Это
      стихотворение
                              посвящается
                                                    моему отцу,
                          который
                                        однажды
                                                        спросил:
                          "А почему
                                          нельзя
                                                      говорить
                                                                    "слёзы текутся"?"
И засмеялся
                      Отец –
– А что ты читаешь, девочка?
А я –
      – Я читаю пьесу Шекспира, трагедию,
                          она называется:
                                        "Антоний и Клеопатра".
А он –
        – А как ты всех запоминаешь в пьесах?
А я –
      – Сама не знаю, запоминаю.
А он –
        – Клеопатра Клеопатра
                        хорошая Клеопатра хорошая!
Он улыбается.
Клеопатра
                  она
Она здесь выросла.
Здесь в дидаскалион бежалась узкой улицей –
                                              глухие стенки –
                              взмахнув косичкой –
                                                                    много –
                                        тоненькие чёрные –
                                                      к шероховатости побелки.
И в лавке у Амета халваджи́и –
                                  на два пара́ и на марьяш –
                                                                          льняной халвы –
                                  такими тоненькими смуглыми руками,
                      такими липкими ладошками
                                                                      и липким ртом.
А мастер Ма́нё куюмджи́я как смеялся!
                Гречанки торговали у него большие ожерелья,
                                    еги́птянки – браслеты – золотые змейки.
Она
        вприпрыжку выбежав из дидаскалиона
                              садилась вдруг на камень придорожный,
                                                              на один валун.
А камень был хороший,
                                          очень тёплый.
Она пристраивала на коленях липких и горячих
                              вощёную дощечку для письма,
                                                    чтоб записать стихи,
                        которые внезапно непонятно сочинились...
Моя черепашка!
                    Где жёлтые тыквы
                                          немножко танцуют на окнах,
                    Туда приходя,
                                            оставляешь высокий порог
                    Чтоб тёплым коричневым духом в прозрачных ликующих смоквах
                    Любой наслаждаться и переслаждаться бы мог!..
Оттуда,
            где сомкнулись пирамиды на песках
                                        в какой-то отдалённый кряж,
Мы все придём на улицы Александрии,
                            где прохожие приветственно друг дружке говорят –
                                                – балканским языком –
                                                                                          "Приятен пляж"...
Приютен пляж
              Коньки морские весело тусуются-клубятся
                                в зеленоватой удивительной морской воде,
          такой одновременно мутной и прозрачной.
И ловят рыбаки легчайшей сетью
                              легчайших маленьких и плоских камбал...
Уже ладони расправляя пальцы в море сполоснув
                              она бежит в библиотеку золотой Александрии,
                                            к хранителю больному,
                                                                                    к дяде Косте,
                                        страдающему сумраком чахотки
                                меж свитков дорогих и драгоценных
полезный продолжается урок
Шумит Родо́с, не спит Александрия
В книговращалищах летят слова
Уже большие девочки
                                    она и младшая сестричка Арсиноя,
                          которую потом в Эфесе задушили,
                          увешанные золотом звенящим
                          на гладких и немножко липких шейках,
                          на мочках,
                                              чуть уже оттянутых,
                          на кругловатых выступах ключичек,
                          звенящим золотом
                          поверх коричневого,
                                                      зо́лото-коричневого
                                                                                шёлка-бомбицина платьев
                                              звенели золотой своей украсой
                                                                Смеялись
          бегались, как маленькие дети,
                      и прыгались размах на гепастаду
                                    на молодые каменные плиты
                                                      сандалиями звонкими стучали золотыми
                                            тукались подошвами
Взлетались
                    навстречу времени летучему, как рыба...
На палубе ладьи
                            под парусом прохладным
          Гай Юлий Лазарь ей рассказывал о Риме:
                      Рим – это круг. Круговорот
                      Людей, домов, времён, поверий,
                      Где, как обойма в револьвере,
                      Вращается за родом род...
Вращается...
                  Как было весело
                                              стать взрослой и царицей!
                                Как было весело...
Весёлая компания творилась
Весёлый собирался тарарам.
Планго весёлая кружилась тут и там
И, шумная, немножко материлась...
          Деметрий шёл,
                                      серьёзный молодой банкир,
          Стареющий Кавафис,
                                                тоже Константин...
Аполлодор,
                    в красивом новом ожерелье,
              входил,
                            размашистыми ку́дрями летя,
              читал элегию,
              круго́м него разнообразные дитя
                          всё время непрестанно танцевались,
                                            мальчишескими шеями вертя...
                                С утра болят все мышцы,
                                особенно плечи, предплечья, икры,
                                Вчера в одиночку
                                весь день
                                прилаживал в триклиниуме большое зеркало,
                                серебряное,
                                в которое гляделся тысячу лет назад
                                Харакс,
                                              возлюбленный Архилоха
Прекрасная элегия
                              устрицы дюжинами
              и морских ежей, и фалернского вина...
