Странный страх искусства перед "первой" реальностью... Как будто оно суеверно отступает на один рефлексивный шаг дальше от предмета, и изображение (но не отражение) в зеркале становится все причудливей и заостренней.
        Откуда это якобы центробежное удаление образа от прообраза? Настолько далеко уводящее, что у ступившего на ту землю пропадают всякие надежные гарантии осуществления себя в звуке и смысле. На плаву удерживает лишь невесомая паутина страха и соблазна. И уже не знаешь наверняка, что и где - причина, модель, а что и где - проекция, зримая и осязаемая, неудержимо скользящая на периферию сознания и смысла? Два мира проникают друг в друга, борются, пересекаясь, искажаясь...
        Но, может быть, эстетика - всего лишь щель, в которую иногда проникает луч заходящего "того" света, щель, куда ускользает, срывается истина? Или она - мост, вычурно украшенный перьями чаек, скорлупками звезд и рвущимися на лету стрекозиными крыльями пространства?
        Или эстетика - канат, который грозит превратиться в паутинный воздух междометий, столь тонких и незаметных, столь верно подогнанных под человеческие души, что наше сознание, повисшее среди этих точно размещенных звукообразов, грозит превратиться в контактные линзы, неестественные, чужеродные, но почти не существующие? Линзы, которые примеряют и носят не для того, чтобы зорче видеть, а чтобы свет и мрак не столь слепили глаза проходящих через кустарники сновидений? Кто заметит такие линзы, кто ощутит невесомую фальшь изысканного и сильнодействующего лекарства от жизни, кто услышит стеклянную музыку противоречий между паузой молчания и гулом надвигающегося урагана?
        И вот, кажется, нет никакого деления на андерграунд и так называемую "элитарную" литературу. Есть отличие, суть которого состоит в разных фокусах восприятия и приближения к тому, что мы в просторечии называем "жизнью" и что, пока мы бодрствуем, едим, любим, гоним, вертим, обижаем и ненавидим, окружает нас со всех сторон плотной стеной молекул, кружащихся всё по тем же орбитам вещества, называемого малопонятным словом "материя".
        Так, нынешнюю поэзию можно разделить на два полушария, причем граница между ними будет проходить по зыбкой поверхности зеркального сознания неврастеника и психопата, деля его на чет и нечет, на лицо и изнанку, на образ и символ...
        А мир тем временем ускользает в щель между предметом и образом, скатывается радужным шариком по желобам раздвоенных сознаний, испаряется подобно горячему молоку, разлитому на паркете. Быт расшатывается, вещи меняются местами с его обладателями, гранитная тяжесть, массивность бытия становится все иллюзорней.
        И разве не честно шагнуть в этот разверзнувшийся проем, не держась ни за что, кроме собственной храбрости, идти с закрытыми глазами, наощупь пробуя руками знамена и трофеи военного времени, в слабой надежде когда-нибудь попасть в некую точку, где скрещиваются метафора и сущность, где близнецы существования становятся братьями, сбрасывая с себя волчью шкуру отождествлений...
        Все опять и опять упирается в способ обращения со словом. Этой зыбкой данности суждено свергнуть или установить опору ткацкого станка жизни, и кто станет спорить, что магически-неторопливая сила поэтической речи незрима и безусловна?
        Итак: слово, дистанция сознания, уровень рефлексии... И - проблема паузы, расстояния между тем же миром и его образом. Когда эта магическая пауза сходит на нет, уходит и миф, без которого остаются лишь - искренность, простота и честность.
        Но так ли это, нет ли здесь смутного и тонкого обмана? Ведь предмет, видящий в зеркале только точную копию себя (а точной копии не бывает, значит уже - некий изъян), перестает существовать, сливаясь со своим двойником, который не может его преобразить, потому что сам является всего лишь куклой, Големом, служащим своему хозяину и не имеющему собственного сердца, способного к перевоплощениям и трансформациям?
        Для тех же, кто глядит в одну точку, пытаясь создать миф, мир существует лишь дискретно-условно, он подобен разорванному надвое полотну, где в разрыве ткани можно разглядеть и светлый кварц на дороге, и ночниц, бьющихся об окна, и лисьи хвосты, метущие по обгоревшим просекам лесных пожаров сосновые иглы...
        Так увеличение паузы между словом и миром ставит человека в весьма уязвимое, опасное, но честное положение воина. Он словно не существует, и, хватаясь руками за рваные края жизни, обдирая в кровь кожу, бормочет всегдашнее заклинание жизни и движения...