|
Всюду солнце, фрукты и цветы
всюду схваченные новенькими платьицами станы.
Богачи уедут на фонтаны,
а мы остаемся в городе,
принимаем горячие души из солнечных лучей,
глотаем мелкую пыль мостовых
и боремся из-за хлеба.
Всюду много неба
Всюду много песен...
Вот и черноглазая
в деревне Катеринка
из народного
красавицей слыла
романса...
Удивление и радость
Пой внезапной музыку
шарманка...
Соня, Соня Амбатьелос
до свиданья
череп, кости Сони
Ты подрежешь челку...
Пронесла небесные ладони
розовой зари
Пробежала утром
блеском перламутром
Эос...
Посмотри!..
Одесса купается в солнце,
но жрать непременно охота!
Поэтому очень работа...
А я одинокий
А солнце горит вовсю – блины печет.
Солнце блины печет над светлым кружевом домов.
А я брожу среди людей
Все обуты, одеты,
а у меня ноги босые, коричневые,
что твоя береста наизнанку,
а на голове вместо шапки,
забытой в ночлежке,
нечесаные черные волосы
Одесса-город купается в солнце, что в масле,
горят золотые купола,
пенятся белые дома,
текут в тепле прямые улицы,
разрисованные зелеными деревьями...
Вот так город! Мое почтение!..
Прицепишься к задней оси шикарной коляски
и барином едешь
сквозь кружево летнего дня...
А встанешь в училищный двор,
и рисует меня
парубок Пастернак,
студент в ярко вышитой косоворотке,
подбадривает меня,
работает лихорадочно карандашами и резинкой...
Бульвар, бульвар, бульвар
Лестница летит-лежит,
пластается на солнце
Бронзовый гигант
протягивает руку правую к морю
Играют музыканты в белой раковине
И женщина с пунцовой розой в темных волосах
сосет из высокого хрустального бокала
через соломинку
прохладительный напиток цвета рубина
И городовой гонит меня,
а я вдыхаю миндальный запах цветущих акаций...
Не помню,
когда я окончил казенное двухклассное еврейское училище,
чтобы торговать фруктами на улице...
Ну и хватит!
Ну и теперь пусть Бершадские поторгуют без меня!..
Читаю Майн-Рида, Купера и Густава Эмара...
Хватит продавать жареный миндаль и гнилые яблоки!..
Но я люблю румяную корочку теплой булки
люблю, когда корочка хрустит на зубах!..
Тарахтят колеса, звенят каменные мостовые
Быстрым бегом обгоняю разряженную толпу
Обдаю бессильной злобой сытые рожи...
А море...
Это не река и не озеро
Это море!..
Это море без другого берега.
Это море,
глотающее золотые слитки солнца...
Теперь я знаю, что с этого синего моря начинается каждая сказка.
Но одного я не знаю: что здесь я бросаю свое детство и вхожу в жизнь,
еще более огромную и более опасную,
чем это море... Я парень из ночлежки,
которого называют Креветкой.
Я грузчик.
А капитан – черноусый здоровяк с обветренным лицом –
кричит в медную трубку, торчащую рядом с ним.
А машина начинает работать.
А под пароходом закипает вода.
А из широкой черной трубы вылетают огромные черные мячи дыма.
И пароход незаметно отрывается от берега,
и взмыленная пена с шумом выбивается из-под кормы...
А я грузчик...
Я прибегаю в трактир "Белый орел", размахивая чайником.
Я прибегаю покупать кипяток в теплый и влажный пар,
напитанный тяжелым смрадом человеческого гнилья,
пота, пьяных отрыжек, махорочного дыма и кислого тряпья...
Пью
чай внакладку,
ем горячий бублик...
В одесском порту,
где так много хлеба, фруктов, сахару...
Обхожу обе гавани,
босыми ногами измеряю береговые улицы...
Я грузчик,
верчусь в порту среди грузчиков,
ломовиков, разносчиков, босяков,
глохну от воплей сирен, железного лязга, грохота биндюг,
жадными ноздрями ловлю запах сельдей...
Я грузчик...
А Восток!
А восторг!
А кто не чуял чудо сладкого инжира?
А кто не видел девочку-гречанку,
как улыбается сейчас
вспыхиваньем ласковым черных светлых глаз...
А Соня, сирота
при маленькой одной пекарне
"Капитанаки эт сыновья"...
Кругом ужасно пошлые и злющие евреи,
Кругом ужасно скушные мещанистые греки...
У! суки все,
сплошная ненавистная семья...
Кругом соседи
Соня
я
друзья...
Глаз греческих ее сверканье
ласковое ожиданье
Сонина нога
летит через ступеньку вверх,
мне показав на миг
запретную середку панталонов...
Ах, в каморке,
в каморке, между чисто прибранной кроватью и огромной русской печью,
сидит на табуретке в одной рубахе девушка-смуглянка,
натягивает на ногу тонкий длинный чулок цвета крем...
Приподымает голову она,
отягченную пышной черной косой необычайной длины,
глядит на меня,
оправляет подол рубахи...
