МАДРИГАЛ АНДРЕЮ ЖЕЛЯБОВУ

Вероисповедание никакое
        происхождение никакое
        возраст никакой
Ничего никакое
Признаю, что организовал покушение
Такая вот смелость в сословно-иерархической России,
        где церковь не отделена от государства
И
    Андрей Желябов не любил писать,
    И потому совсем немножко слов оставил,
    Зато умел малороссийски он плясать
    И никогда не лгал и не лукавил.
    И накануне суда сделал заявление:
"... действия наши должны быть рассматриваемы как одно из проявлений той от-
крытой, всеми признанной борьбы, которую русская социально-революционная
партия много лет ведет за права народа и права человека против русского прави-
тельства, насильственно завладевшего властью и насильственно удерживающего
ее в своих руках по сей день..."
И
    Ушел от Ольги, от жены ненужной,
    От старой бабки Власьевны недужной,
    И от полиции гулящей, и от деда,
    С которым столько раз была беседа,
И
    Над фотографией в учебнике истории
          и на странице старого журнала
              с названьем милым
                                "Каторга и ссылка"
          я наклоняюсь через боль затылка
    и на плохой бумаге вновь его я вижу очи
    светлее дня, чернее южной ночи
Прощай, какая-то жена, ребенка бледность,
И здравствуй, деревянный стол в каморке,
        ну, а также обыски и бедность.
Зашифровать письмо
        Добить станок и шрифт
                  и перестать дрожать
И вдруг бежать,
        на поезде бежать
                  в повозке на водах,
                  дрожа и беспокоясь...
Успеть!
        И романтичный взвидеть поезд
В тюрьме, как муравей,
                  из книг на полках шкапа
Тебе привет, восточный город Кафа
Одесса, Петербург, тюрьма,
                  туман морозный грозный
        и бричка и арба
Навстречу крепостные рвутся нити
Борьба
    с несправедливостью, поймите
И гордость, и тупик,
        и непременно тоска и грусть
Да, это безнадежно,
                  ну и пусть
Пустое театральное фойе
        на Молдаванке здравствуйте Фурье
Вот наконец-то книгу он достал
Была такая книга недотрога
Теперь бежит широкая дорога
И здравствует названье:
                          "Капитал"
И лондонский туман классический Кропоткин
И на свете нет таких быков, которых надобно бояться
И на свете нет таких богов, над коими нельзя смеяться
А все-таки он вел себя на ять
В огне вполне безумных ситуаций.
И на канате он умел стоять,
И над богами разными смеяться.
Андрей Желябов назывался он.
Андрей Желябов жил тогда в Одессе
При пиковом, однако, интересе,
Не соблюдая никакой закон.
Андрей Желябов на бахче сидел,
        хохол прекрасный с молодым арбузным
                          ломтём в руке,
                  прекрасный молодой.
Бахча была зеленая, она ветвилась
                          оттенками зелеными, игрой тенями,
            и билась яркость солнечного дня.
Рука была красивая мужская,
                  на солнышке переливалась мускулисто,
                          обнаженная до локтя,
        а мякоть арбузо́вая сверкала кра́сно,
                          рассыпчато сверкала в блеске
                              солнечного дня,
                                    маня
                              из этой дальности веков
                                    меня.
Покинешь руки ввысь – и сразу крылья,
Детей и жен каких-нибудь взамен.
Весь город белый-белый, как Севилья,
И Анна по нему идет Кармен
Весь город белый-белый, как Севилья,
          как сахарные белые желтки,
                    Кармен которые купила в лавке
Сойдясь в атаке, сестры все и братья,
Веселая такая чернобривь.
И Анна в пестроте живого платья
Выходит, как библейская Юдифь.
Селенье Усть-Толшемское
                    играли в бабки
Он жил в своей духовной высоте,
                                        как будто на десятом этаже
– Да замолчите же!..
И с неба вмиг
          возник
Едва заслышав матерную речь,
Он брал веселый нож – какие страсти! –
И голову срезал кому-то с плеч,
А тело мелко нарубал на части
Зажав одну свинчатку в кулаке
Он вышел им навстречу,
                    как на большую сечу.
Упали мертвыми на Тотьме, на реке
Тебя закутывает мрак,
В котором камень вместо хлеба.
И не было понятно, как
Возможно превращенье в небо.
Глаза следят летанье хищнокрылых грифов.
Уходят мысли в изученье всех наук.
Он малоросс, кругом потомок скифов,
И древних греков страстнолюбый внук.
Он прилетал веселый и прямой.
Он был певец в малороссийском стане.
И возле крайней хаты на майдане
Его встречали пышно громадяне
И с почестью вели к себе домой.
А все-таки гори они огнём –
Горилка, белый хлеб, а также сало.
Благословлять природу день за днём
Уже давно неинтересно стало.
Смеясь вовсю, растанцевавшись настежь,
Судьбу и волю пробудив от сна,
Он выступает против царской власти,
И власть встает, как страшная стена.
Он человек. В его уме всегда горит работа.
В его лице раскрыта чётко всякая черта.
Он малое дитя. Ему охота
Раскрасить город в разные цвета.
Он в тридцать лет решился в эти лета.
Он знал уже всегда, что он умрет.
И потому босой ногой вступил на путь аскета
И светлой Софьи руку вел вперед.
А вы когда-нибудь на эшафот всходили?
Я тоже – нет, но дело впереди.
И ужас в замирающей груди,
И барабанный грохот в тучах пыли.
И страшный дождь
А вот Андрей всходил на эшафот.
Взовьется черный ворон, выстрел грянет.
Династия Романовых падет
И больше никогда уже не встанет.
А вам слабо́ династии свергать?
Закройте свой поюльник и молчите.
А если все-таки невольно закричите,
Вас будут бить, гноить, пугать, ругать
И зу́бами ужасными сверкать
                          на вас.
Ведь вам слабо династии свергать!
Язык на бритву, острую на вкус,
Чтоб утолялся жертвенности голод.
Здесь, где Андрей Желябов ел арбуз,
Теперь построен разноцветный город.
На мраморной прохладной белой крошке
Раскинуто свеченье белых плит.
Здесь памятник большой пушистой кошке
На белой круглой площади стоит,
На постаменте розовом стоит.
Фонтан струями дневный жар пронзает.
Сидят старухи, глубоко дыша.
И мальчик мяч одной рукой бросает,
Другою – льдинку с вафлями держа.
И взглядывает изредка на сына,
Пока он мяч пытается поймать,
И тотчас в антикварного Селина
Взор устремляет молодая мать.
Вокруг такая гладкость,
          и услышать можно, как Андрей Желябов умирал в земле.
Но я к нему пришла и закричала:
Не верю, чтобы ты качаешься в петле.
Начнем сначала. Ты – родной. Начнем сначала.
О, я не знаю, где твоя могила,
Она совсем, наверное, нигде.
И ни в какой печальной темноте
Я никогда ее не находила,
Но если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Могилы тихие пустеют, –
Я тень зову, мои уста немеют.
Я жду и знаю: ты придешь сюда!

