Мальчишек увлекут уже сами названия книг Юрия Томина: «Повесть об Атлантиде», «Борька, я и невидимка». Да и «Алмазные тропы» — вдруг и правда про алмазы? Они задевают вечную жажду необычного, страсть к тайнам и приключениям.
Взрослых атлантидами и невидимками не возьмешь. Может быть, им даже покажется, что невидимка тут вовсе и ни к чему, а сказка об Атлантиде вместе и бедна и слишком красива. Да и для самого писателя это не главное, а своеобразный манок: чтобы мальчишка с загоревшимися глазами схватился за книжку, а там взять его в плен, увлечь уже чем-то более сложным. Вот это знание четырнадцатилетней души и оказывается главным в книжках Томина.
Всем, кому приходится думать о детях — педагогу ли, вожатому, просто неравнодушному человеку, — им всем книги Томина представятся голосом из собственного детства, напоминающим забытое взрослыми: «как все бывает на самом деле в 13 лет», ключом к «загадочному существу, именуемому мальчик».
Любимые герои Ю. Томина — самые «отчаянные», «трудные» мальчишки. Те, кому весь класс смотрит в рот и заранее хохочет, и тут уж приходится, не щадя себя, оправдать надежды. Те, кого непременно выгоняют за дверь и водят к директору.
Но писатель показывает такого мальчишку не свысока, не глазами учителя, которому он досаждает, а изнутри. От лица такого героя, его голосом, ведется повествование в книжке «Борька, я и невидимка». Костя Шмель сам заявляет: «Мне просто интересно, что я могу разозлить кого хочешь». Но мы понимаем, что все его озорные выходки не от «вредности» характера. Скорее, наоборот, от избытка сил, от того, что он старше, сообразительнее, изобретательнее, чем его считают. В человеке буйствует фантазия. Он может поймать шпиона, открыть новую страну, перевернуть горы. А его не просят переворачивать горы. Его просят сидеть тихо на уроке, не получать двоек, иногда собирать макулатуру или аптечные пузырьки. Человеку мало! Ему невтерпеж! Тут-то и начинает невидимый бесенок внутри него толкаться во все стороны. Часто он действует всем назло, но не менее азартно может быть обращен и на добро. Вот мысли Кости, когда вожатый никак не столкуется с классом, куда идти и чем заниматься: «Если все пойдут — и я пойду. А не пойдут — и я не пойду. Или можно еще так: все пойдут, а я нет. Или так: все нет, а я пойду».
Но вот беда — эту бурлящую энергию, не знающую, куда направиться, родители и другие наставники частенько стараются не пустить в дело, как реку в турбину, а только утихомирить, «заговорить» правильными речами. Напрасная затея!
Удивительно единодушно бунтуют все мальчишки Томина против «педагогического» словоливня.
Даже самый тихий из них, Венька-почтарь (в рассказе «Алмазные тропы»), тоскливо хмурится, когда его хвалят: «Сейчас спросят: сколько лет? В каком классе? Какие отметки? Просто удивительно, до чего одинаково думают все взрослые». А парнишка из рассказа «Мой друг Степка» просто страдает: «Как начнут родители воспитывать, так и воспитывают по два часа — даже уроки делать некогда. «...Мы ведь тебе только добра желаем». А по-моему, если желаешь человеку добра, то не надо все время об этом говорить, потому что к таким словам привыкаешь». Все эти вольнолюбивые задиристые черточки собрались крупно, как в фокусе, в характере Кости Шмеля.
