Ваш ребенок взял в руки карандаш. Или вы сами дали ему кисточку и краски. Что делать дальше? Предоставить его самому себе? Но родительское сердце не выдерживает: «Почему ты рисуешь три уха? Почему лицо зеленое?» И начинается критика: «Непохоже», «Непонятно», «Репина из тебя не выйдет». Случается, что ребенок после этого и впрямь бросит рисовать. Но опасна и другая крайность. Кое-кто возьмется энергично руководить, устроит настоящий курс обучения — а глядишь, вместо прелестно неправильного детского рисунка получился посредственный «взрослый». Как избежать всех этих ошибок?
Прежде чем вмешиваться, надо понять. И тут вам может помочь книга Н. Надеждиной «Моя страна — мой дом». Нет, эта книга обращена не к вам. Она обращена к вашим детям. Им предлагает она отправиться «в страну самую добрую» и «в страну самую красивую», «в страну охотников за солнечным лучом» и «в страну чудесных превращений»... Но оставим детям занимательные сюжеты. Для взрослого читателя эта книга оказывается не менее увлекательным путешествием в заповедную область вдохновения и воображения, в страну детского творчества.
Наши спутники в этом путешествии — рисунки, что были представлены на Международной выставке в Москве. Вглядимся в них вместе с автором — и мы поймем, что живопись дает детям и что они могут и умеют сами. Только тогда можно рискнуть что-то советовать, помогать, направлять.
Что поражает при первом взгляде на эти рисунки? Смелость и чутье в выборе красок. На картине Маши Калашниковой «Домик, облака и два мячика» краски отобраны так же четко, как предметы в названии картины. Гладкие, насыщенные цветовые массивы — густо-зеленое, темно-карминное, синее. На грани синего и карминного — четкие густо-розовые облака, словно мраморные глыбы. Лаконичность и насыщенность картины сделала бы честь современному художнику. Между тем автору всего пять лет!
Одни предпочитают язык цветовых плоскостей, другие — язык оттенков, тонкие переливы красок. Абдулла Абдуллатипов строит свою картину «Мой родной город» в зеленой гамме, только на игре оттенков, от почти черного до самой светлой зелени. С истинно художественным чутьем подчеркнут этот колорит одним алым мазком!
Каким инстинктом угадывают ребята цветовые контрасты, тайну гармонии красок? На картине Пирьо Ахонен «Моя любимая кошка на лужайке» огромные желтые цветы полыхают точно маленькие солнца, между ними струится марево. И необыкновенно точно — дополнением к этой неистовой вангоговской желтизне — стебли цветов на зное отливают синим.
Поражает смелость и свобода мышления линией, пятном. Егор Беручан рисует пирата — нечто вольное, отчаянное и кровавое. Поэтому вся картина броско, дразняще залита алым. Один быстрый, белый росчерк кисти — и из этой сплошной стихии выхвачено лицо, рубаха, кулаки — такие же воинственно алые.
Илюше Смирнову хочется передать беззаботное веселье и кутерьму по дороге в школу. Все вприпрыжку, все кувырком — руки, ноги, портфели. Тут не важны лица, детали — и семилетний автор инстинктивно дает их условным пятном. Ликующее буйство вылилось в ритме, как на древних наскальных рисунках.
Композиция рисунка? И тут находки. Семилетний Коля Зарубин посвятил свою картину цирку. Казалось бы, чего проще — нарисовать круглую арену, посреди — артисты, кругом — публика. Но Коля выбирает другой ракурс, тот, что сильнее выделяет главное.
«На арене Олег Попов!» Лицо и фигура артиста заполняют собой пространство — так же, как полоняют воображение. Лишь фоном проступают за его спиной отдаленные фигурки — намек на публику.
Но присмотримся внимательнее — и мы оценим не только живописную сторону, но и то, что стоит за ней, что вызвало к жизни эти картины. Отличим своеобразие каждого художника, отпечаток личности, характера, окрашивающий любую сценку, пейзаж, портрет. Каждый видит по-своему. Тот же Таллин с его островерхими крышами у тринадцатилетнего Эрика — четкий, с сумрачным налетом средневековья, в суровых зеленых, коричневых тонах. А у Мари Каарма — лиричный, блекло-сиреневый, перламутровый, бледно-лиловый, загадочный своей северной размытой воздушностью.