И поднималась чуточку величественно,
          и улыбалась быстро и легко
                      улыбкой древнегреческой летящей,
                                  такою неизбывной и открытой...
                читала и своё стихотворение:
Вот ласточка,
                      она летит куда-то
Она куда-нибудь вдруг прилетит.
Её моя живая кошка Ба́си
поймать захочет,
А она летит;
то есть не кошка,
ласточка летит...
                              Ещё фалернского кувшин побольше!..
Их было много у неё –
                  Серёжа Тимофеев,
                  Андрюха Щербаков,
                  Критон, младой глупец...
Прислали их сопровождать поставки
                        ракет и самолётов,
                  а они остались.
Нарушили приказ Октавиана,
                                                  не вернулись в Рим.
Наёмники,
                  смешливые кутилы,
            откинутая сильная рука,
            в рот выливающая банку пива...
Их смуглые доверчивые лица,
                              немножечко медальные черты.
Их твердогубые и сладостные рты.
Их лица,
              излучающие простодушную жестокость,
                              цинизм ребяческий и простенькую хитрость.
Их заурядные жестокие дела,
Традиционные опасностью доро́ги.
Их головы обритые, их голые до пояса тела.
Их камуфляжные штаны, их быстрые босые ноги...
                    Внезапное ребячье свирепенье
                    "Калашников" навскидку и "узи"
И звучный там-тарам речистой брани,
                                              ужасно жутковатый и зловещий...
Серёжа Тимофеев –
                                    кличка "Марк Антоний" –
          сказал ей:
                                ... ты красавица, интеллектуалка,
                                тебе не жалко, что жизнь проходит караваном,
                                а смерть огромным ятаганом
                                спешит с песком и вихрем вместе
                                смешать последнюю постель
                                зарыть, закрыть в историю, как в шкаф,
                                нас всех?..
Стоят, как мёд, арабские слова...
Она ему сказала: "Тимофеев,
                                          немножечко такой кудрявый Тимофеев..."
Она ему сказалась: "Тимофеев...
                  Оставь меня, мне ничего не надо!.."
Он тоже часто говорил ей: "Тоня! –
                                Клеопатра Антонина Филопатра –
                  какая ты холодная такая!.."
– Да, я холодная, как будто нильский лотос,
                          как будто длинная египетская рыба...
И посмотрела чёрными глазами,
                                и повернула гладкое лицо гречанки,
                                и руки развела, и вскинула вперёд ладони,
                                и голову с пробором в чёрных волосах
                                                склонила, подняла,
                                и прямо посмотрела, улыбаясь, –
– Но я горячая, как будто камень,
  Который трогают горячими руками...
                                                                Ещё, ещё фалернского вина!
                    Планго весёлая плясалась на заре
                    В блескучем разноцветном серебре
                    Трясла проколотые маленькие мочки.
                    Потом копали все поодиночке.
                    И на колени встав из-под земли
                    Мы вынимали это как могли...
В руках держать в ладонях маленькие тоненькие
                              все закаменелые в земной сухой грязи
                      одни такие тонкие серебряные...
                                            Ах!
Андрей Ари́стович, не привози большую мебель,
              конфекты, акции
                                          и ящики с товаром;
              а привози, пожалуйста, Гомера
                            в прекрасном сумасшедшем переплёте,
              и маленькие – горсточка – железки,
              серебряные – золото – звеняшки,
              руками сделанные золотинки,
              браслеты, серьги, пряжечки, пластинки...
У! Столько лет прошло...
    Аполлодор в могиле.
    Аполлодора призрак, прилети!
    Плангонин череп, одевайся юной плотью.
    Планго, взмахни смеющимся подолом...
                    Приветствуйте царицу Клеопатру!
                    Приветствуйте её в Александрии!
Здесь удалы́ми женскими ногами
Она одна взошла на царский путь.
Здесь золото и дорогие камни
Одели жирную тугую грудь.
Вошла одна суровая мораль
И принесла отчаянье и голод.
Она вошла, она сказала: "Город!
Тебя мне жаль. И мне тебя не жаль..."
          Восток ликует яхонтовый – золото – любовь...
Сейчас для вас в моём театре
Пройдёт кино о Клеопатре.
Оно пройдёт куда-то вдаль,
Сверкая мощными шелками.
И золотыми уголками
Расставится в груди печаль
И радость,
                  потому что мы
Умеем танцевать не хуже,
И ночью тосковать о муже,
И пировать среди чумы!..
Она сегодня опустила край молитвенной повязки белой
                                      на лоб, на брови,
                    и она творит последний свой отчаянный намаз...
Войска, войска...
                            естественно, тоска...
Она была тиранка и поганка.
И потому –
                    уже почти необозрим –
Ей на вершине молодого танка
Привозит злую справедливость Рим!..
