У «взрослой» литературы хватает своих забот, и большая критика нечасто замечает детские книги. Они существуют где-то отдельно — детская литература, детские проблемы, детская тематика... Но нет, нельзя в литературе выгородить «детский сад». Потому что именно большая жизнь формирует душевный мир ребят, ее они видят вокруг, над ней задумываются. Когда детская книга ограничивает себя замкнутым кругом одних и тех же азбучных истин для «младшего, среднего и старшего возраста», она превращается в задачник, где все реления приложены готовыми. Маленькие проблемки плохи не просто тем, что они маленькие. Они — решенные, и тут уж никакие усилия не спасут от надуманности, от схемы. К сожалению, именно в детской литературе всего сильнее соблазн банальности, проповеди давно известного.
Первые книги молодого ленинградского писателя Юрия Томина, появившиеся несколько лет назад («Повесть об Атлантиде», «Алмазные тропы», «Борька, я и невидимка»), активно противостояли подобной литературе. Этим они и привлекли читателей самых разных возрастов. И вот новая книжка Ю. Томина — «Шел по городу волшебник».
Юрий Томин отлично знает мальчишек.
Какой мальчишка не мечтал о чуде? Сбываются все его желания, так и сыплются на него сотни порций мороженого, хоккейные клюшки, мячи, «пятерки»... Такое счастье выпало герою книжки, Толику Рыжкову. Стоит ему сломать волшебную спичку — и он уже играет в хоккей лучше всех в мире, в шахматы — тоже. И может войти в клетку льва и укротить его одним взглядом... Чудеса нарастают безудержно, как во сне.
Но порой все же екнет сердце, тоже как во сне: сейчас везенье кончится, и расплаты не миновать. И вот мелькают предвестники развязки. С чудесами, оказывается, тоже много хлопот. Толик-то может творить чудеса, да ребята вокруг в чудеса не верят. Но ведь обидно — самому сильному человеку на свете не верят! А без волшебной спички он сам уже и шагу ступить не может.
Вот тут бы автору с помощью реальных вещей победить волшебную силу спичек — победить наивную мечту получить все, не ударив палец о палец. Но автор не захотел довести бой до конца на сцене реальной жизни со своими союзниками — обыкновенными людьми. И в подмогу себе он выстроил искусственную площадку — город мальчика с голубыми глазами, этакое абсолютное царство зла. Называется оно — «вчерашний день». Вероятно, автор думал, что детям «так интереснее»? Но занимательность даже внешне получилась весьма скудная. Выпирает заданность, «воспитательная» нагрузка. «Я жадина. Ты жадина. Я думаю, что ты попал во вчерашний день потому, что ты жадина», — на все лады повторяет злой волшебник. А вот как разговаривает с ним Толик:
« — Я не совершил никакого геройского поступка. Мне все равно нельзя носить звездочку.
— А лучше всех играть в шахматы тебе можно? И разве ты заслужил звание лучшего игрока в хоккей?»
Полно, неужели это разговаривают два мальчика, даже если один из них злой и волшебный? Скорее, это разыгрывается, как по нотам, беседа педантичнейшего педагога с кающимся воспитуемым, признающим свои ошибки.
Основной принцип в царстве вчерашнего дня — пресловутое «экономично», золото здесь служит воплощением счастья, а самое магическое и прекрасное для злого мальчика слово — «миллион». Но «вчерашний день» как средоточие всех пороков, вынырнувших из бог весть какого «проклятого прошлого», — это нечто до того умозрительное, абстрактное, схематичное, что сказка начисто разрушается. «Пережитки капитализма» в сознании ребенка, ставшие основой для детской сказки, — это такое же вымученное сочетание, как у старого ребусника в «Золотом теленке» шарада на тему «Индустриализация».
А кто же такой сам Толик, за что облюбовал его в друзья злой мальчик с голубыми глазами? Ведь в царстве волшебника Толик ведет себя вполне по-человечески. Он скорее умрет, чем бросит друга Мишку. А до начала чудес все его грехи — не там перешел улицу да, чтоб отвязаться от милиционера, присочинил малость. Обычно в сказках волшебные силы по заслугам наказывают плохого человека. Толика же по сути дела не за что наказывать. Его сбили с толку сами волшебные спички. Автор обидел чудесное, обидел любимое детское чудо — сказку. Он нарушил важный закон сказки: чудесное открывается тому, кто ждет его, умеет его увидеть. И мы внутренне противимся, когда чудесное оказывается источником зла.
