«Все в мире открывала Андрею мама.
— Послушай, как тихо, — говорила она. И он понял, что тишину можно слушать.
— Не зажигай света, — просила она, — посидим так. — И он узнал, как хорошо посумерничать и помолчать вдвоем.
...— Посмотри, березовые листья как золотые пятаки на снегу. Верно? А кленовые — как будто след птичьей лапки...
Да, видеть это, радоваться этому тоже научила его она».
Здесь, в нескольких строчках, — то, что отличало Фриду Вигдорову, писательницу и человека. Зоркое сердце. Умение слышать человеческую душу, малейшее ее движение. Необычайная чуткость к миру и к людям. И дар воздействовать на детскую душу естественно, без всяких нудных нотаций.
Как часто мы мучаемся и мечемся с нашими детьми, маемся тысячей вопросов. И не подозреваем, что рядом — бесценные кладовые, что щедрый и требовательный человек уже бился над этими мучительными вопросами и готов поделиться всем, что найдено и выстрадано бессонными ночами, многолетним опытом, неустанной мыслью. Такой животворный родник каждый может открыть для себя в книгах Фриды Вигдоровой.
«...Все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит», — писал Сент-Экзюпери. Вигдорова — из тех, кто помнит. Она ощущает всю безмерность ребячьих чувств, еще не стертых нашей взрослой усталостью и привычкой.
Помнить себя в детстве и не загасить детскую радость, добрый порыв, робкие ростки чувств... Вроде бы простые секреты. Но как редко в нашей суете мы сохраняем этот дар — бережность к чужой душе! Этим даром наделены и писательница, и такая близкая ей героиня ее дилогии «Семейное счастье» и «Любимая улица» — Саша.
Сашу мы встречаем десятиклассницей в канун войны. Первая любовь. И сразу со школьной скамьи — замуж. И сразу — война. Погибает Андрей. И так трудно растить дочку Анюту. А позже — непростые отношения с Дмитрием Поливановым. Новая семья. И дочка Катя. И все превратности и испытания семейной жизни, трения с родными. И как непросто новому отцу найти путь к неродной дочке, как легко неосторожным, резким словом оттолкнуть, потерять доверие... Эти проблемы и в наши дни остры едва ли не для каждой второй семьи. И многим помогут тревожные раздумья Саши, пытливо ищущей наиболее щадящего для ребенка выхода из ежедневно возникающих в такой семье напряжений.
Вигдорова была человеком необычайно щедрой души, широко распахнутой людям. Таковы и ее любимые герои. Они не могут замкнуться в рамки только семейного счастья. Есть в «Семейном счастье» очень важная, ключевая для Вигдоровой сцена. Ночью в эвакуации, в скарлатинозном бараке Саша ходит с больной дочкой на руках, убаюкивает ее, дает ей леденец и вдруг видит: «Малыш лет двух... Большие глаза на исхудалом лице. В этих глазах отчаяние. И покорность. У этой девочки есть мама. А у него — нет. Он глядит, не смея надеяться и не отрывая глаз. Его глаза ни о чем не просят, они знают: он один». Саша дает ему леденец, и малыш несмело улыбается. И смотрит неотступно, молча. «Она берет малыша, всхлипывая, не смея заплакать, целует тонкую шею, щеку». А потом бежит по темной ташкентской улице и плачет. «Никогда, — говорит она себе, — ни за что, никогда. Чужих нет. Все мои. И как это я могла? Взяла Аню и хожу! Нет! Никогда! Ни за что!...
И бессмысленное это бормотание — как клятва».
И после не раз ей скажут: «Не солнышко, всех не обогреешь...» Но она не согласится с этим.
Сашина душевность, щедрость, самоотдача не придуманная. Такой была в жизни сама Фрида Абрамовна Вигдорова. Такими же щедрыми были и люди, чья судьба послужила основой для трилогии Ф. Вигдоровой «Дорога в жизнь», «Это мой дом», «Черниговка». Всем нам памятны Семен Карабанов из «Педагогической поэмы» А. С. Макаренко и его Черниговка. В жизни это Семен Афанасьевич Калабалин, продолживший дело своего учителя, и его жена Галина Константиновна.
Но трилогия Вигдоровой не документальна. Недаром ее герой именно Карабанов, а не Калабалин, он как бы продолжает литературную традицию. И ребята в трилогии тоже отнюдь не списаны с натуры. Каждая книга трилогии — этап, ступень в становлении Педагога. И в создании из пестрого сборища разрозненных ребят, трудных подростков, беспризорников единой общности — коллектива, Дома.
«Сто человек — сто воображений. Сто самолюбий, готовых оскорбиться. Сто сердец, любящих каждое по-своему.
Сто пар башмаков, сто шапок-ушанок, двести варежек...»