АНГЛИЙСКАЯ БАЛЛАДА

Хелен Босуэл цыганка умерла в своем шатре
И больше никогда ее не будет на земле
И наутро по обычаю старинных цыганских дней
На костре сжигают родичи
                    всё, что принадлежало ей
И старухи распевают
                                    песенки
                                                  и пьют вино
И ничего от Хелен Босуэл остаться не должно
Вот и деревянная кровать полетела в пламя тяжело
А за ней байло, кави-састер и прочее барахло
И вот уже летит монисто
                                            и ангуштри мимо него
И скоро скоро от Хелен Босуэл не останется ничего
Но Рэймонд приходит с фотоаппаратом
          а Майкл пишет в мышиной газете о том, как на краю земли
                                  по цыганскому обычаю
                        всё, что осталось от Хелен Босуэл,
                                                                                  сожгли
И я читаю читаю читаю
                                        по-английски совсем позавчера
              о том, как нехитрый скарб цыганки Хелен Босуэл
                                                                    сгорел в языках костра
Это правда,
              потому что у нас есть бумага с буквами – потрясательница основ
              и есть у нас маленькая мышь, которая
                                                                            управляет появленьями слов
И есть книги книги книги
                                            очень множество книг
                                                                                  И вот
Хелен Босуэл босая
                                  из огня уже встает
И она идет босая
                            непонятно куда и зачем
И, может быть, в какую-то вечность
                                    совершенно непонятную всем!..