              Рим приказал рифмованно и чётко,
                                чтобы она собою не была!
Но как же ей совсем не быть собою?!.
Она стоит, как разукрашенная ёлка,
разубранная тонкими шарами;
но почему-то яркий летний день,
и никакой зимы уже не будет!
А только яркий летний-летний день,
когда уже тоскливо пахнет гарью,
когда горячий дым летит к обрыву,
последний воздух набухает в грудь,
и хочется скорее умереть,
пока ещё возможно умереть свободной...
                        И вот уже от плача плечи жирные дрожат.
                        И ноздри, всхлипывая, дышат едкой пылью.
                        Она в гробнице спряталась.
                                                  И римские солдаты сторожат
                        Высокий склеп,
                                                    чтобы александрийцы не убили
                                          свою царицу бывшую...
                              Уже втоптали в пыль её портреты
                              Уже разбили статуи...
Тебе –
            моя любовь – моя Александрия
            мой брат Египет – погребальный воздух
            многооконных башен и садов...
А вы сказали: "Марк Антоний". Это кто?
Конечно, я прощусь. Конечно, попрощаюсь.
В живот оно смертельное ранение.
Конечно, я скажу ему любимые слова,
конечно, все слова, какие следует проговорить,
Я все слова проговорю такие...
Или нет?..
Зачем ты мне, обрюзгший Тимофеев?
Не надо.
Видеть не хочу.
Губитель кораблей.
Пылинка с мостовой из Брухиона,
          морские капельки на ка́мнях гепастады –
                    в сто тысяч раз дороже мне, чем ты,
                    чем тысячи таких, как ты...
Она
      влезает, задыхаясь, по ступенькам вверх...
Играют в кости римские солдаты далеко внизу,
                                храня её небрежно от её людей.
Она стояла на высокой кровле,
                                                      слёзы
                          теклись отчаянно из мокрых глаз...
А почему, зачем нельзя быть снова молодой
            в балканском городе,
                            на греческой земле Александрии?!
Зачем не может статься этот мир,
                  богов красивых многих, статуй пёстрых
                                      с глазами из красивого стекла?!
Зачем не может статься этот мир,
                              где все танцуют на огромной свадьбе
                      гетайров Александра с жёнами Востока?!..
Внизу горит её библиотека,
внизу кричит её Александрия,
              упавшая в пыли навстречу Риму...
Внизу волнуется такое море...
        оно как будто снова Понт Эвксинский!
И снова можно вместе с Александром
                        пуститься завоёвывать Китай,
              а может, Индию,
                                          и прочее ещё,
              пусть боги знают, что ещё возможно
                                                      завоевать
                                          оружьем и людьми...
Великий адмирал Неарх кладёт ладони
                    на рулевое колесо,
                    и чёрные глаза
глядят улыбкой взора из-под краба золотого на фуражке белой...
Где Цезарь? Он не должен умирать.
                    Ещё вчера он говорил...
                    А что
                              он говорил?..
Так хочется не уходиться!
                        Остаться, статься, быться, биться!
Не умереть, не умирать!..
Так хочется совсем не уходиться!
Так хочется всё время статься, быться!..
Я знаю, верные мои рабыни,
            старушка-няня, иудейка Ирас
            такая деликатная,
                    и Гера,
                                  дикарка страстная с одной серьгою в ухе,
себя девичества лишившая горячим пальцем,
          пленённая в гиперборейских страшных землях,
                      красивая в своей звериной шкуре,
                                с ножом на поясе холстинкового платья,
они – мои родные!
И они безмолвно соберут
              всё то, что от меня оставят люди
                              моей Александрии!
А потом обмоют и оденут
          заботно
                      в погребальной камере,
                                                                вон там...
Пусть город подползает, как змея, ко мне!..
Извилистые улицы глухие
Змеятся распалёнными людьми.
Убей меня, моя Александрия!
Иди ко мне. И жизнь мою возьми...
Спектакль закончен смертью.
                Ложи блещут.
                Партер и кресла – всё уже кипит.
В райке нетерпеливо плещут Саша, Костя, Миша, Ваня,
        на деревянные сиденья взобрались ногами,
                      обутыми в красивые ботинки;
        стоят и аплодируют в ладони...
А публика показывает пальцем,
              с ужасным воплем:
– Посмотрите, это автор! Вот уродка!
                                                            Такая у неё ужасная походка!..
Совсем и нет! Я очень хороша!
Я очень хороша,
                            как всё, что вечно,
            хотя в определенном смысле – ой! – кромешно,
                                      хотя отчаянно придумано, конешно,
            хотя немножечко ужасно бессердечно...
Но так беспечно!
                              Так красиво,
                                                      радостно
                                                                      и человечно –
Легенда,
                Живопись,
                                    Тоска,
                                                  Душа...