Говорят, каждый человек может написать хотя бы одну книгу — книгу о своей жизни. Пожалуй, именно такую книгу напоминает ранняя повесть Натальи Соколовой «Нас четверо». Почти дневник, безыскусные записи суровых военных лет. Мать — одна, без отца, поднимает двоих мальчишек. Отрывки, мозаика, беглый разговор. Детские словечки — вроде «медлеход», «солинки», «чаечки» (о чаинках). Небольшая сценка, ненароком ворвавшееся раздумье. Но книга покоряет именно той безыскусностью, невыдуманной драмой всем памятных будней.
Горло перехватывает от щемящих картин. Двухлетний Пашка рыщет по дому, выпрашивая: «Хеба! Дайте хеба!» — и при этом порой перевернет кастрюлю с последними запасами или бидон с керосином — и будет бит. «Нет, никому, даже лютому врагу не пожелаю я такой лихой беды — слышать, как твой ребенок выпрашивает хлеба, корку черного хлеба, и не иметь этой корки, и не знать, где ее добыть». Женщина снова и снова ради детей просит, повторяет все те же страшные слова: «Жена погибшего фронтовика».
И вдруг — сквозь все тяготы, мытарства с карточками, с картошкой, с печкой — однажды в морозный день увидишь непривычно разрумянившиеся щеки ребят и ощутишь: «Растут. Растут, несмотря ни на что, наперекор всему, назло зиме, голоду, холоду».
И растут эти дети такие хорошие, светлые, чистые... Если мать везет картошку через пол-Москвы на санках, даже маленький Пашка не попросится сесть сверху на мешок, а, пока хватает силенок, помогает, подталкивает сзади санки. Украли у них талоны на сахар. Соседка сочувствует по-своему:
— Пусть подавятся они вашим сахаром. Поперек горла пусть каждый кусок станет.
— А может быть, там дети, груднички? — сказал Тюша задумчиво. — Пусть лучше не давятся.
Редкое, драгоценное свойство — умение подумать как о человеке о чужом, постороннем, да еще о том, кто причинил тебе зло. Светлое начало в этих детях — органичное, непоказное, оно проникает во все.
Мальчики — Тюша и Паша — главные герои этой повести. Они встают как живые — их привычки, их жесты. Тюшины карие глаза и «шоколадный» зачес, Пашина круглая простецкая мордочка.
Но почему они такие славные, как сложились их характеры. Об этом можно догадываться по беглым намекам. Порой в кратких сценках сквозит тревога матери, ее ищущая мысль. Мальчишки яростно «воюют с фрицами» — не слишком ли огрубила их война? По крупицам угадываем мы характер матери. «Как неудобно множить на семь! Вот если бы множить всегда только на пять и десять. А, мам?» — «Соскучишься, сынок».
Пустили лифт. «Трудно передать, какое это счастье, его может по-настоящему оценить только тот, у кого за плечами годы пешего хождения... Что ж, пусть хоть другим будет легче». Внимательный читатель дорисует образ человека прямого, не гнущегося перед трудным — и вместе с тем открытого людям, без зависти и эгоизма. Но все это где-то в тени, мать словно сознательно тушуется, не раскрывает себя. Как будто естественно. На первом плане — дети, только дети, мысль о них. Но получился парадокс, нередкий, впрочем, и в жизни: в повести, где все посвящено детям, их воспитанию, оно кажется как будто второстепенной темой, совершается как бы незаметно, само собой.
Повесть «Какого цвета разлука» не посвящена специально детям. В ней много других тем, мыслей, героев. Повесть эта завершает сборник. А открывается он повестью «Нас четверо». Удивительно интересно, как бы зеркально отражают они друг друга. Словно два берега реки, они похожи, но разделяет их мост длиной в двадцать лет. Что-то излюбленное, родное автору повторяется в обеих повестях. Какие-то черточки, приметы, очень важные, дорогие мысли. Так же любовно нарисована ребятня дружного семейства Галок, которая так и зовется, без имен, по порядку: Старший, Средний и Меньшенький. В Старшем мы узнаем черты тонкого, поэтичного, внутренне сосредоточенного Тюши. А хитрюга и лакомка Средний напоминает отчасти Пашу. Нет, тут они вовсе не главные герои. Но именно поэтому мы гораздо яснее видим, что же формирует их поступки сейчас и характеры в будущем.
