КРАСНАЯ ШАПОЧКА

Что за цветочек аленький несешь ты над головой,
огнь ползущий над следоточья бикфордовой нитью?..
Так шапка на ней горит, как она ищет его,
как она хочет убить его.

Затаив ледяной пирожок в рукаве,
затянув сапожок в импозантно испанской манере,
она вещь в себе. Он зверь в себе.
Ей надо убить в себе зверя.

Это рамка ее, это ранка ее,
на плече родовое копье.
Это мелкая живность под сердцем ее,
ненасытная завязь ее.

Вот скользит она, маленький козлик,
по шаткому минному подиуму,
на копытцах свирелей, раздувая озябшие ноздри.
Мандолины, миндалины хором поют, воспаляясь.
Вот она защищает какую-то, ей только ведомо, родину,
в белокостных березках, в ежовых мощах растворяясь.

Что тебе до того, с кем, от жизни смертельно устав,
ты кормилась из рук волчьей ягодой, сластью лесной.
С кем была ты улыбкой кривой на устах.
С кем имела полуденный зной.

Вот, пройдя между пьяными медленно, грубо и зримо,
ненормативная матрица, паранормальная явь,
капюшоном кромешным от всякого глаза хранима,
стопудовые веки подъяв,

говорит: О, зачем тебе, бабушка, сей незатейливый постриг?
И такие огромные руки, и сердце, и власть?
О, зачем тебе, бабушка, маленький серенький козлик?
Ты и так уже мною насытилась всласть.

И на ложе тишайшем, где лик ледовит и нетленен морщин его иней,
распускается красный цветок, зачиная сакральное имя.
И беснуется кожа на острие ножа.
И слетает чепец, и встает из глубин Владимир.
И глаза его брезжат, и уши его дрожат.

И тогда она разом отбрасывает плащ, и колпак, и тени.
И падает ниц в студенистые снеги постели,
зверя зареванную, коченелую тушку
зарыв в оскаленную подушку.

* * *

Они любили друг друга так странно и нежно.
Им было от роду две рябины
и двадцать га картофельных всходов.
Их имена были семь и восемь.
Их дома звались Ель и Эль Ниньо.
В их глазах плыли конь и трепет.
Они ходили в саде эдемском
под богом Вишну или Черешну,
любили друг друга так странно и нежно,
готовились к свадьбе небесной.
Он подарил ей песню о главном
и волосы в три перелета птичьих.
Она ему – десять тысяч братьев
и леди Годивы бессмертную душу.
С высот они любовались,
как свет сменяется цветом,
как сфинксы чеширскую таят загадку,
как пеленают мумию тролли,
как пляшут торнадо свою тарантеллу.
Еще они любовались,
как расцветают рыбы в фаллических струях заката,
как колосятся клоны в вихрах циклонических вихрей,
как мирные люди нелегких профессий гложут пивные дрожжи,
и любят друг друга так странно и нежно, так странно и нежно,
готовятся к свадьбе небесной.
Им стол был накрыт на вершине духа,
и яства ломились, как гости в окна,
и воздух звенел вожжой вожделенья...

Но только, как сколько-то лет назад,
высоко-высоко у царских врат,
причастный тайнам, плакал Владимир.
О том, что скоро, когда однажды
поднимутся на смех все веки на свете,
растают снега Антарктиды у ангелов на ладонях,
чей летуче-мышечный спазм снимет с небес целитель,
тогда им больше не будет ни сил, ни числа, ни уменья.
А будет им длинный вороний клюв
                                  и шесть оторванных лапок...