ЭЛЬМАР
Он прибалт. По отцу и рождению. Мой сын подружился с ним в армии. Оба попали в железнодорожные войска, где прибалт, студент столичного вуза, прибился к москвичам.
В ту весну отменили "военную кафедру", и моего сына забрили на втором курсе, а прибалт загремел с четвёртого. "Войну" (кафедру) восстановили осенью, да ведь закон, что дышло, не имеет обратной силы, как речка – заднего хода...
Служили в транссибирском узловом тупике, и прибалтова мама навещала своего железнодорожника. Проездом останавливалась у нас. Tete на tete прояснилось, что она многодетная (у прибалта – четыре сестры) и русская: аккурат из того самого транссибирского захолустья.
Перед войной, в середине века, туда выслали прибалтова деда с семейством и поселили у будущей прибалтовой мамы – тогда маленькой девочки, которая в свой срок вышла замуж за прибалтова сына.
Дед воевал в Прибалтийской дивизии на Прибалтийском фронте, чем заслужил возвращение на родину, но чуть ли не каждый год снаряжался в далёкий край. Регулярно таскал за собой сына – будущего прибалтова папу.
Но пока мужики вкушали транссибирские радости, утешаясь лососёвою рыбкой-пеструшкой, скончалась прибалтова бабка. И отец с сыном не поспели на похороны.
В Сибирь больше не трогались. Дедушка умер в тоске по рыбалке. Прибалтов папа нанялся на промысловый сейнер (сулили отсрочку от призыва), толкуя на стоянках, во всех припортовых забегаловках, какая расчудесная живность плещется в транссибирских ручьях. Заочно учился в Рыбном, на ихтиолога. Меж ним и прибалтовой мамой завязалась переписка.
В тайных мечтах спланировал папа осесть в ссыльной рубленой пятистенке, искусственно размножая уникальный лососий род, но после свадьбы прибалтова мама внезапно, как транссибирский снег, перебазировалась на Запад. Сходу оседлала мужа – перевела на оседлое положение, бойко овладев местным наречием, которое дома, в узловом тупике, осваивала теоретически, по древнему подклеенному букварю, депортированному разом с прибалтами.
Бывший кочевник и грядущий рыбовод – прибалтов папа сделался церковным старостой, потому что прибалтова мама истово приняла лютеранство, доподлинно обнаружив в своей родословной угро-финские корни.
Армейские будни пугали её не шибко. Куда пуще опасалась дерзких таёжных девчонок, которым только бы упорхнуть из родного гнезда. А обкрутить, захомутать москвича, – стращала меня с женой, – прямо отвал башки, высший кайф! По-ихнему, гы и ку!
– Уж я-то, – смеялась, – знаю!
Но ребёнок с прибалтом остались вольными, не окольцованными пташками, – взгромоздились на прежние институтские жёрдочки.
Мой сын свёл друга-однополчанина с подругою-одноклассницей. И как ни препятствовала прибалтова мама, они поженились. Невестка – столичная, богатая. В прибалтийскую веру не перетянешь...
Тесть пристроил прибалта на совместное предприятие. Купили квартиру, машину, строили загородный коттедж... По весне, не упреждая и не обмолвившись, прибалт урывал неделю на добычу лососёвой пеструшки. Летом, одуревши от женина протестующего визга, доставлял семью на прибалтийскую родину.
Мать прибалта, счастливая бабушка, долбила с внучкой местный язык, наставляла в молитве и церковном пении. Льняная светлоглазая девочка играла в куклы с младшими тётками, без натуги выговаривая слова, которые мы, при полном нашем старании, не в силах произнести.
Прибалты – отец и сын – коротали вечер за рыбацкой настойкой "Zveinieks", заедая домашней "кручёнкой" – вяленой на газу (свежей, весеннего посола) пестрянкой-пеструшкой. Изредка заглядывал пастор, неизменно одобряя транссибирскую снедь.
По случаю очередной дембельской годовщины мой сын собирал военных железнодорожников. Кто-то из славных бойцов подвизался охранником в ночном клубе и божился организовать классную встречу, обеспечивши, на высоком уровне, скидку и безопасность.
– Нет уж! – возмутилась прибалтова жена. – Я сама стриптиз покажу. Бесплатно... И насчёт безопасного секса проконсультирую.
Night-club "Империя" – на секретном (в прошлом) оздоровительном полигоне. Сосновая роща с оранжереями, проточное озеро с целебным ключом, спортивные упражнения перед сауной...
– Упражнения? – И прибалтова жена мигом скинула джинсы. – А ну, ко мне! – Схватила дочкин мяч-поплавок, еле протиснувши меж ногами. – Бери!