Встает,
высокая, гибкая...
Улыбается безызъянными зубами...
В большой медный таз наливает горячую воду...
забрасывает на спину косу...
забрасывает на спину косу,
которая сползает на пол...
Частый гребешок...
Пунцовые ленточки,
бантики на плечиках ажурной сорочки...
Грудной голос...
Я ловлю полнозубые улыбки...
Свежесть пахнет яблоней цветущей...
Соня говорит:
– Меня, круглую сироту, превратили в рабу... На меня всё свалили, а сами только и делают,
что жрут, спят и по гостям шляются. Но ничего... Мне уже семнадцать лет, и я объявила им войну!..
Говорит Соня...
А я слушаю...
А предвечернее небо обнимает город,
а деревья в сквере темнеют...
А она невинна...
А я горю голубино.
Я – друг,
а ее невинность –
святыня...
Соня
сбрасывает ночную рубаху,
становится ногами в большой таз,
обливается холодной водой из кувшина...
суровым полотенцем растирает тело до того сильно,
что спина, груди, живот, ноги становятся тёмно-красными,
и тогда она мне кажется индианкой из девственных лесов Америки...
А куда ты уходишь, Соня,
Соня Амбатьелос?..
На ней красная юбка с оборочками,
белая кисейная кофточка с малиновым бантиком у воротничка,
тонкая талия охвачена черным лакированным пояском,
на голове широкополая соломенная шляпа,
украшенная алыми розами,
а в руке шелковый зонтик под цвет шляпы...
Это Соня.
От нее пахнет липовым медом.
Она кладет руку мне на плечо и наклоняется над книгой, которую я читаю...
Она обнимает мою голову, прижимает ее к груди своей и целует меня...
и целует...
– Ну, теперь читай вслух, а я послушаю...
Она снимает шляпу, подвигает вторую табуретку и садится рядом...
А во мне поет радость, и я не знаю,
что мне сделать для Сони,
чтобы быть достойным
этой мимолетной ласки...
А она уходит...
А она возвращается на рассвете...
А с кем она шла под руку?..
А с кем она шепталась и целовалась?..
А с кем она...
Соня неузнаваема. Она вся – пламень.
Огромные глаза сверкают черным блеском,
высоко вздымается грудь,
и в каждой черточке ее красивого лица
пылает страсть!..
И понравился ей покоритель сердец –
чернобровый красавец...
А я мечтал взять ее в жены.
Пожалей, о Боже, паренька!
Сядь, красавица, возле меня!
Для серого готовы
С клеймами подковы:
Задние – из золота,
Передние – серебряные...
Кто увел ее?..
Не видать мне черной ночи и белого дня
за моими слезами-рыданьями...
Только Нюра, чудесная баба,
утешит меня...
Только жизнь живая оскалит свои интересы.
Я – книголюбивый грузчик из Карантина –
Смотрю, как изнанка богатой красивой Одессы
Кидает свою нищету напоказ, чтобы вышла большая картина...
Большая жара, Молдаванка, Толкучка, Базарная улица...
Кто-то кричит возле дома.
Народ утешается скушной забавой погрома.
Звук эллинской речи хлестнул меня – "Зид!",
то есть "Жид!"
А я на ступеньках, а сверху отчаянный вид –
Какие-то мертвые дети...
Хватаю кирпич, разгибаюсь,
и руку – вперед, как Давид...
И пекарь Капитанаки
с разбитой макушкой
лежит...
Зачем загубили судьбу,
сироту превратили в рабу!..
Теперь "Бей жидов!"?..
Ну и вот вам!
Из пазухи камень летит –
и висок –
и готов!..
Я пью из фонтанчика воду
Чугунный купидон держит во рту медную трубку, а из трубки поднимается тонкая водяная струя,
падающая в большую чашу...
Ведите, ведите в участок!..
Меня высылают, меня выгоняют из города моря...
Ведите, ведите горами, долинами горя!..
Ведите! –
И вдруг –
я вижу,
но более – слышу –
– Андрей, погодите!.. –
И Соня – дражайшим фортиссимо –
ко мне прилетела...
И – "Миша!.." –
обрушила трепет дыхательный тела
ко мне...
и горячие пальцы, горячие губы,
жасмином дышащая грудь...
Ко мне прилетает, меня обнимает...
– Прощайте!.. Не знайте!.. И не поминайте!..
Счастливый несчастливый путь!..
А кортик Андрея, отделанный золотом, болтается на черном ремешке...
Андрей отвернулся,
стоит и немножко скучает, и ждёт...
Так вот он, покупщик молодых красот,
колено выставил вперёд,
штанина белизной цветёт,
кокарда блеском отдаёт
на солнце моря...
Вот он, вот!..
Я завтрашним утром уйду по этапу,
а Соня
уедет в зеленом вагоне,
где светлые девочки в пестрых платочках
лузгу на ладошки плюют,
где плачут и русские песни поют...
И будет карета,
и кучер на козлах в синем армяке,
перепоясанный красным поясом.
Русая борода кучера пышно расчесана, в руках держит
струнами натянутые вожжи.
