Разбираешь ящики старого комода, фотографии, сувениры — и вдруг перенесешься в прошлое, услышишь его запахи и звуки. И уже «над головой у тебя летают в воздухе все эти июни, июли, августы, сколько их было на свете». Старый чердак, где покоятся тысячи вчерашних дней, окажется Машиной Времени — отправляйся в путешествие на сорок лет назад.
В этом рассказе — «Запах сарсапарели» — отчетливо сказался главный секрет крупнейшего мастера американской фантастики Рэя Брэдбери — сложный союз реального и волшебного.
«Запах сарсапарели» можно читать как рассказ вполне реалистический, прошлое воскрешается силой воображения, игрой воспоминаний. Но внезапный сдвиг — и реальность обернулась чудом, мечта — реальностью. Прорыв в небывалое — и человек, распахнув чердак, и впрямь выпрыгнул из стылого зимнего дня в сияющее, давно минувшее лето.
Наука, техника, XX век дали человечеству огромные возможности. И фантастика, лишь ненамного опережая время, ставит такой эксперимент: человечество может выполнить все или почти все, что пожелает; чего же оно хочет? Фантастика, которая поначалу экспериментировала с научными прогнозами, смелыми изобретениями, теперь отбросила заботы о технике. Сегодняшняя фантастика исследует законы и устремления человеческого духа.
Почему в «Марсианских хрониках» Брэдбери наделяет жителей Марса даром телепатии? Для Брэдбери этот дар словно концентрирует в себе безграничные возможности человеческого духа. Фантастика пробует силу желания, воли, разума. Прекрасно, когда сбываются желания творческие, созидающие, как в рассказе «Зеленое утро». Но писателю важнее напомнить об опасностях. Чем она может обернуться, эта сила? Иногда — беспредельным эгоизмом: нет ничего на свете, кроме собственных хотений. В рассказе «Марсианин» изменчивый облик героя повинуется излучению чужой воли. И учуяв беззащитную душу, люди тотчас раздирают ее своими жадными желаниями.
Иногда — смертельным оружием. Землян с их атомной техникой марсиане побеждают одной лишь силой мысленного внушения. На чужой планете (рассказ «Третья экспедиция») космонавты встречают уютнейший земной городок времен своего детства. Их ждут у очага воскресшие родители, друзья... И отбросив гаданья о кознях пространства, времени и Эйнштейна, экипаж отдается радостям домашнего уюта. А наутро марсиане выносят на кладбище новенькие гробы. Злая мысль убивает. А масштабы могут быть безграничны. Небывалые масштабы и есть оружие фантастики. Иногда эта сила оказывается прибежищем косности, застоя, когда все мочь и все знать означает ничего не желать (рассказ «Земляне»). Космонавты впервые ступили на новую планету, жаждут привета братьев по разуму. Но марсианину мистеру Ааа нет дела до контакта цивилизаций. Он поглощен счетами с соседом. Как тот смел прислать к нему каких-то чудаков?
« — По-моему, он ведет себя просто не по-джентльменски...
— Космический корабль. Мы прилетели на ракете. Вон она!..
— Он у меня дождется, я позвоню и отчитаю его, да-да...
— Земля. Ракета. Люди. Полет. Космос.
— Позвоню и всыплю ему как следует!..»
Все небывалое — только кажется, это чужие бредни, умело внушаемые. Вы совершили чудо? Да это галлюцинация безумца! Тут марсианин-телепат смыкается с классическим земным обывателем, чье кредо: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Глухота рутины — один из главных врагов фантастики Р. Брэдбери. Разрыв между тем, кто «глазом упирается в свое корыто», и величайшими свершениями человечества — непрестанная тревога писателя.
Мы заглядываем в будущее доступное, обозримое, на пять, десять лет вперед. Но разве не хочется иногда отбросить ближние мерки и заглянуть через пропасть: что будет там, через миллион лет? Впереди тысячелетия. Неужто и к ним отнестись с той же обывательской меркой — ничто не ново под луной?
