* * *
Можешь все можешь все наконец работа химический темперамент созданный воссозданный наконец игрушки тряпочка тампон в голове чувствует разный цвет заворачивает себя в разные листья форма форма прорези форма тропики живет растительной жизнью ненавидит речь боится страшится пугается преждевременной смерти в безвестности в нищете что может привести к такому речь наверное речь иссушающая пагубная способность не несущая в себе ничего созидающего взгляды безумны лица желты чресла неплодны конечности хромированы гляжу вперед я без боязни и обращаюсь в дизель-лектроход и лес зеленый вижу в свои окна березовый и смешанный и хвойный такая понимаешь благодать а я себе нормально еду еду вот это жизнь вот это не фигня о жалость нет садовыя участки у дизеля не может быть нигде за то что дизель странник неоседлый зато глядит на профили древес вот они вот такие галлюцинации дизельный межобластной упорно застрял в сознании аллегорией бесприютного материнства сколь неправы индеанисты в своей неофитствующей непререкаемости наша мать не земля а дизель-электроход начитавшийся Руссо Карамзина и Аполлона Майкова не знаю на что похожи дети земли дети дизеля мечутся по подземке грезя о безмыслии и неподвижности в уютном бревенчатом гнезде получили в наследство недопустимость мизантропии и неразделенную любовь к природе а что природа деревья деревья деревья чем больше их тем нет! нет! не тот обетованный край я так ненавижу природу как камень мышьяк arsenicum горный орел высоко орел бедняжка орел холодное двуногое существо похитило огонь в котором он орел зародился печень этого парня ничто в сравнении с унизительной участью орлиных потомков быть беспомощным разбивать скорлупу вот так теперь появляются на свет дети орла.
* * *
NN легко бежит по упругим листьям. На четвереньках, выпрямив руки и ноги. Он несимпатичный. У него острый нюх и потрясающая способность к мимикрии. Вот он остановился, лязгнул пастью и мгновенным упругим движением перемахнул ручей; на той стороне качнулся орешник и что-то рыжее мелькнуло так быстро, что могло и показаться. NN - человек. Он живет на болотах и от него можно ждать почти всего.
Эти люди воруют. Они выходят по ночам прямо из воздуха и воруют всё. Они украли у меня фантазию. Да, да, вы не ошибаетесь, мое воображение, способность измышлять несуществующее. Материальные ценности их не интересуют: зачем, если дана свобода перенимать свойства любого известного вещества; они забирают с собой только то, за что нельзя подержаться руками. Мы, наивные, считаем подобные штуки неотъемлемой частью себя самих, своей будто бы интеллектуальной субстанции, варварски используем их в повседневном обиходе и, лиши нас этих способностей, не проживем и дня. А где-то неизвестно где, возможно, за право обладания одним днем таких способностей ведут затяжную войну четыре королевства и одна островная республика. Или - без толикого пафоса: коммерсант делает дикие барыши на умении считать до пятидесяти двух какой-нибудь пятилетней девочки. (Важно не то, до какого номера она добирается, а самый факт умения; я думаю, вы меня понимаете с первого раза. Отлично.)
NN скользит по деревьям белкой - змеей - куницей. Сейчас нельзя видеть, что собой представляет его наружность, NN - невидимка, мы знаем только, как он может ощущать свои движения, и то приблизительно. NN - это его не настоящее имя.
Офицер установил за деревней наблюдение. В деревне нечисто: там случаются странные вещи и происходят странные вещи, а в окрестностях вещи совсем странные случаются. Офицер молодой, очень строгий, он только что закончил академию и получил свое первое назначение на пост. В деревне его любили и старались не обижать.
Есть пустой город. Говорят, есть пустой город. Там никто не живет и не жил никто никогда. Город был всегда. Там никогда никого не было. Город всегда открыт, можно пойти погулять по центру, посидеть на причале, можно зайти в автопарк и погонять автобус по пустынным проспектам. Это хороший город. Поселиться там нельзя. Нет, там нельзя поселиться. Там нельзя делать одну вещь: там нельзя жить, это запрещено. Нет, за это ничего не бывает. Ты можешь побродить там полчаса, час, и, если ты не имбецил, успеешь к этому времени понять, что надо тебе, бедолаге, поскорей мотать к окружной, ибо здесь ты, горемычный, очень сильно мешаешь. Не спрашивай меня, кому, здесь нет слова "кому", там никто не жил, не живет и жить не будет, ты никому не мешаешь, ты мешаешь никому. Это запрещенный город, неужели так сложно понять?! Это сложно?!
Внуки бабки Христины никакого в жизни города не видели, ближайший поселок, претендующий на это гордое звание, находился километров за 80, но историю о запрещенном городе с охотой рассказывают младшеньким на сон грядущий. Христинины младшие в последнее время стали очень нехорошо нервные.
Христина колдунья, об этом все знают, но никогда не говорят: стыдно обижать пожилую женщину, в одиночку воспитывающую четверых малолетних хулиганов, за которой к тому же не зналось ни одной предосудительной или сомнительной истории; многие ли могут этим похвастаться? В колдовство в деревне не верят два человека: офицер и отец Канди. Отец Канди христианин, он не верит ни во что, кроме Библии, Ньютона и Дарвина, а офицер с каждым днем все больше беспокоится и ищет в лесу то секретную американскую базу, то, на худой конец, хотя бы склад радиоактивных отходов.
Эти люди забираются в окна, где есть маленькие дети, и крадут у грудных младенцев улыбки. УЛЫБКИ, понятно? Именно совсем маленьких. Улыбку взрослого человека, который разговаривает, еще можно понять, но чему улыбаются эти? Улыбка грудного ребенка - один из самых ценных товаров в их извращенном мире. Запирай ставни крепче, дочка, а будешь жить в городе - закрывай окно на щеколду. У тебя будут дети. Ты сама еще ребенок. Не смейся на улице.
Мать Тани Бергер никогда не закрывала окно. И таки дождалась. С тех пор Таня не смеется и полоумная.
NN делал свое обычное дело. За ним бесшумно ступал наблюдатель, повторяя каждое его движение. Когда NN оборачивался, то видел застывшую человеческую фигуру с отвернутым назад лицом. Наблюдатель не мешал, NN продолжал раскладывать корешки в известном порядке. Отец Канди сказал, это поможет ему вспомнить свое настоящее имя. Отец Канди отказался учить NN грамоте, сказал, что тогда он забудет все, что умеет сейчас, а грамоте научится вряд ли. Раньше NN знал языки, он помнил: дойч, латина, франсэ. Что значат эти слова, он не знал; память о прошлой жизни удержала едва ли не только их. Еще он помнит картинку, движущуюся картинку, очень короткую. Совершенно прямая дорога, сверху бьет плоское, нежаркое, но очень горячее солнце, а вокруг необыкновенно высокие дома ли, деревья ли, скалы, - если послушать отца Канди на проповеди, то получится, что это и есть рай, но наедине отец Канди говорит совсем другое. Не то чтобы отец Канди врал, нет, он объясняет, что в быту может позволять себе заблуждаться, а в церкви - нет, поэтому священник он никудышный. Он долго пытался втолковать NN, что это было за место, но NN так ничего и не понял. Отчего-то он считает, что у NN больше ума, чем в него положено.
На, через, посредством, вперед, - так болотные люди учат своих детей.