А жизнь — трудная, в напряжении чувств и мыслей — продолжается. И за всем этим неустанно следят детские глаза, вбирают, впитывают. Это и определяет строй их душ. А не специально направленные на них «педагогические мероприятия».
Конечно, и Галка-Отец не раз задумывается над тонкостями родительской «политики». У Старшего развито чувство долга. Но не слишком ли он привык к самоограничению? К уступкам в пользу других? Ведь так человек может принести в жертву свое «я». А Средний — ехидный, себе на уме. Драть его за это или нахваливать? И от всего сердца вырывается: «Что получится? Куда пойдут? Люди делаются медленно, трудно... Интересно, мои Галки-Родители тоже вот так надо мной ломали голову?»
Жизнь этого дома не замыкается в четырех стенах. Вот приметы, по которым вы сразу поймете характер его обитателей, Галки-Отца и Галки-Мамы. «Все останавливаются у нас». «К нам приходят за солью». (А уходя, выговорившись, частенько забывают эту самую соль.) «У нас для многих прозвища, кого мы часто встречаем». Эта открытость навстречу людям, пытливый интерес к ним и есть тот огонек, на который все тянутся. Так пришла по вызову молоденькая докторша Людмила — и «пришилась к дому, к семье. Зацепилась — ведь за наш крючок многие цепляются». Сюда можно заявиться среди ночи, как это делает Алеша. И даже чужая сдержанная Рита, которую Алеша привел к друзьям как на высший суд, вскоре чувствует, что к этим людям можно прийти с самым сокровенным.
И эту реальную сложную жизнь, с тем наболевшим, что волнует взрослых, — не прячут от детей. Вот Алеша, летчик-испытатель, рассказывает друзьям о том, что привело его сейчас в Москву, в полузаконную командировку, — о служебных неприятностях, о том, как трудно пробивает себе дорогу новая машина, да еще когда у конструктора ни имени, ни славы. Легче всего расписывать «крылатый подвиг». А «каково бывает не в облаках, а на нашей грешной земле... на самом обыкновенном заседании, за самым обыкновенным длинным столом». А то ведь считают — если мужество, так «обязательно тайга и кедры валятся. Или парашют не раскрылся...»
— Дернуть за второе кольцо, — тихо, ненавязчиво сказал Старший.
И стушевался. И больше о нем не упомянуто в этой сцене. Писательница не делает акцентов. Но одна эта реплика, само присутствие мальчика ясно говорят нам, какую щедрую пищу получает его растущий ум. Дети не должны воспитываться в «детской» (кстати, ее и нет в Галочьем доме).
И так же, на глазах у Старшего, Алеша узнает по телефону — напарник по испытаниям погиб, разбился в полете. Удар внезапен. Голос напрягся, одеревенела Алешина рука, лежавшая на плече мальчика. Но надо продолжать деловой разговор. «Да, я понимаю... Дело есть дело. Говорите. Да, могу слушать. Могу... Я готов в любой момент приступить к испытаниям. Готов».
Так мальчик учился понимать: «Взрослым иногда бывает больно. Очень больно». И еще учился другому: что взрослые, как бы ни было трудно, должны достойно нести бремя взрослых. Что ж, настанет и его час... Это один из сквозных мотивов книги. «Есть слово «надо».
Старая истина: «Человек остается в делах и в детях». Но кроме того — как тесно сплетено это в единое целое. В делах, делами нашими и воспитываются дети. И мимоходом, ненавязчиво рассыпано по книге — как хорошеет человек, когда умело, споро делает любимое дело.
Все мы хотим, чтобы дети были счастливы. А чтобы тебе было хорошо с людьми, нужно сделать для людей что-то хорошее. Как научить этому детей? Жить полной жизнью, щедро даря себя людям. Вот лучшее, что вы можете сделать для своих детей.
Радуга (Киев), 1971, ╧2, с.181-182.
|