Подлинная фантастика должна будить непредвзятость, свежесть предвидения. Так возникает у Брэдбери ключевой мотив предчувствия. Брэдбери мастерски умеет создать неуловимое, но явственное настроение, пронизывающее обычно не один рассказ, а сквозные циклы. Волна предчувствия незримо нарастает в «Марсианских хрониках». Сначала смутные видения тревожат смуглую золотоглазую марсианку («Илла»). Ей снится человек с другой планеты. А в рассказе «Летняя ночь» уже весь город улавливает напор чужого влияния, напевает неведомые песни на незнакомом языке. Это как разведка, как звук рога в ночи перед битвой — перед встречей двух планет.
Сама фантастика по своей сути и есть предчувствие. Это попытка на пороге третьего тысячелетия заглянуть через горы времени, в самые дальние превращения нашей души — души человечества.
Отсюда еще один сквозной мотив у Брэдбери. Он удивительно ощущает человечество как единый организм с общим пульсом. Этот масштаб необходим фантастике как поэтике дальнего прицела.
Какой инстинкт толкает человечество вперед, даже когда кому-то кажется бессмысленным: зачем подниматься на Эверест, зачем осваивать космос?
Мотив движения, стремления разлит в самом дыхании рассказов Брэдбери. Гимн этому стремлению — рассказ «Земляничное окошко». Зачем люди прилетели на Марс? Ради денег, забавы, от скуки? Нет! «...на самом деле внутри все время что-то тикает, все равно как у лосося или у кита и у самого ничтожного невидимого микроба. Такие крохотные часики, они тикают в каждой живой твари, и знаете, что они говорят? Иди дальше... не останавливайся, плыви и плыви. Лети к новым мирам, воздвигай новые города, еще и еще, чтоб ничто на свете не могло убить Человека... Сеять-то надо, иначе потом жать не придется...»
Брэдбери меряет человечество не сиюминутными масштабами, а неким гигантским векоисчислением. Из той дальней дали прошедшие века сольются в одну эпоху «начальной поры». Столетия окажутся шагами одной всечеловеческой великаньей биографии: тот, кто полетит на Луну, говорит Брэдбери, родился за девятьсот лет до новой эры, окончил курс Земли и переведен на Луну в 1970-й. И зовут его Икар Монгольфье Райт.
Но с космических высот Брэдбери не закрывает глаза на сегодняшние беды, раздирающие Землю. Мотив предостережения — один из самых отчетливых у Брэдбери. Бок о бок со всей подлинной передовой гуманистической литературой прогрессивная зарубежная фантастика борется именно с сегодняшним злом, но своими средствами — показывая, к каким роковым последствиям оно может привести в будущем.
Вновь и вновь звучит главная тревога фантастики — тот чудовищный разрыв между авангардом великой армии человечества и ее «тылами», разрыв, о котором с такой болью думают честные писатели современности.
Каких-нибудь двадцать лет назад писались фантастические романы о полетах в космосе, совершаемых в далеком будущем сынами прекрасного и мудрого человечества. А сегодня? Полеты становятся реальностью. Лучшие умы человечества уже догнали своих идеальных прототипов. А мы сами? Ощущаем ли мы себя уже сегодня тем самым сияющим грядущим человечеством? Разве наш космический век не соседствует порой с каменным веком отсталой психологии?
Фантастика как бы устраивает человечеству великую проверку — достигло ли оно подлинной духовной зрелости? Что может принести оно на иные планеты?
И тут Брэдбери беспощаден. Он предъявляет суровый счет сегодняшней цивилизации. Он умеет «очи обратить ей прямо в душу». Ее страшные язвы, которые обычная литература улавливает в суете будней, становятся еще грознее в увеличительном зеркале будущего.
Это мир рассказа «Убийца» — назойливая орава машин одолевает человека. Кровати декламируют стишки, плита подает советы, радиобраслеты въедаются в мозг, телевизор, словно Медуза, каждый вечер обращает в камень миллионы людей.
Это военизированный мир 2155 года в рассказе «Кошки-мышки» — мир, где «жгут наши книги, обыскивают мысли, держат нас в вечном испепеляющем страхе, командуют каждым нашим шагом...».
Это мир комфорта и стандарта, где вымерло все живое («Пешеход»). Безлюдные улицы — русла пересохших рек, темные вечерние дома — точно кладбище. Единственный человек, которым просто гуляет, «одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека». Он подозрителен — и полицейская машина отправляет его в Психиатрический центр по исследованию атавистических наклонностей!
