Многое говорит за то, что поэзия наша уже обрела тот облик, с которым она войдет в ХХI век, - если только этот поэтический век уже не начался. Поток, хлынувший в конце 80-х, когда отверзлись все шлюзы, в общем, вошел в берега. Пену снесло ветром, балласт осел на дно, существенное частью сплелось в фарватер, частью определило боковые русла, которые со временем сами могут стать фарватером, - ну а нынешний достаточно очевиден, и пролегает (что существенно!) не там же, где лет 10 и тем более 30 назад.
Пожалуй, мы можем теперь утверждать, что современная русская поэзия сформировала свой "большой стиль" - понимая под ним не школу, не течение, не отдельное творческое направление, но именно то общее, что роднит сегодня многих (хотя и не всех) представителей действующих поэтических "школ", направлений и творческих генераций. Генезис же этого "большого стиля" видится прежде всего в развитии идей постакмеизма - обогащенных поисками и обериутов, и сюрреалистов, и даже отчасти футуристов: собственно, к такому итогу и вел поэтический век.
О том, что конкретно представляет из себя этот "большой" стиль, каков его диапазон и что он оставляет за своими пределами, можно и, видимо, еще придется в будущем порассуждать, но лучше - один раз продемонстрировать. По этому принципу и составлена программа фестивального вечера авторов "Ариона", включающая поэтов всех (кроме самого юного) поколений - от Е.Рейна, А.Кушнера и О.Чухонцева до А.Шаталова и В.Павловой, работающих в самых разных поэтических техниках - от классического стиха, через акцентный, до верлибра.
Алексей Алехин
Мажорное звучание стиха уже давно и прочно дискредитировано в нашем эстетическом сознании. Эта дискредитация производилась по разным направлениям: начиная с Козьмы Пруткова (в котором некоторые видят предшественника обериутов) и кончая официальной поэзией советского периода, дискредитировавшей саму себя во-первых, а во-вторых и затем - перелицованной в сатиру и юмор нашим политизированным концептуализмом.
Нынешние поэты все как один становятся в тупик перед вопросом: каким образом радость и счастье отражены в их поэзии? Им кажется, что этих чувств они вообще не испытывают и не излагают. Однако этого не может быть - просто по человеческой природе. Для нас несомненно, что поэтика радости и счастья существует, но в виде не только никак не описанном, но даже и не осознанном.
Задача нашего вечера - попытаться услышать и понять, как - на каких правах и с помощью каких средств - эти фундаментальные человеческие состояния входят в современное лирическое высказывание.
Николай Байтов
Один из девизов вечера - "Русская поэзия в конце XX века" - звучит уклончиво и поэтому устно уточняется: это, мол, вечер традиционалистов. Давайте задумаемся: почему эта вроде бы внятная формулировка оказалась сегодня практически непечатной?
Слово "традиция" удивительным образом изменяет свое значение в производных формах. Традиция - это классика, то есть избранный временем сильный ряд. Традиционный же - скорее звучит как "эпигонский", "вторичный". Возникает нелепая фигура простака, желающего дешево попасть в вечность, старательно следуя уже сложившемуся канону. Как же быть? Сказать: "вечер классической поэзии"? Было бы нескромно и глупо. "Вечер вторичной лирики"? Забавно, но прямо неверно. Лучше всмотримся в первоначальный подзаголовок: Русская поэзия в конце века, а не конца века, - и поймем, что речь идет о едином длящемся явлении. Раз от разу возобновляются глубинная мотивация творчества и требования органики речи. Так мы подходим к пониманию внутренней традиционности поэзии, как, впрочем, и жизни в целом. Далее - ясно.
Леонид Костюков
Слово "новый" в применении к искусству всегда вызывает неоднозначную реакцию. Особенно в ситуации постмодерна, добавившей к претензиям "справа" (поиски нового как бессодержательный выпендреж) сомнения "слева" (все уже придумано, нового ничего не будет). То и другое - от узости мышления: новизна никогда не бывает чисто формальной (как вообще не бывает формы отдельно от содержания: форма и есть, по Гегелю, "переход содержания в форму"), и в меняющемся (да еще так стремительно) мире непрерывно появляется новый, небывалый прежде материал для искусства, новые способы видения (поскольку меняется и человек)...