Мы оценим удивительную смесь реальности и выдумки, ту прелестную смесь здравомыслия и условности, с какой девчушка, играющая у огромной весенней лужи, кричит «Не топчите океан!» Для ребят любая сказка реальна, любой ее герой — старый знакомый. У Юры Шишорина рыцарь сражается с драконом, но над причудливыми башенками сказочного города среди голубого неба идет такой московский пушистый снежок! Андрюша Щитов заглянул во дворец трех толстяков — но толстяки у него посажены и пронумерованы, точь-в-точь как призеры на постаменте олимпиады.
Мы увидим, что живопись развивает и обогащает не только глаз. Кто пристально вглядывается — тот больше видит, больше замечает. Как сказано шутливо, но очень точно в одной пьесе: «Если смотреть с интересом, то становится интересно». Зоркость глаза ведет за собой зоркость сердца.
Казалось бы, что может быть дальше от детства, чем старость? Тане Зильбет всего девять лет. Чем задел ее сердце этот пожилой человек? Но в ее портрете сторожа есть и задумчивость, и печаль, и усталость, и тишина прожитой трудной жизни — такие как будто неведомые детскому сердцу чувства. И все это сквозит не только в замерших руках, в отрешенном, ушедшем в себя взгляде — но и в удивительно уместном здесь грустно-осеннем колорите, приглушенных, дымчато-размытых тонах.
Кто подсказал девятилетней девочке это понимание чужой души и это чувство стиля, тончайшее соответствие каждого оттенка — настроение картины, подсказал, что яркий, резкий мазок разрушил бы эту внутреннюю тишину и сосредоточенность? Скорее всего, никто. Это угадано безошибочным чутьем. А может быть, за этим стоит умное и ненавязчивое взрослое влияние. Но взрослые не диктовали выбор красок, а лишь исподволь развивали это чутье и такт.
Да, только внутренне поразившись тому, как много дети угадывают инстинктом, преисполнившись уважения к сложной душевной жизни, которая высказывается в их рисунках, оценив богатство и свежесть детского воображения, вы сможете войти в заповедный мир детского творчества, не разрушив его поэтичности. Войти — и не вмешаться, не диктовать, не наводить свои порядки, а лишь слегка направить, прояснить то, что брезжило смутно, подсказать то, что уже подступало догадкой. И тут вам поможет книга Н. Надеждиной.
Смотрите, как тактично и бережно автор ведет за собой читателя-ребенка. Рисунки, отобранные в книжке, непринужденно включаются в стройное повествование и оживают. Раздвигаются рамки картины. Автор учит ребят читать язык картины. Помогает угадать за деталями интерьера незримое присутствие хозяев, их вкусы и привычки, за веселой сценкой — ее развитие во времени, все, что было раньше и будет потом, за портретом человека — его судьбу и характер и даже настроение писавшего, его отношение к жизни.
Автор развивает драгоценное не только для художника умение увидеть многое в немногом. Нина Фомушкина любит свой город. Но для картины она выбрала лишь один из бесчисленных ленинградских мостиков. Что ж, автор помогает нам оценить этот выбор. «И этот засыпанный снегом маленький мостик передает нам очарование великого города. Ведь отражение прекрасного сада можно увидеть и в капле росы».
Автор помогает пытливому воображению заглянуть далеко в глубь картины. И тогда один вид островерхих таллинских крыш всколыхнет целый мир. Стоит только задуматься — почему так устремлялись к небесам эти готические крыши, и о чем говорит окованная железом, похожая на щит средневековая дверь, и почему в толще этих мрачных стен так мало окон. Изобилие воинов со щитами и копьями на стенах египетских пирамид безмолвно свидетельствует: как много воевали в те времена. А рисунки нынешних ребят, где частым героем стала машина, экскаватор, подъемный кран, когда-нибудь напомнят будущему зрителю, какая стройка и созидание кипели в наши дни. Так живопись, если уметь к ней прислушаться, рассказывает о времени.
