* * *

Орудие Твое идет домой,
волочит за руку Орудие Твое,
Орудие Твое их ждет, расставив миски.
Орудие Орудью в коридоре едва кивает, отдает пакеты,
Орудие Орудию молчит.
Немного позже, после пива,
Орудие Орудию кричит: "Исчадие!"
Орудие встает, швыряет пульт,
идет в сортир и плачет.
Орудие Твое идет, ложится,
встает, берет таблетку и ложится.
За стенкою, разбужено, Орудье
боится, что теперь совсем конец.
Встает, берет медведя и ложится,
не спит и думает: "Медведь, медведь, медведь".

Как много, господи, орудий у тебя.
Всё раскаленные, с шипами.

ПОДСЕКАЙ, ПЕТРУША

*

А не давай отнять твои игрушки.
А не ругайся на других детей.
А руки надо мыть перед едою.
А когда плачут девушки, подай платок.

А чаще слушай старших, им виднее.
А не молчи, когда с тобою говорят.

А ты распни, распни его, не мешкай.
А ты не умирай, не умирай.

*
(Преполовение Пятидесятницы)

И вот Харон на стрежень из-за кущ
и говорит Ему: "Вода", а Он Харону:
"Таинственной Водой", а тот: "Вода",
и Он вздыхает и садится ехать.

А Мама машет с берега Ему
кровавой вероникой.
А Папа ждет на дальнем берегу, –
любимого, кровиночку, больного,
с серебреником черствым за щекой.

Потом Харон Таинственной водой
пои́т свою трехглавую и курит.
Серебреник ей черствый на язык
и не жуя, и говорит ей: "Рыба,
ничто теперь, как прежде, понимаешь?
Ничто теперь, как прежде, никогда."

Плыви сюда, Четвертая среда.
Неси во рту Таинственной Воды,
и золотой статир, и грошик медный.

*

Плывет, плывет, – как хвостиком махнет,
как выпрыгнет – пойдут клочки по двум столицам.
Придут и к нам и спросят, что с кого.

А мы ответим: "Господи помилуй,
Да разве ж мы за этим восставали?
Да тут трубили – вот мы и того.
А то б и счас лежали, как сложили!"

С утра блесна сверкнула из-за туч
над Питером, и над Москвой сверкнула.
И белые по небу поплавки,
и час заутренней, и хочется мне кушать.

Смотри, смотри, оно плывет сюда!
Тяни, Андрюша, подсекай, Петруша!

* * *

Там красное в овраге, не смотри.
Оно еще, а мы хотим в четыре
И в пять, и в шесть – гостей или в кино.
Мы слышали его, когда оно.
Мы слышали – скулило и визжало, кричало:
"Суки, суки, суки, суки!!!"

Зачем ты смотришь? Я же не смотрю.

У Вонг Кар-Вая женщины в цвету
И у оврага ивы и орешник.
И под ногтями красно от малины,
И голос сорван – видимо, во сне.

...Оно пока что кажется знакомым,
но дай ему часок-другой.

* * *

Утром сорок второго она сбежала.
Он разбил копытом зеркало, орал на ее мать,
бывшую монахиню, теперь – жесткую и неприятную актрису.
Потом бегал по улицам и звал ее,
адским ревом перекрывая свистки товарных поездов
с торчащими из вентиляционных окон умоляющими руками.
Такая маленькая, беленькая; длинная юбка.
В записке, положенной на радиоприемник, она говорила:
"Папочка! Я знаю, ты делаешь то, что должен.
Но я, кажется, схожу с ума."
Он бегал по каким-то кабинетам,
где его, конечно, знали,
вытягивались в струнку до дрожи,
цепенели.
Кто-то куда-то звонил, рассылал школьную фотографию.
В два часа ночи он вернулся к себе и напился,
перевернул пару котлов,
расколошматил вилами радиоприемник
и заснул страшным сном.
Беленькая, с голубыми глазами.
Длинная юбка, аллергия на бензойную смолу.

Внимание, внимание,
говорит Германия.
Сегодня под мостом поймали девочку с хвостом.