Скажите, вам никогда не случалось запинаться на .слове «барежевый»? Ах, не попадалось? Не спешите. А если спросить: вы читали «Горе от ума»? Тут вы даже обидитесь: кто же не «проходил» Грибоедова! Признаюсь, мне в школьные годы долго не давал покоя разговор княжон на балу: «Какой эшарп cousin мне подарил!» — «Ах! да, барежевый!» — «Ах, прелесть!» — «Ах, как мил»...
Сразу два загадочных, непонятных слова. И как я смутно предполагала, что «эшарп» — это некий искореженный шарф, так «барежевый» казалось словом-недоразумением, поставленным по ошибке вместо «бежевый». Однако мы столь резво «проходили» мимо классики, что и в голову не пришло выяснять эту загадку у учителя.
И вот только недавно я до конца поняла этот маленький секрет — почему в начале XIX века княжне не терпелось на балу похвастать шарфом из модной дорогой ткани, а, скажем, уже в конце XIX века в рассказе Чехова о том же бареже говорится пренебрежительно: «Могла бы нонче и в барежевом походить». Подешевел бареж за полвека, вышел из моды.
Открыла мне этот секрет книга Р. Кирсановой «Розовая ксандрейка и драдедамовый платок». Боюсь, кого-то рассердит название. Абракадабра какая-то. К чему автор щеголяет непонятными словами! Позвольте, но вы, конечно, читали «Мертвые души», «Преступление и наказание»? Оттуда, оттуда эти слова. Только там мы их не заметили. Потому что не поняли. Пропустили мимо сознания. А ведь и Гоголь, и Достоевский выбирали их не зря. Они подавали сигнал, знак своим современникам. И те понимали их с полунамека. Фасон платья, покрой костюма, выбор ткани— все было самой сжатой социальной, эмоциональной характеристикой персонажа. Так в наши дни мы легко читаем язык костюма: человек в дубленке и ондатровой шапке, парень в «варенках» и кроссовках, старушка в ботах «прощай, молодость» — уже одним выбором внешних примет современный писатель передает нам отношение человека к моде, его положение в обществе, содержимое его кошелька. А вот сигналы из прошлого века до нас уже едва доходят. За сто — полтораста лет смысл потускнел, подтекст потерялся.
Книгу Р. Кирсановой открывают слова Чехова: «Для того, чтобы подчеркнуть бедность просительницы, не нужно тратить много слов, не нужно говорить о ее жалком несчастном виде, а следует только вскользь сказать, что она была в рыжей тальме».
Многие ли читатели знают, как выглядела тальма и почему она рыжая? Книга Кирсановой открывает нам, сколько мы теряем при чтении классики. Для нас пропадает окраска образа, отношение автора, мастерство детали. Порой мы даже не можем отличить пафоса от иронии. Слова Гоголя «парень в красивой рубашке из розовой ксандрейки» мы примем за чистую монету. Но вот Кирсанова объясняет нам: ксандрейка (александрийка) — ткань ярко-красного цвета! А уж коли она вылиняла или застирана до розовой, то «красоте» этой воистину грош цена.
Вот и получается, что, читая Пушкина и Толстого, Островского и Достоевского, хорошо бы нам иметь под рукой этот необычный путеводитель по классике с подзаголовком «Костюм — вещь и образ в русской литературе XIX века».
Да, это незаменимый спутник читателя. Особенно — молодого. Студента, школьника. Учителя. А какой это клад для актеров, режиссеров! Как оживут для них авторские ремарки, если будет осознан исторический, финансовый и даже политический подтекст каждого фасона, детали костюма. Шляпа боливар, которую надевал Онегин, костюм денис или венгерка, жилеты, запрещенные при Павле I как якобинская зараза и мгновенно появившиеся после его смерти, были языком политических симпатий, вызова, эпатажа — не хуже наших узких брюк или брюк широких.
Всю эту бурю чувств, самолюбий, нищеты и суеты, таящуюся в каждой детали костюма, открывает для нас автор — искусствовед, много лет изучающий историю костюма, русского и европейского. Но как они обогащают друг друга — взгляд на историю костюма через русскую литературу и на русскую литературу — через историю костюма.
В книге более сотни иллюстраций, большей частью — в цвете. Тут и модные журналы прошлого века, и русская живопись, в которой тоже многое мы уже не улавливаем. Так, главку «Плерезы» поясняет «Вдовушка» П. Федотова, а его же «Свежий кавалер» демонстрирует нам «Шлафор», автопортрет Кипренского — «Архалук», портрет К. Брюллова — «Альмавиву». А блестящая брюлловская «графиня Ю. П. Самойлова, удаляющаяся с бала», носит, оказывается, прическу «севинье»...
Эта небольшая нарядная книжка — первый опыт такого своеобразного комментария к русской литературе. Р. Кирсанова продолжает поиск.
Известия, 17 марта 1990 г., с.3.
|