Сент-Экзюпери уподобил развитие человеческой культуры возведению Собора. Это точный образ. Каждый из нас, приходя на стройплощадку, застает здание отчасти уже возведенным. И нужна строго пропорциональная смесь дерзания и смирения, чтобы, осмотревшись и освоившись, присоединиться к работе, кипящей на одном из этажей, или, напротив, заложить первый камень нового этажа, - но не городить собачью будку у величественного портала и не вваливаться с тачкой кирпичей на сверкающий паркет Пушкинского зала или под гулкие своды придела Ахматовой. В этом смысле новизна - едва ли не синоним культурной вменяемости.
Авторы, которые выступят в "Авторнике", ведут свой поиск в разных направлениях. Герметичная образность лирики Николая Звягинцева, повествующей о всеобщей связности ткани мироздания, имеет мало общего с экзальтированным внутренним монологом Станислава Львовского, отражающим психологическую разорванность молодого интеллектуала в эпоху mass media, fast food'a и World Wide Web'a, а работа Михаила Еремина по втягиванию в орбиту поэзии, обживанию и одухотворению научной и иной экзотической лексики - с экспериментами Дмитрия Авалиани по наполнению полноценным содержанием такого уровня текста, как буквенная графика, и трансгрессии палиндромического принципа в визуальную сферу. Но все, кто предстанет в этот вечер перед публикой, едины в одном: их усилиями здание русской поэзии становится выше и совершеннее.
Дмитрий Кузьмин
Клуб ПОЭЗИЯ пережил два этапа своего существования. Первый - когда в самом начале перестройки некто Леня Жуков предложил организовать альтернативное Союзу Писателей сборище молодых литераторов, что вызвало сначала вялую реакцию со стороны тех, к кому он с этим предложением обращался. Но как оказалось впоследствии, вялость реакции была отчасти притворной, отчасти вызванной бытовым российским пессимизмом.
Как только Жуков со свойственным ему упорством преодолел все бюрократические препоны и получил разрешение собрать всех желающих вступить в члены Клуба в помещении на окраине Москвы (кажется, на Енисейской улице), народу собралось видимо-невидимо. Там можно было встретить всех, начиная с Дмитрия Александровича Пригова и кончая Юлием Гуголевым - тогда, должно быть, представителем самой молодой генерации поэтов.
Кроме них, здесь были: Еременко, Жданов, Парщиков, Гандлевский, Сопровский, Бунимович, Искренко, Арабов, Шатуновский, Иртеньев, Друк, Рубинштейн - да вообще редкая птица не залетала на середину этого клуба в то время. Уже на втором заседании Жуков был смещен с должности председателя Клуба, а вместо него назначен гораздо более известный и состоятельный как поэт Игорь Иртеньев.
Первые организационные заседания проходили бурно и с большим числом участников, но по своей амбициозности и бессмысленности ни в чем не уступали отечественному парламенту.
Несколько акций клуба имели особенно сильный резонанс. Так, например, выступление уже упоминавшегося Гуголева с сеансом полного раздевания вынудило куратора Клуба от Союза Писателей Кирилла Владимировича Ковальджи писать объяснительные записки административным органам надзора. Другой шумной и многолюдной акцией было выступление членов Клуба в помещении ДК табачной фабрики "Дукат". Аншлаг превосходил все мыслимые границы и закончился взрывами осветительных приборов рампы, а также появлением в зале милицейского наряда.
Почти сразу же вслед за этим наступил второй этап. Литература, в частности поэзия, перестали кого-либо интересовать. А смысл в альтернативной Союзу Писателей организации отпал в связи с распадом самого Союза на ряд альтернативных Союзов. И ряды членов Клуба ПОЭЗИЯ резко поредели. Впрочем, и Дмитрий Александрович Пригов, и отчасти Юлий Гуголев сохранили в нем свое членство.
Клуб перешел в иную фазу: он стал существовать в режиме "Бродячей собаки". Мотором Клуба стала ныне покойная Нина Искренко. Она придумывала тематические поводы для проведения заседаний, назначала даты и инициировала участие всех остальных. Наиболее запомнившимися акциями на этом этапе были поэтические выступления в очереди в "МакДоналдс", на станциях метро и в Палеонтологическом музее. Клуб даже выпустил два номера своей газеты "Благонамеренный кентавр".
Со смертью Нины Искренко Клуб перешел в третью свою стадию. Он уже существует как Дух Святой, т.е. практически бестелесно, но с некоторым так до конца и не испарившимся амбьянсом. Скорее всего, третья стадия и будет заключительной, что вполне вписывается в имеющиеся каноны: первая - ветхозаветная, вторая - новозаветная, а третья, стало быть, духосвятская. Издание книг членов Клуба и было бы правильным завершением его существования.
Марк Шатуновский
