Перед нами — панорама французской новеллы. Почти полсотни имен. Здесь и такие прекрасно знакомые нашему читателю мастера, как Анатоль Франс и Ромен Роллан, Жюль Ренар и Анри де Ренье, Андре Моруа и Франсуа Мориак, Ален-Фурнье и Марсель Эме. Вместе с тем широко представлены писатели, чьи рассказы переводились у нас сравнительно мало, рассеяны в периодике либо затеряны в редких изданиях 20-х — 30-х годов — Бернанос и Доржелес, Жюльен Грин и Пьер Мак Орлан, Марсель Арлан и Клод Авлин. Наконец, сборник вводит в читательский обиход имена писателей, знакомых по прессе, но практически до сих пор почти не представленных в переводе — Макс Жакоб, Франсис Жамм, Клодель и Куртелин, Перго и Ларбо, Александр Арну и Блез Сандрар.
Сборник охватывает небольшой отрезок времени — сорок лет. Своеобразной точкой отсчета служит «Кренкебиль» Франса — блестящее завершение традиций XIX века. Мощный размах - обобщения, острый франсовский парадокс, чеканно язвительные формулы: «Когда человек, дающий показания, вооружен саблей, прислушиваться надо к сабле, а не к человеку».
Столь же масштабны обобщения Октава Мирбо. Обыденная драма крестьянского быта. Старик не в силах работать — и жена спокойно убирает от него кусок хлеба: «Неужто ты оставил бы на конюшне старую, ни на что не годную клячу, дал бы ей сена?». Вновь в частном случае — воплощение жестоких законов мира уродливо бесчеловечного....
А дальше — разнообразнейшая палитра. Лаконичные сценки Альфонса Алле — словно мгновенный выпад рапиры... Поэтическая аллегория Жюля Сюпервьеля... Прустовская стенограмма одного лишь званого обеда, беспощадно исследующая всю светскую гамму «от надуманного лирического снобизма г-жи Ленуар... до воинствующего снобизма сеньоры де Торрено...». Чисто французская колкая издевка Куртелина над аббатом, который так спешит на званый обед, что не в силах вычислить размер епитимьи и «для ровного счета» советует прихожанке еще четыре раза согрешить... Мягко размытые контуры новеллы Мак Орлана — обаяние недосказанности, поэзия дымки, того, что еще звенит в воздухе, когда затих последний аккорд. Юнец пускается в дальние края, чтобы завоевать недоступную красавицу. А вернувшись — исхудалый, хлебнувший вьючных буден в колониальной пехоте, «когда ранец товарища вечно маячит у тебя перед глазами», уже не узнает ту, ради которой все это было затеяно. — «Алиса Грей» — вынуждена она назвать себя. Все грустные или иронические вариации на тему о романтических мечтаниях и трезвой прозе звучат уже сами в воображении читателя-соавтора. Тяготение к емкости, компактности — одна из важных тенденций новеллы ХХ века.
Другая ветвь — от Ренара к Дюамелю. Вместо законченной объемной конструкции Франса — путь к микроэлементу новеллы, к ее первичной молекуле, к одному образу. При всем изяществе эти миниатюры отнюдь не превращаются в безделушки. В них всегда звучит серьезная, глубокая мысль. Лейтмотив всего сборника — ненависть к пошлому и низменному, эгоистичному и жестокому.
Символична картина Дюамеля «Техник. Философ. И пророк». Автомобиль свалился в канаву. Ни расчеты опытного техника, ни теории ученого полковника не могут сдвинуть его с места. Но приходит круглолицый крепыш, молодой крестьянин, ему удается сплотить единой волей прежде равнодушных зрителей — и люди сами поражены, как легко они справились сообща. А парень уже катит прочь. «Он едет спасать мир. Ему надо спешить. Он нужен людям».
«Упрямый мир людей» — главный герой сборника. В книге полно представлена не только амплитуда манер и стилей французской новеллистики, но и богатство жизненного содержания, преломившегося в зеркале литературы.
С уважением рисует Шарль-Луи Филипп простых людей Франции. Словно из цельного куска дерева высечен папаша Боннэ — «один из тысяч людей, неотличимых друг от друга, ибо все они заняты одним и тем же: работают в полях и безраздельно сливаются со своей работой». Рассказ назван лаконично — «Жизнь». Жизнь поневоле ограниченная — и по-своему достойная.
Художники исследуют и мир своего извечного врага — злобного своекорыстного мещанства, убогих мизерных чувств («Аптекарша» Жана Жироду). Очередной «клубок змей» в рассказе Франсуа Мориака «Престиж» — семья, где ради внешних приличий человека лишают свободы выбора, права на счастье и наконец обрекают умирать с голоду.
Сборник охватывает главным образом период между двумя войнами. И вся литература обожжена пламенем этих двух пожаров. Война прошла через все жизни, иные из них оборвала, на другие наложила неизгладимую печать. Из писателей, представленных в сборнике, совсем молодыми погибли на фронте в 1914 г. лейтенант Анри Ален-Фурнье, в 1915 г.— младший лейтенант Луи Перго. В 1942 г. казнен фашистами Жак Декур, в 1944 г. скончался в фашистском концлагере Макс Жакоб...