Мрачный мир. Но разве истоки его не заложены в сегодняшнем дне рядового американца, которого дружно одурманивает телевидение, реклама, голливудские боевики?..
Духовный кризис современного буржуазного общества, конформизм, наступление на культуру, стандартизация чувств и мыслей, разъединение людей, разрушение живых человеческих связей — все наболевшие заботы серьезной современной литературы тревожат и лучших представителей мировой фантастики.
Страстный протест против язв отживающего строя — роман-предостережение «451╟ по Фаренгейту». Брэдбери рисует военно-полицейское общество, где малейшее отступление от предписанных чувств жестоко карается. Люди разучились разговаривать и думать, радоваться небу, цветку одуванчика, капле дождя. Человек — лишь безгласный придаток к неугомонным телевизионным стенам своей комнаты. Но за внешним благополучием вдруг прорвется тоска и отчаяние. Привычно мчатся в ночь десятки санитарных машин — возвращать к жизни опустошенных, усталых людей. Привычно мчатся по доносам пожарные машины: еще один безумец осмелился хранить страшную крамолу — книги. Огнеметы сжигают хрупкие страницы, хранящие древнюю мудрость и разноголосье чувств; порой сжигают заодно и дом и хозяина. Эти картины из повести Брэдбери стали грозным символом вырождения цивилизации.
И еще одно предостережение — призрак войны, который маячит перед цивилизацией, если мир не опомнится. Марсианин Эттил («Бетономешалка») не хочет идти воевать — и оказывается изгоем. Выбора нет: «Иди воевать, или тебя сожгут!»
Но не менее страшна и другая война. Земляне побеждают родину Эттила «невинным» оружием — тут и машинки для коктейля, и жевательная резинка, ром и комиксы... На Марс нагрянут туристы, защелкают затворы фотоаппаратов. В сердце Древнего города закружатся неоновые огни реклам. Это и будет конец Марса.
Герой рассказа «И по-прежнему лучами серебрит простор луна...» уже видит, как осквернят Марс банки из-под консервов и банановая кожура, пьяные песни и сальные анекдоты. «У нас, землян, есть дар разрушать великое и прекрасное. Если мы не открыли сосисочную в Египте, среди развалин Карнакского храма, то лишь потому, что они лежат на отшибе и там не развернешь коммерции... Мало того, что одну планету разорили, надо и другим все изгадить?»
Слишком мрачно? Но пока возможно и такое, передовая фантастика снова и снова требует от человека: оглянись на себя, ты в ответе за все, что делается на твоей планете и что будет сделано с другими планетами.
Экзамен человечеству начинается с малого — с ответственности каждого за каждый поступок, каждую мысль, каждое желание. В увеличительном зеркале фантастики с ее неограниченными масштабами причин и следствий легко проследить, что вырастает из самых малых ростков зла. Не зря Брэдбери так часто обращается к началу созревания души — к детству.
Как рождается жестокость? Вот рассказ «Урочный час». Родители безразличны к тому, что занимает малышей, — и оказываются им только постоянной помехой. «Забывают ли они, прощают ли в конце концов шлепки, и подзатыльники, и резкие слова, когда им велишь — делай то, не делай этого? Может быть, ничего нельзя ни забыть, ни простить тем, у кого над тобой власть — большим, непонятливым и непреклонным?» И дети оказываются той пятой колонной, которая предает человечество. Прелестная маленькая Мышка весело ведет пришельцев из враждебного мира на чердак, где спрятались, почуяв наконец недоброе, ее отец и мать. Это самое страшное возмездие человечеству.
Небрежение к растущим душам оборачивается трагедией. Брэдбери исследует все истоки ее. Как отзовется в душе ребенка даже не явная жестокость, а ленивое равнодушие? Просто от досады, усталости вырвалось у героя «Каникул» минутное желание — чтобы люди с их вечным шумом, суетой и толчеей провалились куда-нибудь, исчезли. «Проснуться завтра, и во всем мире ни души, начинай все сначала!» И — на то и фантастика! — желание сбылось. Они остались втроем на Земле: отец, мать и сын. Невольные убийцы человечества. И оказывается, без суетного и неправедного рода людского нет житья ни одной душе. Приходится герою страстно пожелать, чтобы все вернулось — «вся эта катавасия, мелочность, суета, все надежды, чаяния и любовь».