Он принципиально любит, когда его ругают! Особенно те люди, которые ему не нравятся. Когда же ругает классная руководительница Елизавета Максимовна, ему «как будто даже щекотно»! А высшая похвала у него: «Старшая вожатая Лина Львовна совсем никого не воспитывает. За это у нас ее все ребята любят!» Какое же отвращение сумели внушить к самому слову «воспитание»! А ведь воспитание — это вовсе не нотация, не брюзжащее «пресечение». Наоборот, оно само должно быть увлекающим, даже веселым! Ведь на самом-то деле неверно, что воспитывает Елизавета Максимовна, а Лина Львовна нет, Но это два разных воспитания, две полярные позиции в нашей школе, и им не ужиться. Сам Костя воюет с Елизаветой Максимовной инстинктивно, «стихийно». Просто все его существо восстает против неизменных мертвенных допросов:
— Ты сознаешь, что дезорганизуешь весь класс?
— Почему же ты не задумываешься над этим?
— Ты что, и дальше намерен так поступать?
У Кости язык не поворачивается на избитое: «Простите, пожалуйста, я больше не буду». А иначе не отстанут, этого ответа требуют тут же, немедленно, не интересуясь, верит ли он в эти вымученные обещания. Для Кости это вранье, фальшь.
С казенной педагогикой подавления, «педагогикой против детей», уже сознательно воюют и взрослые, та же Лина Львовна (пусть пока робко и неумело). Одна из ключевых принципиальных сцен в книге «Борька, я и невидимка» — классное собрание, где Елизавета Максимовна уверенно дирижирует выборами звеньевых и вожатая Лина впрямую выступает против нее:
« — Пусть ребята сами... Мне кажется, им даже думать лень. Они привыкли, что им подсказывают.
— Кто же им, по вашему мнению, подсказывает?
— Ну... я... и другие...
— Хорошо. Но давайте поговорим об этом после собрания. И без посторонних.
— Они не посторонние... — едва слышно сказала Лина Львовна».
В этой сцене особенно ярко проступает одна из сильных сторон писателя: серьезность мыслей, проблем. Как ни важны эти проблемы для школы, они выходят за ее рамки. Это о жизни, об отношении к человеку вообще. Мир детских книг порой напоминает еще аквариум, отгороженный ото всего на свете стеклянными стенками. Юрий Томин не создает отдельного «детского мира», не отделяет жизнь подростков от общей жизни.
Взрослые в его книгах показаны без педагогической брони, тоже изнутри, какие есть. И если хорошие, то хороши не потому, что непогрешимы. Так, явно симпатичен нам и близок автору (порой даже сливается с ним в нашем восприятии) герой, появляющийся то учителем в «Повести об Атлантиде», то немножко на других ролях, но, по сути, тоже учителем в рассказе «Шутка», студентом в рассказе «Ферзь». Он подкупает своим прямым, честным отношением к ребятам, к себе, к жизни. Но вовсе не безупречен этот герой. Он и зелен, неопытен, и ошибается, и обижается по-детски на мальчишку, и сам в «Ферзе» задирист и дерзок, как мальчишка, и не всегда умеет сделать именно то, что надо... Это живой человек, но главное в нем то, что oн хороший, по-настоящему советский человек.
И плохие тоже плохи не потому, что они ходячее собрание пороков. Писатель хочет предостеречь ребят от черт, которые недостойны человека.
Безусловно, прав Ю. Томин, когда в книжке для детей дает портрет совсем взрослого врага — рассудительного гражданина, проповедующего истины такого типа: «Правду не любят все. Но одни умеют это скрывать, а другие не умеют. Тот, кто не умеет скрывать свои чувства, никогда не займет положения», «Каждый лезет вверх, хочет быть не тем, что он есть. Таков распорядок жизни».
По сюжету этот рассказ («Ферзь») мог бы быть обычной нравоучительной басенкой о том, как мальчики нашли и вернули этому гражданину потерянный кошелек. Ведь еще есть любители умиляться по таким поводам. Томин понимает: доказывать азбучные истины — значит ставить их под сомнение. Бесспорное не нуждается в адвокатах. Для него как раз нормально и естественно, что мальчишки отдают деньги, и вот эта-то нормальность и есть пощечина сытому гражданину, для которого нормальное — кража денег: «Люди есть люди». Даже если такой рассказ будет ребятами понят пока не на все сто процентов, позже зерно его прорастет.