Пара вороных лоснится на солнце,
и четко выступает на солнце серебряный набор черной маслянистой сбруи...
Там будет московское быстрое время,
катанье,
говенье,
пасхальное бденье,
свеча и горенье,
творог и печенье...
Халва и варенье – девчонке по вкусу...
И тоненький беленький пальчик девчонки –
к мужскому и мокрому усу...
"Медведь" и "Кюба" в Петербурге
Кольцо с бриллиантиком
Газовый свет
Мандаринные шкурки
Фонтанные струи
И в ложе перчатки до локтя
И выше локтей поцелуи...
И всё так красиво, богато?..
И в опере сразу споют:
–... Ах, помню этот милый голос,
Он певал мне песни когда-то,
Давно у нас в саду густом...
Потом –
опять в Москву...
"Трактир", "Театр", – выкликая,
бежит широкая Тверская,
танцуя башенками вверх...
Гостиница, веселый Сонин смех...
Весна вокруг, весеннее веселье
Пирожные в кондитерской Сиу, кругом такое новоселье...
Гарцует Скобелев балетно,
машет шашкой на фонарь великолепно...
А купола монастыря – веселой стаей –
в праздничных платках девицы
Галки, голуби – птицы...
Пролётка – вдогонку
Ей обогнать охота конку
В ее руках букет жасминовых цветов...
Ее желаниям Андрей готов...
Шляпа-модель – шалью, длинной вуалью
Сверху обтяжка шелком фигуры
Парюры, турнюры...
Очень безумные вальсы, очень безумные ласки
И запрокинутость ласковых тел
на подушках под кожаным верхом коляски...
Так будет Москва,
так помчатся пролётки
Так будет сперва лососина,
а после будут селёдки
на бумаге толстой и синей...
Так будет сначала шампанское,
а после – дешевая водка...
Так будет сначала квартира
в доме против храма Спасителя
отдельная с ватерклозетом
и кружкой Эсмарха из аптеки Винницкого
в комнате ванной...
Так будут живые цветы каждодневно в диванной
Так будут кредиты, браслеты, конфеты.
Икра, черный кофий, и утра с ликёром...
И Соня, пьянея, склоняется взором...
А после – трактиры и водка,
которую звать горлодёром...
А после другая и очень глухая квартира,
где Соне уже и не платят, а платят хозяйке.
И пьяная Соня с гостями сидит в размахайке
и пьет эту водку,
которую звать горлодёром...
Сюда не заходят Андреи, а ходят купчишки – мелкая сошка,
для них твоя белая ручка и тонкая ножка...
Андреи боятся сифилиса и гонореи,
они офицеры морские, плохие Андреи.
Они привыкли к зеркальным стенкам отдельного кабинета.
У них в Петербурге "Медведь" и "Кюба",
а эта глухая квартира – тенёта...
Глухие тенёта...
Потом уже голо.
Потом уже трупная зала, и эхо, и лихо...
И Сонины черные косы касалися пола,
И Сонино сердце держалось в ладошках прозектора тихо...
А мы
между тем
уходили всё дальше.
И каждый из нас,
не пойму, почему,
станет русский душою.
И я, и Муса, и Борис,
и аптекарь Андреа Франжоли,
хороший Андрей...
До чего на душе горячо!..
Мы странно поймем: это родина наша,
а что же ещё!..
Мы будем касаться друг друга словами вполуха,
Мы будем друг другу Мишаня, Мисанка, Андрюха.
Владимиркой мы поплывем, как плавучие острова,
Мишаня, и Юрий, и Трифон, и прочие люди-слова...
Потом наживу я чахотку, мозоли и грыжу.
Потом я куплю револьвер на базаре в Одессе
и где-то плохого Андрея увижу.
И выстрелю в сердце ему, вспоминая свой каторжный тракт...
Считайте, что это борьба и что это теракт!..
Считайте, что это судьба,
и борьба против всяческой власти.
Считайте, что это дорога, свобода и счастье!..
Нет, мы не убийцы,
а мы благородные дилетанты.
Семь пуль я всажу в его канты, и ранты, и банты.
Он рухнет на землю,
побитый дождем в огороде соломенный куль.
Семь пуль в его тело вонзятся,
семь страшных серебряных пуль!..
Противник, захваченный мною врасплох
и отмеченный свыше погибельным знаком.
Дуэли не будет. Я просто убью его.
Что за дуэль с вурдалаком!..
Знобящей не чувствую дрожи и прочих кощунства примет.
Все люди давно уже знают, что Бога, наверное, нет...
Я видеть люблю, как могилы копают,
костями играют,
босыми ногами на гроб наступают...
Живот и смерть вовсе не таинственны.
Церкви и синагоги – лживые унылые дома...
Архангела воинство против Морского Чудовища выйдет на бой,
И вынет из мрака плененную Суть
и возьмет за собой!..
А я владею чудесами, я богатый, а не нищий.
Я владею чудесами, у меня есть смелость!
До
свиданья,
череп, кости в сумрачном кладбище.
Здравствуй, дорогая Соня Амбатьелос!
|