С ним перекликается Холлис («Калейдоскоп»). Никогда никому он ничего хорошего не желал. А теперь ракета взорвалась, и каждый из экипажа обречен одиноко лететь в своем скафандре, пока не умрет. И в эти последние минуты в пустынном холоде космоса отчаянно хочется «искупить эту ужасную, пустую жизнь... хоть одним добрым делом возместить свою подлость... Но теперь никого рядом нет, я один, а что можно сделать хорошего, когда ты совсем один?». Самое важное для Брэдбери — чтобы человек это понял. И в награду он и в такую безнадежную минуту дарит герою немыслимый случай принести кому-то радость. Холлис сгорает, врезаясь в атмосферу Земли, и оказывается «счастливой звездой»: маленький мальчик загадывает желание.
« — Если попросить — исполнится? Если загадать — сбудется?
— Иногда сбывается... даже чересчур».
Это разговор мальчика из «Каникул» с родителями. Все тот же неотступный мотив творчества Брэдбери — ответственность за то, чего хочет человек.
Мера ответственности не только в том, как одиноки их невольные каникулы, а в том, что отцу «тоже не с кем играть». Самое страшное — упрек бумерангом возвращается в детях. Родители боятся взглянуть сыну в глаза — какое желание загадывает он? Воскресить человечество? Или убить и мать с отцом — остаться одному на просторе? Сила требовательности писателя в том, что он не дает ответа. Не отнимает надежду, но и не дает успокоиться.
Брэдбери воюет с жестокостью не только когда она уже глобальна, смертоносна, но в самом зародыше. Вот рассказ «Все лето в один день». Дети в злой забаве заперли в чулане одну девочку и на несколько часов забыли о ней. Только и всего! Но в эти часы на Венере прошло все лето. И снова впереди семь лет — дожди, дожди... Из-за злой шутки ребят Марго так и не увидела солнца. И когда с первыми струями ливня дети возвращаются под своды и из чулана не слышно ни звука, ни движения, у нас вместе с ними падает сердце.
Да, и дети могут оказаться палачами. Дети. Сколько рассказов Брэдбери посвящено им! Во всей большой литературе последнее слово надежды, вечная эстафета — дети. Но сколько раз были обмануты эти надежды. В детях есть чистота — залог лучшего будущего. Но сколько надо положить сил, чтобы эта чистота не была затоптана, втянута взрослыми в привычный конвейер мелких уступок, соглашений, применений к подлости.
Ответственность за детей в чем-то формирует взрослых. Что в рассказе «Берег на закате» помешало двум взрослым превратить найденное чудо в предмет наживы? Совесть — и присутствие двух мальчишек, для которых это могло стать роковым уроком на всю жизнь.
Благотворно прикосновение детства и велика отдача — но только если прежде в эти души многое вложено. Человек идет на долгий изобретательный труд, чтобы подарить детям чудо («Ракета»). Другой на последние сбережения выписывает с Земли на Марс уголок прежнего уюта — старую веранду с качалкой, фортепьяно, дверь с цветными стеклышками, заливающими мир то лимонной волной, то теплым румянцем зари. Это нужно, чтобы обогреть душу на чужбине. Нужно и ради жены, тоскующей на пустынном Марсе, и ради будущего — ради сыновей («Земляничное окошко»).
Недаром так естественна у Брэдбери словно бы вовсе не фантастическая повесть «Вино из одуванчиков». Здесь сплетаются самые заветные мысли писателя, самые любимые его мотивы. Здесь найдено то слияние человека и мира, которое необходимо, чтобы в будущем человек не принес во вселенную зла.
Эту повесть пронизывает дыхание природы, предрассветная безмятежность, первое утро лета — первое потому, что сейчас его постигает проснувшаяся душа. Это лето стало для двенадцатилетнего Дугласа летом открытий. Тысяча нитей протянулась между мальчиком и миром. Потому Дуглас так чуток ко всему.
Мотив предчувствия пронизывает воздух повести. Ибо детство — это предчувствие. Каждая мелочь может оказаться предвестием небывалого. «В то утро... Дуг наткнулся на паутину. Невидимая нить коснулась его лба... И от этого пустячного случая он насторожился: день будет не такой, как все». Это чутье живет в тех, кто слит с природой. Так у Сент-Экзюпери в «Планете людей» герой по крылышкам стрекозы угадал — надвигается грозная песчаная буря. И человек горд тем, что ему внятен немой язык природы.
