасте семи лет.
          И когда мне снится море, то я вижу малиновые зонтики и белые шезлонги, и нежно вьющиеся над водой облака, а никак не кашалота и не открытый глаз инфузории-туфельки.