Педагоги отнюдь не всемогущи и не всеведущи. У нас на глазах они пробуют, спотыкаются, ищут. Казалось бы, в руках — опыт самого Макаренко, но и это не безотказная палочка-выручалочка.
В детдоме украли с кухни пять буханок. Оказалось, Панин. «Зачем украл?»— «Есть хотел». В памяти Семена мгновенно: был такой случай в колонии имени Горького. Колонист украл жареную курицу и на вопрос: «Зачем?» — ответил так же: «Есть хотел». — «Ну что ж, ешь. Подайте ему курицу». Жевать краденое на глазах у всей колонии? «Несчастный Приходько чуть сквозь землю не провалился. Его проняло». А тут — тот же прием, но сцена вышла безобразная. Панин тупо и равнодушно жует буханку. Вокруг смех, спор — съест или не съест... Нельзя механически повторять чужую, даже удачную находку.
Как много промахов в нашей семейной и школьной жизни оттого, что мы не просчитываем вперед, к чему приведет наш гнев, окрик, наказание. А тут мы вместе с Семеном испытываем себя — когда можно пойти на риск.
Каждый раз поединок. И с горячим, самолюбивым Королем — как удержать его, если в порыве обиды он надумал уйти из детдома? Надо ли было прямо сказать: оставайся? Или можно было так: «...Силой я никого не держу. Но... Так друзья не поступают... Я тебя удерживать не стану. Друзей не держат, не упрашивают, они сами приходят и сами остаются»? Казалось, проняло. Ан нет, ушел. «Купился» на подначку приятеля.
Иной поединок — с сонным, равнодушным Суржиком. Его и командиром отряда выбрали явно в насмешку. Удастся ли его расшевелить, стронуть что-то в этой неподвижной душе? И удастся ли одолеть невозмутимо самоуверенного Андрея Репина? Ни о ком нельзя забыть, махнуть рукой. Всегда надо быть наготове. В любую минуту кто-то ворвется с воплем: скорее! — и некогда спросить, надо бежать... И никогда не знаешь, какое ЧП тебя ждет. И нельзя успокаиваться. Все время мысль, сердце в работе. Не угадаешь заранее, какое оружие понадобится в новом поединке. «Презрение — лекарство сильное, но опасное... Оно проникает даже сквозь панцирь черепахи». Как соразмерить удар, чтобы самолюбивый мальчишка не сломался? Снова и снова Семен проверяет себя. Мы видим, какой ценой дается каждый шаг настоящему педагогу.
Чем дальше, тем чаще испытания не внезапными ЧП, а обманчивой легкостью. Так было, когда мальчишкой Семен учился пахать: «...Плуг пошел поверху, он не брал в глубину, а только царапал верхний слой земли — потому и стало легко».
Так у нас на глазах складывается педагог. Думает, спорит сам с собой, а порой и с товарищами, и с Галиной Константиновной. Да, мы полюбили Семена, поначалу на все глядели его глазами. Но все плотнее рядом, плечом к плечу становятся его товарищи, все больше втягивается в работу Галя. И вот мы уже сравниваем, сопоставляем разные подходы. Все больше видим Семена со стороны. Замечаем: вот он сорвался, вспылил. И прав учитель Казачок: «...Если неудача — ищи причину в себе». И Галя не зря порой тревожится: «Я боюсь, что Семен круто повернет, тогда все пропало».
Галя больше может там, где нужны мягкость, терпение. Мальчик потерял мать. Как часто мы пасуем перед непоправимым. И хотим, да не умеем помочь. Это особый дар. «Галя не теребила, не торопила его... она просто давала ему прийти в себя. Но ее постоянно окружали другие ребята, и понемножку у Паши появлялись новые мысли, не связанные с его горем».
Откуда берутся на это силы — «о каждом подумать, каждой душе помочь»? Но в этом главная вера писательницы и ее героини: «Каждый должен быть любим, чтобы чего-нибудь стоить».
Галины заботы тоньше. Ее волнует не только украденная буханка, чья-то грубая выходка. Ее тревожит и душа тех, тихих, незаметных, у кого «ни обиды, ни ласки — тусклота... такая ровность хуже всякой беды». Ее волнует скупость Якушева. Но мало осудить. «Виктору надо открыть радость дарить, давать... Посмотри, как много радости можно принести людям, а значит, и себе. Если мы будем только укорять, мы загоним болезнь внутрь. Он станет стыдиться этого, станет прятать».
Поэт мог сказать: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...» Учитель обязан предугадать. Его мысль должна обгонять его слово. Вот мы вечно требуем, чтобы ребенок обещал, что «это не повторится», что он «больше не будет», что это «последний раз». Но как полезно задуматься вместе, с Галей: «Верно, бывает надо сказать человеку: «Смотри, предупреждаю тебя в последний раз». Но я знаю по опыту — предупрежденный, хоть и полон самых лучших намерений, тотчас же оступится. Как говорят ребята, с перепугу. Он и сам хочет за собой уследить, знает, что и другие смотрят за каждым его шагом, — и от напряжения срывается».
