«Его мучило, если он видел какой-либо предмет или вещество и не понимал, отчего они живут внутри себя и действуют».
Так чувствует мальчик Вася, герой рассказа Андрея Платонова «Корова». И столь плотна, насыщена проза этого необычного писателя, что в одной фразе выступают «сокрытые двигатели» его: страстное нетерпение понять мир; ощущение живой души в природе; восприятие жизни как действия.
Естественно, что многие рассказы Платонова — о детях, о тех, кто впервые открывает мир, ищет связи со всем живым.
— Ты кто? — обратив лицо к ветру, спрашивает малолетний Егор (рассказ «Железная старуха»).
— Ты кто? — спрашивает Егор жука. Конечно, он нарочно стал жуком, а сам не жук, а еще кто-то — неизвестно кто. — Ты не притворяйся, я все равно дознаюсь, кто ты такой.
— Кто же это такой? — озадачился Егор перед червем. — Он без глаз и без головы, о чем он думает?
— Отчего ты живешь? — пытает он червя. — Хорошо тебе или нет?
— Давай с тобой разговаривать — ты думай про меня, а я буду про тебя.
Для Платонова это не просто забавные пустячки, детские выдумки. Писателю дорог пробивающийся человеческий характер: Егор одолевает страх перед ночью, темнотой, перед «железной старухой» — бедой или судьбой, — которой пугает его мать, — так ему необходимо до всего дознаться, все понять.
То же слияние человека с живым, дышащим миром законченно выразилось в рассказе «Свет жизни». Весь видимый, еще непривычный мир вновь воздвигается внутри детской души, «как если бы и трава росла, и свет светил, и ветер шевелился не снаружи, а в глубине тела Акима, — и ему интересно было быть за них и воображать, что думают и чего хотят ветер, солнце и трава».
Мир, где всякая былинка живая, — добрый мир. В нем не одиноко. Маленький Аким ушел из дому, но ему не страшно. Увидел: «Колосья дремали, хлеб хотел спать», — прилег и Аким, «чтобы подремать наравне с травою и рожью». Зажглись звезды — «они проснулись и глядят! Я тоже не буду спать, а буду глядеть».
Но и от человека этот мир ждет доброты: не помять, не раздавить, не обидеть живое. Тому, кто присмотрится к молчаливой, сосредоточенной жизни природы, она дает свои простые и мудрые уроки.
Всего один шаг оказывается от пытливых и наивных «детских вопросов» к постижению самых глубоких истин. Маленький Афоня («Цветок на земле»), как и Егор, хочет до всего дознаться. Дед объясняет мальчику тайный урок цветка, «терпеливо росшего корнем из мелкого чистого песка...
— ...Песок мертвый... камень не живет и не дышит, он мёртвый прах... А цветок... он живой, и тело себе он сделал из мертвого праха... Вот тебе и есть самое главное дело на белом свете, вот тебе и есть, откуда все берется. Цветок этот — самый святой труженик, он из смерти работает жизнь». Так и трава, и рожь, и мы с тобой, — объясняет дед.
«Детский» рассказ отвечает на сложнейший вопрос о смысле жизни, вопрос, которым веками мучается человечество.
Слово «жизнь» звучит у Платонова неповторимой значительностью. В нем нет мелкости. Жизнь — не существование, это — работа. Суровая, тяжелая. Для нее нужно готовить себя, наращивать силы. Отсюда у Платонова и его героев такое истовое уважительное отношение к самому процессу жизни. В его рассказах мы словно физически ощущаем, как в человеке свет, тепло, пища превращаются в дыхание, движение, работу разума, питаемого кровью из сердца. Словно бы сознательно созидает себя, строит свое тело любимица Васи — серая степная корова. «Ей было некогда долго глядеть в сторону или отдыхать, она должна жевать беспрерывно, потому что молоко в ней рожалось тоже беспрерывно, а пища была худой, однообразной, и корове нужно с нею долго трудиться, чтобы напитаться». Вася понимает: «свою силу корова не собирала для себя в жир и в мясо, а отдавала в молоко и в работу», была кормилицей всей их семьи. Эта бессловесная судьба западает в душу мальчика, естественно приводя его к самому высокому и гуманному, что выработал человек: «Я тоже хочу, чтобы всем людям нашей Родины была от меня польза и хорошо, а мне пусть меньше».