И вот что удивительно: никогда прежде выдумщики, фантазеры не были для Ю. Томина потерянными людьми! Он очень хорошо знал это в мальчишках: для них возможное и невозможное — рядом. Вот Костя Шмель (герой книги «Борька, я и невидимка») вызван к завучу — как он тоскует о чуде: бывают же Хоттабычи и волшебные лампы! Так и Толику неохота идти в школу — и воображение заработало: а что, если бы... машина врезалась в трамвай... А трамвай сошел с рельс... А движение по всей улице остановилось... я не пошел бы в школу... Нет, прежде Ю. Томин не был таким педантом, чтобы карать мальчишек за столь ничтожные прегрешения.
Наоборот, его любимыми героями всегда были отчаянные, так называемые трудные ребята. Вы только послушайте Костю Шмеля! «Мне просто интересно, что я могу разозлить кого хочешь... Это очень просто... Например, тебе говорят... «Куда идешь?» А ты: «Ага, у кита хвост большой». До чего вредный мальчишка! Хоть кого доведет. Но ведь некоторых и стоит! Вот впопыхах залетает к ребятам вожатый Владик: «Вы не ведете никакой работы и мне из-за вас влетело... Нужно чего-нибудь придумать... Давайте думать быстрее». Ну как такого не позлить? Не превращай живое дело в шумиху для отчета. И Ю. Томин не читал своему Косте нотаций вместе с теми педагогами, которые вечно выгоняли его за дверь.
Зато умел писатель предостеречь ребят от каких-то черт, которые не поминаются в хрестоматийных нравоучениях и тем не менее недостойны человека. Аккуратная девочка Соня доносит учителю обо всем, что делается в классе. Да это куда опаснее, чем все шалости Кости Шмеля!
Понятия добра и зла в книгах Ю. Томина были не игрушечными, специально детскими. Мы понимали: писатель не хочет, чтобы подростки входили в жизнь наивными, безоружными. Не боялся писатель в книге для детей дать и портрет настоящего серьезного врага — рассудительного гражданина, проповедующего такие истины: «Правду не любят все. Но одни умеют это скрывать, а другие не умеют». «Каждый лезет вверх, хочет быть не тем, что он есть».
Томин не прятался в своих книгах от сложных конфликтов, с которыми сталкивает ребят жизнь. Вот классная руководительница Кости Шмеля дирижирует выборами звеньевых. Вожатая Лина выступает против нее: «Пусть ребята сами... Мне кажется, им даже думать лень. Они привыкли, что им подсказывают». И когда класс отказался выбрать звеньевым Вовку Дутова, Елизавета Максимовна сразу возводит это до крамольного потрясения основ: «Это интересно... Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?.. Ну, а если вам не понравится старший вожатый?» Костя даже не может еще постичь этот чудовищный ход мыслей, когда иметь свое мнение, рассуждать считается преступлением. Но мы понимаем, что борьба с казенщиной, с педагогикой муштры — это естественное преломление в рамках школы важнейших событий нашей общественной жизни.
И когда после серьезных, принципиальных книг Юрий Томин начинает доказывать азбучные истины вроде «врать нехорошо» — это воспринимаешь с огорчением и тревогой. Никогда прежде Ю. Томин не занимался такими прямолинейными, лобовыми поучениями. Он рисовал трудный случай, самобытный характер и давал читателю простор что-то додумать самому. Отсюда — мягкость, поэтичность его интонации. Вспомним рассказ «Алмазные тропы». Десять полезных дел решили школьники выполнить за каникулы. И стал Венька почтарем. Но он очень мало успевает: два письма приходится развозить целый день — по заливу, на остров. Как это считать: полдела или четверть? Не прямым ответом, лишь приглушенным намеком звучит концовка рассказа — это Венька в такт ударам весел считает, сколько гребков до берега: две тысячи двести пять... две тысячи двести шесть...
Конечно, в новой книге Ю. Томина есть и удачи, находки. Какие-то мотивы, наблюдения органично вырастают из прежних книг. Вероятно, и слабости этой книги родились не вдруг. Быть может, нужно было раньше сказать автору, что занимательность он превращает иногда в красивость, чисто внешнюю «интересность». Ведь и в книге «Борька, я и невидимка» сам невидимка по сути дела вовсе ни к чему, разве что для завлекательности названия. Да и в «Повести об Атлантиде» легенда с ее мраморным и золотым великолепием выглядит бледной литературщиной на фоне живой, разноголосой ребячьей вольницы. Но тогда не это было главным. Прежние книги Томина доказывали делом, что, только выходя из заколдованного круга избитых школьных прописей, обращаясь к жизни во всем ее богатстве и сложности, детская литература становится настоящей литературой. Этой мерой меришь и новую книгу писателя.
Новый мир, 1964, ╧8, с.259-261.
|