И для Дуга природа не мертва. «Бывают дни, сотканные из одних запахов... А в другие дни... можно услышать каждый гром и каждый шорох вселенной. Иные дни хорошо пробовать на вкус, а иные — на ощупь». Лес, трава — все для него живое. Он изумленно впитывает все — и чувствует: «точно огромный зрачок исполинского глаза, который тоже только что раскрылся и глядит в изумлении, на него в упор смотрел весь мир».
Открывая мир, Дуг открывает и себя: «Я ЖИВОЙ!» Когда-то и это постигаешь впервые. «Пальцы его дрожали, розовея на свету стремительной кровью, точно клочки неведомого флага. Тело жадно дышало миллионами пор. В каждом его ухе стучало по сердцу, третье колотилось в горле, а настоящее гулко ухало в груди».
Открытия бывают прекрасные — и ошеломляющие. Что такое расстаться с другом. И как страшно — забыть. Друг еще рядом, а оказывается — ты не знаешь, какого цвета у него глаза... И что такое одиночество. И как хрупка жизнь. Впервые умирает знакомый человек — и с ним умирает половина земного шара. Умер полковник Фрилей — и с ним словно еще раз кончилась Гражданская война, все, что он воскрешал для Дуга и его друзей. Это трагическое открытие чуть не подкосило мир мальчишек. Но Брэдбери и его разрешает мудро и празднично. Просто надо стараться все успеть на своем веку. Отведать каждое блюдо, станцевать каждый танец. А потом за тебя продолжат частицы тебя. Дети и внуки побегут по дорогам, будут грызть яблоки и крыть крышу, плавать и работать в саду. Вечно движение жизни, и вечны ее простые радости.
Бесконечно поэтичны у Брэдбери обыденные обряды этой наполовину сельской жизни. Стрекочет косилка на лугу, вселяя веру в покой и порядок. Мягко сжимает пресс душистую охапку одуванчиков, готовя для зимы солнечный настой лета. Выпалывать сорняки, выбивать ковры — вес это радостные летние обряды. И прабабушка завещает Дугу: «Никогда не позволяй никому крыть крышу, если это не доставляет ему удовольствия». Ведь с крыши виден весь город, и поля, и река, и тебя овевает самый лучший весенний ветер...
Один из героев повести пытался сделать Машину счастья. Играет музыка, и ты переносишься в Париж или смотришь на закат — выбирай, что любишь. Но... «кому нужно, чтобы закат продолжался целую вечность? Мы потому и любим закат, что он бывает только один раз в день». Не нужно синтезировать счастье. Оно есть в обычной жизни, и только вместе с ее заботами и хлопотами его и ценишь.
Так мальчишки познают две самые главные для писателя вещи на свете — как живет человек и как живет природа. Дугласу и его друзьям повезло, мир вокруг них населен такими людьми, которые умеют слушать голоса жизни. Людьми, которым все по душе — «как шуршит в нагретой солнцем траве чертополох и как звенят под дождем электрические провода»; кому не приелось бессонными ночами раздумывать, «как работает гигантский часовой механизм вселенной». Людьми, умеющими бескорыстно доставлять другим радость. В городишке снимают старый трамвай. И вожатый на прощанье устроил ребятне праздник. Вывез всех за город, устроил пикник на озере, рассказывал, каким был город много лет назад. И еще много лет спустя, когда и следа от трамвая не останется, мальчишки нет-нет да услышат далекий звон, увидят потаенные серебристые рельсы.
И потому, что так щедры люди к молодой поросли, они получают благодарные плоды. Уже начинается отдача. Пусть пока в малом. Сиделки запрещают приходить к Фрилею — он очень плох. Но мальчишки уже понимают: «ему одному невтерпеж. Что ж мы, предатели, что ли, — возьмем, да и бросим его?»
Возникает цепная реакция добра. Мистер Джонас спас Дуга. Как отблагодарить? «Ничем, ну ничем за это не отплатишь... Как же быть? Может, надо как-то отплатить кому-нибудь другому? Передать благодарность по кругу?.. найти человека, которому нужно помочь, и сделать для него что-нибудь хорошее». И Дуг уже умеет находить такие случаи сделать добро.