Не менее нужен в книжке пусть проходной, второстепенный, но такой жизненный тип, как тетка Феди (рассказ «Я тебе верю»). Она «не умела плакать без слов», она «любила страдать и умела это делать» и тут же среди причитаний могла злобно орать на детей, играющих возле дома. Все это дано без нажима, одной сценкой. Но где-то в глубине это разговор о мужестве, нужном и в обыденной жизни, о подлинном и мнимом в чувствах.
В характерах и взрослых и юных героев вырисовывается важное свойство писателя: он стремится показать ребятам все сложные оттенки живой жизни. Он не казнит публично прилежную девочку Соню, которая аккуратно сообщает учителям все, что делается в классе. Он не выдает и похвальных грамот своим любимым героям. Писатель не хочет превращать книгу в табель, где всем выставлены оценки за поведение. Это определяет многое в манере Ю. Томина: и самый тон повествования и даже построение вещей — ту благородную недосказанность искусства, которая есть уважение к читателю: не ставить точек над «и», дать собеседнику простор что-то додумать самому, без подсказки.
Поэтому так поэтичны, мягки концовки рассказов, Вот маленький мальчишка прошел в тайге без дороги, только по компасу, через гиблую трясину. Брат сломал ногу, надо привести людей на помощь. Страшно. Но надо! Так устроен человек, с уважением думаем мы. «Так устроен компас», — сдержанно говорит автор названием рассказа. «Стрелка показывала все время прямо. Я же не виноват», — сердито объясняет мальчишка. Точно так же и Венька в рассказе «Алмазные тропы» вовсе не думает, что совершает что-то особенное. Он еще сомневается, выполнит ли за каникулы, как решили пионеры на сборе, десять полезных дел. У тех, кто в городе разносит письма, их уже больше тысячи. А он целый день развозит два письма — по заливу, на островок геодезистов, матросам. Кто его знает, как это считать — полдела? Или четверть? Но как-то по-новому, приглушенным намеком звучат в конце рассказа привычные слова — это Венька в такт ударам весел считает, сколько гребков до берега: «Две тысячи двести пять... две тысячи двести шесть...»
Исподволь, без громких слов рассказ создает очень свежее ощущение: как приятно сделать что-то для людей, принести им маленькую радость, знать, что тебя ждут. Пусть немногое происходит в рассказе, но Венька успел испытать и меру своего долга и права («Ты почтальон?» — «Нет, только помогаю». — «Тогда не суйся». А он все же настоял на своем). И первое искушение на посту и чувство равенства со взрослыми. Так незаметно входят в большую жизнь все подростки Ю. Томина, все его озорники и задиры. И не случайно именно они оказываются самыми находчивыми и ловкими. Ловят браконьеров («Мой друг Степка»), выслеживают пронырливого «рыбовора» («Капроновые сети») или ведут весь класс на завод — отстоять станки для школы, как Костя Шмель. Недаром говорил А. С. Макаренко, что вовсе не из шалунов, с которыми воюют в школе, вырастают чаще всего плохие люди, а из тех, на кого обычно не обращают внимания: из тихонь, шляп, зубрил, подхалимов. Ведь во взрослых-то вовсе не ценится превыше всего прилежность и послушание. Педагогике давно пора считать девочку Соню более опасным врагом, чем того же Костю, который вырастет отличным человеком. И это важнее всего — разглядеть зерно характера, вырастить его.
Книги Юрия Томина потому-то интересны и для взрослого читателя, что показывают, какой богатейший человеческий материал скрыт (нет, не то слово), таится — нет, не таится, — прямо-таки рвется наружу в каждом из подростков. Угадать это, помочь человеку раскрыться — вот что важнее всего в твоей работе, учитель, вожатый, старший друг!
Вожатый, 1963, ╧9, с.53-54.
|