Осмысление войны — не только ужас перед ее жестокостью и жалость к ее жертвам. Четко выделены в рассказе Доржелеса «Карасики» два лагеря — солдаты, которых гонят под ураганный огонь («Лес рубят — щепки летят... Щепками были мы»), и генералы, которые берегут «свои мундиры и свою шкуру». Убийственной иронией пронизаны рассказы Раймона Лефевра «Награда Дюдюля» и «Оскорбление армии».
Пронзителен трагизм «Преступного поезда» Барбюса. Поезд, перегруженный солдатами-отпускниками, рухнул в пропасть из-за небрежения начальников.
Ужасы войны и ненависть к бездарным генералам не заглушают человеческого в человеке. Раненые французы, сперва кипевшие оттого, что рядом с ними в госпитале положили немца, затем, видя, как мужественно он умирает, начинают жалеть его: ведь он не хотел войны, не он в ней виноват (Пьер-Жан Жув «Смерть Бейера»).
Однако тут нет мотива всепрощения. Среди французских новеллистов много людей отчетливо социального мышления. Презрением к тем, кто спекулирует на войне и ее жертвах, дышат рассказ Поля Вайяна-Кутюрье «Бал слепых», памфлет Клода Авлина «Могила неизвестного жезлоносца».
Ненависть к смерти и разрушению пронизывает и еще одну сквозную тему сборника — человек и живой мир вокруг него. Быть может, не случайно Жан-Ришар Блок, проведший три года в окопах, с такой силой воссоздает вещность, плоть природы («Рено идет на охоту»). Человек проснулся на заре, чтоб убить какую-нибудь живность, — и впервые открыл для себя первозданность мира. «Целое сооружение из запахов, издаваемых растениями», «запах родниковой ледяной воды — матери всего сущего». Он словно впервые обрел зрение и слух, постиг радость свежей травы, напоенной росой, «каскады воды, каскады перьев, каскады мелодий». Он стал причастен чуду жизни, не спугнутой человеком. А затем раздался звук человеческого голоса — и мир вымер. Человек оказался внутри круга, «в чьи пределы не решалось вступить ни одно живое существо». Каждая ветка, которую он тронет рукой, мертва. «Под его веревочными подошвами гибли тысячи живых существ. Но ведь он и вышел, чтобы убивать». Замедленная пристальность, с какой Жан-Ришар Блок словно впервые видит орудия убийства, именуемого охотой, — «округлую крепкую мускулатуру ружья», «алчное чрево казенной части», сероватые цилиндрики патронов, — напоминает ту толстовскую наивность, которая заставляет заново ощутить странность, противоестественность обыденного. Недопустимо, чтобы человек нес в природу разрушение и смерть.
С жестоким, звериным началом воюют все рассказы сборника. Некоторым писателям удается сделать и еще один важнейший шаг — показать человека, который борется. Такого героя рисует Тристан Реми («38-й из 9-го барака»). Даже обреченный, на больничной койке, он думает, заботится о других. «Я знаю, сколько нужно сил, чтобы сделать что-нибудь стоящее», — отзывается Касснер, крупный антифашистский деятель, герой Андре Мальро («Годы презрения»). Очень остро ощущает писатель эти два полюса: «маленькая жизнь людей» — тех, кто замкнут в своем узком мирке, и значительность, наполненность жизни активной, волевой, во имя высокой цели.
Итак, сборник дает богатый спектр манер, тем, направлений французской новеллистики почти четырех десятилетий. При таком обилии материала отбор — дело нелегкое и возможны варианты, разногласия.
Очень важно в таком сборнике качество перевода. В основном в сборнике удалось воссоздать по-русски разнообразие и гибкость интонаций самых прославленных французских стилистов. Но рядом с отточенными переводами Н. Жарковой, Н. Касаткиной, Н. Немчиновой, И. Татариновой, Н. Галь стоило ли помещать, скажем, старый (1926 г.) и явно устарелый перевод А. Смирнова?
Добротно дана в сборнике библиография французских изданий каждого автора. Правда, нужно было и указать, что переводилось на русский язык или по крайней мере какие из рассказов сборника переводятся впервые. Однако это уже частности.
В целом сборник составлен продуманно и тщательно. Найден своеобразный, верный принцип построения. В предисловии дается лишь сжатая общая характеристика французской новеллы. Зато каждый писатель представлен в краткой вводной статье, помещенной перед рассказом. Это удачные образцы критической миниатюры. Авторы вводных статей — В. Балашов, Т. Балашова (они же и составители книги), Г. Косиков, Ю. Стефанов — сумели показать многое в немногом. На страничке петита очерчено место писателя в литературе, его связи с общественной жизнью Франции, с русской культурой. Найден спокойный, достойный тон в оценке художников сложных, противоречивых.
Эта вдумчиво, любовно подготовленная книга — еще одно проявление того внимания и уважения, с каким читатели нашей страны всегда прислушивались к честным, талантливым голосам Франции.
Литературное обозрение, 1974, ╧8, с.93-94.
|