Живопись не только обогащает ум, расширяет знания о мире. Она обогащает сердце. Горький говорил, что талант — это любовь. И автор так строит свой рассказ, так подаёт и освещает собранные в книге рисунки, что эта мысль войдет в сознание ребят не отвлеченным лозунгом, а живой плотью. Видно, с каким особым чувством рисуют ребята свое, родное — свой дом, свой край. Вложенное чувство совершенно преображает пейзаж, интерьер, жанровую сценку. Казалось бы, что может быть прозаичнее темы «Чабан»? Не у одного взрослого художника тут могла бы получиться сухая, «заданная», «производственная» картина. Девятилетнего Юру Даньшина никто не обязывал рисовать на эту тему. Живет он сейчас в Москве, и мы не знаем, видел ли он когда-то такую сценку или ему запали в душу рассказы и воспоминания близких. Но только живое неподдельное чувство могло сделать эту простую сценку такой поэтичной. В теплых зеленоватых сумерках дремлет стадо, едва не дремлет и чабан, обхватив руками шею лошади. Ни звука, ни движения. Лишь коричневатые силуэты животных мягко светятся по контуру янтарной каймой.
Рядом с такими картинами весомо и внятно для ребят звучат слова автора: «Художник должен любить то, что он рисует. Кто равнодушен, у кого холодное сердце, тому лучше не браться за кисточку и карандаш». И потому книга о рисунках говорит с ребятами о многом: о любви к своему краю, к своему времени, к родному дому, к матери. Входят в книгу и любимые герои книг и сказок, и все ребячьи радости: цирк и каток, музыка и футбол.
В легком, непринужденном повествовании умно, исподволь раскрывает детям автор и сложные профессиональные секреты живописи. Учит приглядываться, как изменяются краски зимой и весной, утром и вечером и даже в течение одного часа. Приоткрывает тайны гармонии красок, поясняя, например, то, что безотчетно пыталась передать в своей картине восьмилетняя Лара Шевелкина: «От приникшей к окну холодной синевы теплые тона комнаты становятся еще теплей».
Художник должен ощущать не только сочетания цветов, но и сочетания фактуры предметов, контрасты материала. Смотрите, подсказывает автор, как в натюрморте Олега Кокойкина черно-лиловые виноградные гроздья и плотные спелые груши еще больше тяжелеют, наливаются соком рядом с легкими воздушными лепестками астр.
И даже такое сложное понятие, как композиция, можно, оказывается, объяснить ребятам легко, играя, если опираться на их собственные поиски и попытки. Лена Савельева рисует «Прием в пионеры на Красной площади». И так хочется ей выразить всю торжественность и волнение этой минуты, что мало нарисовать только Красную площадь. Ей хочется охватить все — не только Мавзолей и Спасскую башню, но и все златоглавые каменные соборы, и новый дворец, и уходящую вдаль боковую Кремлевскую стену. Может, это уже не нужно, может, достаточно нарисовать только вид Кремля с Красной площади, ту Кремлевскую стену, у которой выстраиваются юные пионеры? Закрой ладонью остальное, предлагает автор. Что изменилось? Мы смотрим на Спасскую башню с земли. Рисунок стал плоским. Сними ладонь с бумаги. Появилось несколько линий, но точка зрения изменилась. Теперь мы смотрим на Спасскую башню с высоты. Рисунок вобрал всю панораму Кремля, сердце России — все, что любит и хочет показать маленькая художница.
Все это автор объясняет ребятам просто и доступно, не оглушая мудреными специальными словами, не отделяя форму от смысла, не разрушая живой плоти картины.
Так и ведет юного читателя эта книга — опираясь на ребячью зоркость, чутье, талант и помогая понять, додумать, увидеть, превращая догадку одного в находку для всех. И вот этот тактичный, бережный подход к ребенку и его творчеству — самое ценное, что необходимо взять на вооружение читателю-взрослому.
Семья и школа, 1969, ╧8, с.41-42.
|