Мой сын взял.
– Ближе вставай, ближе! Не стесняйся, блин!.. Передавай через верх! – И снова согнулась с мячом, раскорячась и вздыбившись. – Привыкай, тренируйся!.. У них там маечки до пупа!
– Да ладно тебе... – бормотал сын.
– Чего ладно? – вскипела прибалтова жена. – Мне с тобою не спать... А чужой бабой, знаешь, как пахнет... – И заорала: – Отвернись, блин! Не на физкультуре!
Вздряпалась в джинсы, а сын отпасовал прибалту огромный цветной поплавок.
– Ладно, – вздохнул, – на мой ответ...
– Да подотрись, блин, своим ответом!
Сговорились так: в два часа ночи, и ни минутой позже, чтоб были здесь! Оба!..
И сгибая руку в древнем приветствии, мой обязательный сын тараторил: "Я, юный пионер, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь...", – дескать, доставит прибалта в целости и сохранности. Живым или мёртвым. Точно в назначенный срок.
И где-то в четверть второго поволок к машине. Неудобно, блин, мы ж обещали... Прочие железнодорожные бойцы внимали спортивному ретро-шлягеру:
Задорная девичья пантомима подтанцовывала на подиуме, изображая подробности:
На стоянке какие-то парни нудно канючили развезти по домам и дамам. Мой обязательный сын извинился: очень спешим, почти что, блин, опоздали... Парни пьяно таращились, обещая расплатиться вдвойне.
– Да хоть впятеро! – усмехнулся прибалт. – Вас и без того развезло... – И получил удар, как не слишком грамотно фиксирует протокол, в левую межреберную полость по сердечной сумке.
Гремел ретро-шлягер. Боец-охранник, находясь на работе, вливался в могучее железнодорожное братство и подтягивал всей душой:
Прибалт хрипел на родном языке.
– У-у, блин, американец... – И парни припустились в разные стороны.
На похороны приехала прибалтова мама с прибалтовым папой и четырьмя дочками. В запаянном солдатском гробу, завитой, подрумяненный и напудренный, сын и брат походил на девочку – льняную и светлоглазую. Прибалтова мать плакала по-транссибирски:
– Рано ты ушёл от нас, цветок наш лазоревый, и оставил в нашем сердце жаль... – Обнимала тихую, точно оглохшую, внучку. – Ненаглядная моя... хочешь к бабушке?
– Нет уж! – сказала прибалтова жена. – Вам и своих довольно... Ну, был бы хоть мальчик... А девка всё равно сменит фамилию. – И увела бессловесную дочь.
Нынче льняная и светлоокая оформила двойное гражданство. Обитает за рубежом, в закрытом английском пансионе. И освоила, кажется, пять языков.
Прибалтова мама, поручивши семейство прибалтову папе, прошла в Прибалтийский сейм. Она – вице-спикер. Представляет в парламенте ППП – Прибалтийскую Патриотическую Партию. Ярый борец за чистоту местного языка. Её произношение и словоупотребление признано образцовым.
Мой обязательный сын женился на прибалтовой вдове. У нас – разнополые близняшки: внук и внучка.
Прибалт лежит в прибалтийской сырой местности, на ухоженном лютеранском кладбище. Участок восьмой, аллея третья. Невдалеке – русскою буквой Г – свежеокрашенный поливальный кран... Финская гранитная глыба и краткая, травленная под золото, надпись:
ELMARS STRAUTNIEKS
Моя нынешняя невестка говорит, что Страутнек по-нашему – человек, живущий над ручьём.
МОЛИТВА
Мой названный дед – старый большевик. В канонической истории поминается редко, а в легендарной – завяз по уши..
Байка вроде такая: будто бы деньги, выданные для нелегальной работы, прогулял в парижском борделе. Хотели ославить и засудить, но Ленин взял его на поруки. Дескать, зов плоти, не одолел природу, у каждого – свой темперамент... Зато в философских вопросах крепко стоит на ногах! Никогда не скатится в меньшевистское болото!
После революции занимал дед высокие должности и женился на моей бабке – втрое моложе. Ему – 51, ей – 17. То ли графской, то ли княжеской крови. Семью выжгли дотла – в буквальном смысле – от грудничков до вековой приживалки, помнившей Пушкина. И дед (тоже буквально) спас бабушку.
Детей у них не было, а был персональный шофёр, которого бабка ужасно боялась, – умоляла нанять другого. Да как? Шофёр-то из органов. Приставлен с охранной целью. Без причины не выгонишь...
И кого пришлют? Этот молчун – отличный механик. Слава Богу, рабоче-крестьянского корня – ни бум-бум по-французски. Хоть словцом перекинешься...