Но при чем тут фантастика? Добро, становление души, отношения между людьми... Разве не тем же озабочены все настоящие писатели? И написано все это зримо и полнокровно, как у самого доподлинного реалиста.
Но что такое, в сущности, фантастика? Что отличает ее от прочей литературы?
Лучшие мастера современной фантастики — и среди них Брэдбери — меньше всего стремятся создать сказку позатейливее об экзотике иных миров, изобрести неслыханных чудовищ и инопланетян да технику позамысловатей. Конечно, Брэдбери может бросить несколько красочных деталей: марсианка жарит мясо в кипящей лаве, оружие стреляет золотыми пчелами... Но все это для писателя второстепенно. Он не строит законченную фантастическую вселенную со своей флорой и фауной, как пытались делать на заре фантастики. Он строит внутренний мир. Причем вполне реальный. И вдруг смелым рывком преображает его.
С точки зрения строго фантастической у Брэдбери бывают и промахи и нелогичности. В стройном цикле «Марсианских хроник», так достоверно размеченных по годам, марсиане сначала злые, коварные, потом — мудрые, добрые. Для фантаста — ошибка. Для психолога и человека — единственно верно. Он мог быть на стороне первых отважных космонавтов, достигших Марса, и потому против враждебных сил, которые их губят. Но когда племя, или народ, или планету целиком истребляют — он не может не стать на их сторону.
Брэдбери прежде всего гуманист. Но к тому же наделенный еще одним чувством, столь же острым, как у другого писателя зрение или слух. Это — чувство времени, почти материальное ощущение его — на ощупь, на цвет, на вкус. Чувство, позволяющее вырваться далеко из рамок привычного.
В этом и есть смысл подлинной фантастики. Не скованная мелкими, сиюминутными частностями, фантастика берет главные, порою еще скрытые заботы сегодняшнего дня, преломляя их в увеличительном зеркале будущего. Она видит события в гигантской перспективе. Но суть ее та же, что у всей большой литературы, — человек.
Потому и «Вино из одуванчиков» для Брэдбери — не случайное отклонение в сторону от фантастики, а самая сердцевина его творчества. То, ради чего все остальное — самые фантастичные вымыслы, и социальные предостережения, и сатира.
Брэдбери дает очень важный ответ на вопрос «как жить сегодня?». Этот ответ — в заботе прежде всего о человеке, а не о машинном комфорте. В борьбе с жестокостью и равнодушием. В ответственности каждого человека за свои мысли и поступки, за всю планету. В страстной проповеди активного гуманизма: самое прекрасное — делать добро людям. Разве это не те святые ценности, которые всегда отстаивала большая литература?
Даже мрачные рассказы Брэдбери не повергают читателя в беспросветное уныние. В них чувствуется противостояние злу, вера в человека. А сейчас, когда распад нравственности, крушение личности в мире «массовой культуры» и «массовых преступлений» нередко захлестывает лучшие умы Запада и Америки волной отчаяния и безверия, так необходимы людям душевное здоровье, внутренняя гармоничность, нерушимая нравственная основа. Брэдбери — один из самых светлых писателей в современной мировой литературе.
Именно этим Брэдбери близок нам. В нашей стране его книги любят и издают щедро. Но — множество рассказов рассеяно в периодике, в сильном сокращении и часто в посредственном переводе. Но — книги его пропадают для целой группы читателей из-за «клейма» фантастики, которую многие еще по инерции не признают. Но — не всегда его книги доходят до очень важного для Брэдбери читателя — подростка. Рассказы, обращенные к этому читателю, иногда что-то теряют, окруженные рассказами более взрослыми, порой сложными, порой мрачными. Стоило бы собрать в один сборник «юношеские» рассказы и повесть «Вино из одуванчиков», и мы увидим знакомого писателя с новой, неожиданной стороны. Это был бы добрый вклад в воспитание души и сердца завтрашнего человечества.
И очень полезно было бы издать «избранного» Брэдбери. Это будет подарок не только любителям фантастики. Это покажет в полный рост большого современного писателя.
Новый мир, 1969, ╧11, с.252-258.
|