Героев Платонова сызмала отличает чувство ответственности за все, хозяйское отношение к окружающему. Вот Никиту — пяти лет от роду — мать оставила на весь день в избе за хозяина. Конечно, ему и любопытно, и страшно — большой двор сразу населяют таинственные человечки, кто-то скрывается в бочке, в старом пне, прячется в колодце, под сараем. И все же Никита пытается по-деловому распорядиться странными незнакомцами. «Вставай, не спи, лодырь! Чего зимой есть будешь? Иди просо полоть», — внушает он загадочному жителю бочки. «Вылезай к нам в деревню, будешь землю пахать», — приглашает он того, чьи глаза смотрят из старого пня.
Так еще совсем несмышленое воображение, знакомясь с природой, включает ее в понятный — главный — трудовой круг жизни.
Хозяином ощущает себя и Артём (рассказ «Еще мама»). Он первый раз пошел в школу — и все тревожится, как там без него дома: вдруг волк прибежит, вдруг мать помрет, а то пожар случится — управятся ли без него?
С малых лет дети видят: вокруг все трудятся. Много скажут пытливому Афоне руки деда: «Они были большие, кожа на них стала как кора на дереве, и под кожей видны были толстые черные жилы, эти руки много земли испахали». Труд — мера человека. И недаром в рассказе «Июльская гроза» девятилетняя Наташа, которая тащит на себе в дальнюю дорогу младшего братишку, сразу вызывает у прохожего старика мысль: «Хорошая будет крестьянка».
А о Васе машинист говорит: «Он с малолетства полный человек».
В этом рассказе особенно зримо, как «каждый предмет или вещество» «живет внутри себя» и входит в человеческое сердце. Вася понимает всем своим существом и тоску коровы, у которой забрали ее сына-теленка, и натужное напряжение паровоза, которому тяжело вытянуть состав на затяжном подъеме. Все это отдается внутри сердца мальчика, рождая жалость, сочувствие, жажду помочь — как нельзя не помочь живому человеку. И нам уже невозможно глянуть на этот одушевленный дышащий мир иным, равнодушным взглядом. Мы видим по-платоновски: «Паровоз в голове поезда бился в тяжелой работе, колеса его буксовали и состав не натягивался. Вася направился с фонарем к паровозу, потому что машине было трудно и он хотел побыть около нее, словно этим он мог разделить ее участь».
Вася может и дать совет машинисту, и делом помочь. Он сменяет помощника машиниста, сыплет песок на рельсы перед паровозом. «Ему интересно было работать, он чувствовал себя важнее паровоза, потому что сам паровоз шел за ним и лишь благодаря ему не буксовал и не останавливался». Так просто — и такой емкий образ!
Платонову важно постичь исток судьбы и характера, понять, как началась, из чего произросла душа человека. Именно поэтому тема детства звучит едва ли не в каждом рассказе Платонова — писателя вовсе не «чисто детского», писателя, поднимавшего огромные пласты сложнейших тем, современных и исторических, — писавшего о том, как врезался обновляющий плуг революции в самые медвежьи углы, в глубь самых застойных отсталых понятий и привычного уклада, о том, как соотносятся на весах истории воля правителя и душа массы, как опасна налипшая на плуг революции гниль бюрократизма, как сложно сплавлены в любимом им народе чистейшие силы души и отсталость, суеверия.
Детство для Платонова — важнейшая координата на оси времени, точка, без которой нельзя начинать отсчет. В рассказе «На заре туманной юности» мы ясно видим, как и доброта Ольги, и ее терпеливое трудолюбие, и самый подвиг, требовавший не женской отваги и риска, — ценой своей жизни остановить слепо мчащийся воинский состав, — все это рождено тем давним детским чувством удивленной благодарности, когда, оставшись без отца и матери, голодная, никому не нужная, Ольга оказалась нужна стране, неизвестным, незнакомым людям, Ленину: они за что-то дали ей общежитие, стипендию, позволили учиться, кормили и поили в трудные для страны дни. Как же не ответить на это?