Следуя изо дня в день за этим напряженным трудом души, мы ощущаем, как обостряются и наша зоркость, наше чутье, обогащается наш душевный опыт. Вместе с героями учимся, где выждать, не торопить, а где и стукнуть кулаком по столу, как Семен. Иной раз и это необходимо. Например в случае, очень близком нашим нынешним сложностям. «Слава Сизов страдал от пресыщения. Он объелся любовью, заботой и уже не воспринимал ни того, ни другого». Этот чудовищно запущенный эгоизм вырос на столь знакомой почве: «Я не могу лишать ребенка удовольствий, детство бывает только один раз». И вот дитятко не желает ходить в школу, если не купят велосипед, фотоаппарат, овчарку и т. д. Искалеченный характер уже не удастся полностью выправить.
Не все под силу даже прекрасным педагогам. Есть и у них неудачи, провалы, потери. И горькие укоры себе. И черные минуты, «когда нету сил для нового дня...». Но — «надо разговаривать. Надо слушать и отвечать». И никуда не уйдешь: ты в ответе за других. Эта отдача себя — не поза и не жертва. «Некоторым людям кажется, что добро можно отдавать в рост. А это неверно. Добро никаких процентов не дает. Все доброе, что вы делаете другим, вы делаете для себя». Лучшая награда Гале — та минута, когда она ощущает, что у ребят уже выработалось нравственное чутье, что они сами, без подсказки взрослых, находят верное решение в трудных случаях. Не прощают лицемерия, подлости, предательства. «Их вело безошибочное чувство правды и справедливости».
Если человек сам добр и щедр, он и вокруг видит хороших людей. В книгах Вигдоровой таких людей много. Карабанов и Черниговка и сами их ищут, собирают вокруг себя, и к ним, словно магнитом, притягивает таких же самоотверженных, неутомимых подвижников.
Вот среди безликих, стандартных характеристик, с которыми прибывают в детдом новички, выделяется одна: «Обладает характером благородным, открытым... Любит лес, речку». «Человек, в чьих глазах любовь к лесу и речке — черта настолько важная, что следует о ней упомянуть в педагогической характеристике, такой человек чего-нибудь да стоит». И Семен разыскал Казачка, зазвал к себе талантливого педагога.
Рожден учителем и Владимир Михайлович. Пусть ребятам иногда кажется чудной его горячность, но их привлекает его неравнодушие ко всему — и к каждому из них. Андрей Репин, с его жаждой подчинять товарищей любой ценой, испытующе говорит Владимиру Михайловичу: «...А вас ребята совсем не боятся.
— Не боятся моего гнева, это правда. Но они боятся меня огорчить, — вы разве не замечали?»
Оглянемся на себя: всем бы нам, и родителям, и учителям, достичь такого!
И писательнице, и ее любимым героям нестерпим рядом с детьми человек равнодушный. Им довольно поглядеть, как женщина с замкнутым лицом брезгливо утирает носы и моет головы осиротевшим детишкам: «Вам с детьми работать не надо!» В тяжкие дни Семен с горечью думает: «За равнодушие к чужой судьбе не судят. Если один человек отвернулся от другого в беде — за это тоже не судят». Но писательница и ее герои судят и себя, и других самой высокой нравственной мерой. О Лиде, девочке, для которой главное — справедливость, один из взрослых говорит: «Какие внимательные глаза у девочки! И так она, знаете, требовательно смотрит... засматривает вам в душу, как будто проверяет — все ли у вас там в порядке». Так смотрят нам в душу книги Ф. Вигдоровой.
«Где источник постоянного света, которым он полон?» — размышляет Галя об увлеченном педагоге-подвижнике.
«Человек жив, пока о нем помнят», — думает героиня Ф. Вигдоровой. Уже больше двадцати лет нет в живых этой замечательной писательницы. Она «сгорела» в пятьдесят лет, потому что безоглядно отдавала себя людям. Но оставила свой след в душах многих людей. Учительница. Писательница. Журналистка. Всегда готовая ехать за сотни верст, одолевать бездорожье, грубость, равнодушие, чтобы защитить, помочь, спасти... Об этом говорят и сборники ее статей и очерков: «Дорогая редакция», «Что такое мужество», «Минуты тишины», «Кем вы ему приходитесь?». Та же чистота человеческого облика сквозит в оставшейся неопубликованной повести-дневнике «Аня и Катя» (отрывки из нее напечатаны в «Учительской газете» за 12 — 16 августа 1986 г.).
Любая из книг Вигдоровой может стать другом, советчиком, опорой в трудную минуту, согреть своим светом, душевным теплом... Это будет лучшей памятью о прекрасном человеке и писателе.
Семья и школа: Журнал для родителей. 1987, ╧7, с.56-57.
|