И всё шло, как есть. Бабушка плакала, дедушка утешал...
А шофёр кипел страстью. Накатал бумагу, по которой деда арестовали, и он, дед, чистосердечно покаялся: двурушник, предатель, шпион, извращенец, насильник... Лишь бы не тронули бабушку!
Её и не тронули. Даже квартиру не отобрали. В порядке уплотнения подселили бдительного шофёра. Через год они оформили брак.
Бабушка ненавидела нового мужа и молила об одном: лишь бы не тяжелеть! В церковь, по робости, не ходила. Как в языческие времена, обращалась к солнцу и тучам, луне и звёздам, грому и молнии. Чтобы небесный жар иссушил лоно! Чтобы небесный огонь поразил чресла! Чтобы небесный лёд сковал чрево!
В положенный срок родила мою маму, которую не терпела... Да и в чём-то мольбы подействовали: молока у бабушки не было.
Природный дедушка всё делал сам: стирал, купал, пеленал, кормил из бутылочки. Шла война, и он держался за "бронь" – возил высокое начальство, настроенное избавиться от соглядатая, но тайное ведомство обороняло сотрудников. Нет, трусом не был! Поймал каких-то лазутчиков, сигналивших немцам, куда бомбить. Был ранен...
Единственное, в чём упёрся, – заставил жену учить дочку французскому.
Девочка (моя мама) быстро и бойко залопотала. На местном наречии с ней никто не беседовал: отец – по немногословию, мать – та и не глядела в её сторону. А тут что-то сдвинулось. И наладилось.
Шофёр не вникал во французскую болтовню. Мать и дочь читали общие книги, ходили в театры и на концерты, обваривали мясо в красном вине, и картавое иноземное "r" ворковало и рокотало – то вороний грай, то курлыканье и мурлыканье...
Мама поступила в ИнЯз, а потом – в престижное внешнеторговое учреждение, где её отец (мой природный дедушка) по-прежнему развозил начальство. Как ни тянули, не трогался на верха. До самой смерти оставался лучшим специалистом по иномаркам. Да и в тайном ведомстве прочно числился в нижних чинах.
Похоже, по его наущению (бабушка не посмела), названного, неприродного деда – твердокаменного большевика – реабилитировали. Случился, якобы фиктивный (и разом весьма эффективный), развод. Бабушке назначили пенсию и предоставили малогабаритную однокомнатную квартиру, а моей маме отвалили единовременное пособие. Жила она (моя мама) с отцом, который кухарил; мама готовила бабушке.
Приставленный к деду внешнеторговый начальник раньше служил во Франции и привык к тамошнему языку. Ну и сошлись с моей мамой. Хохоча, распевали французский куплет:
Жена начальника, старая и хворая, выставила условие: уйдёт без скандала, если будет ребёнок. Мама с начальником ездили на Лазурный берег и консультировались в зарубежной клинике – всё в норме... А детей не было.
Мама отпросилась в отпуск по семейным обстоятельствам, которые (обстоятельства) нашептала ей бабушка – перед смертью и по-французски. Что давним своим заклятием накликала беду, и теперь, если кто пособит, – только Всевышний. А молиться надобно разом с начальником:
Услышь нас, Всемогущий Боже! Призри, Милосердный, на рабов Твоих, союзом супружеским соединенных! Да будет нам милость Твоя, да будем плодовиты и да увидим сыны сынов своих даже до третьего и четвёртого рода...
– Но мы не расписаны! – испугалась мама.
Дед жаловался, что совсем плох, и настоял посетить деревню, малую родину. Там слёг, и мама ухаживала за ним более полугода. Схоронила, по завещанию, на сельском погосте и вернулась со мной.
Начальник, по уговору, тут же покинул жену. Они развелись и разъехались. Была скромная свадьба. Меня, как положено, "привенчали".
И вот никого уже нет. Владею обширным наследством. Сторожу три пустые квартиры, заглядывая в почтовый ящик. Не завалялось ли письмецо с малой родины?..
Корявые деревенские каракули сообщают, что тогда-то и по такой-то причине, склонившись на дедовы посулы, сладкие пряники и угрозы, некая женщина уступила маме своё дитя. И ничего не хочет – никаких пампушек с ватрушками. Просто обязана открыть правду.
И я, наконец, узнаю, что моя мама – не моя мама, и начальник – не мой отец, и бабка – не моя, и оба дедули... Я никто и ничто, новая страница. Tabula rasa, говорили древние. Чистая доска. А если точнее, выскобленная. Ничего ещё не написано. Всё впереди... Свобода, свобода!