Дети — словно камертон. Даже там, где они появляются вроде бы случайно, на минуту, — без них невозможно. Они определяют верность тона, психологию героев и всего рассказа. В рассказе «Третий сын» автор сталкивает лицом к лицу жизнь и смерть. Прав старик, тоскующий по жене. По-своему правы и пятеро его сыновей — крепкие здоровые мужчины, в них играет сила, радость редкой встречи, вот они уже увлеклись, возятся, как мальчишки, забыв про гроб в соседней комнате. И тут заплакала пятилетняя внучка: «Мне бабушку жалко. Все живут, смеются, а она одна умерла». Тогда, словно почуяв ее смятение, ее отец остановил разошедшихся братьев. В ребенке безошибочнее всего чутье, безотчетный такт в самые сложные минуты.
И самый точный приговор нестоящему человеку: «У этих людей дети рождаться не любят».
Дети — продолжение эстафеты, смысл и оправдание жизни. Чагатаев, спасая маленький вымирающий народ в пустыне («Джан»), заботится особо о двенадцатилетней девочке Айдым. Раненая Ольга, не зная, выживет ли, хочет видеть из всех людей именно Юшку — мальчика, которого воспитала, в которого вложила часть себя. «По небу полуночи» — рассказ о переломе судьбы немецкого летчика — кончается его встречей с испанским ребенком, которого фашисты лишили семьи, детства, разума: потрясенный всем виденным, ребенок медленно погружается в безвыходное одиночество безумия. В этой встрече — и обвинение стране Зуммера, и оправдание той крови, которую только что пролил Зуммер, его стрельбы «по своим», и путь искупления.
«Фро» — ставший почти классическим рассказ о женском сердце, о любви — самозабвенной, всепоглощающей — кончается столь же символической сценой. Федор все же уходит из плена счастливой любви — ему тесно жить, ничего не делая для людей. Женщине труднее вырваться из заколдованного круга своего сердца. Но невозможно жить только собой в одиночестве ожидания. И Фрося зазывает в гости соседского мальчика, который целыми днями остается один, скучает, играет на губной гармонике. Платонов мастерски вводит его в рассказ — пунктирными, мимолетными упоминаниями, и вдруг в конце эта «посторонняя» линия торжествующе сливается с главной: «В наружную дверь робко постучал маленький гость. Фрося впустила его, села перед ним на пол, взяла руки ребенка в свои руки и стала любоваться музыкантом: этот человек, наверно, и был тем человечеством, о котором Федор говорил ей милые слова». Во внимании к другому человеку, к ребенку — и выход из эгоизма счастья, и утешение.
Так проступает неотъемлемость, неизбежность детской темы в платоновской гамме чувств. Она ясна даже по какой-нибудь беглой фразе в отнюдь не детской повести «Джан»: «У нас людей называют, когда они маленькие и похожи на все хорошее». Понимаешь: не может не говорить о детях писатель, в котором столько доброты и человечности, писатель, который видит мир свежо и первозданно, как видят дети, писатель, который стремится во всем добраться до первоистоков, до начала начал. Это стремление — вникнуть в самую глубь вещи, человека, события, сквозь все оболочки, сквозь шелуху кажущегося, — быть может, самое характерное в творчестве Андрея Платонова. А это и есть первое, святое свойство истинной поэзии:
Во всем мне хочется дойти
До самой сути...
До оснований, до корней,
До сердцевины!..
(Б. Пастернак)
Именно поэтому в книгах Платонова жизнь встает сложная и неприглаженная, со всеми ее углами и противоречиями. Именно поэтому судьба его книг оказалась трудной, и много лет читатели почти не знали его. Лучшие произведения Платонова, созданные в 20-х —30-х годах, печатались мало, долго не переиздавались. Неоценимое богатство открыли современному читателю наши издательства, выпустив два больших однотомника Платонова. Они не дублируют друг друга, издание «Московского рабочего» любовно и добросовестно дополнено новыми повестями и рассказами, полнее раскрывает беспокойное и нестандартное дарование Платонова. Но немало осталось произведений Платонова, которые еще ждут своего второго рождения. Новая долгая жизнь Андрея Платонова в первых рядах нашей литературы только начинается.
Семья и школа, 1966, ╧10, с.44-46.
|
