Обойный гвоздик в гроб московского романтического концептуализма: Сборник. / Составитель Дмитрий Кузьмин. М.: АРГО-РИСК, 1998. Обложка Вячеслава Гаврилова. ISBN 5-900506-83-5 С.21-26.

ПОЗДРАВИТЕЛЬНЫЙ АДРЕС

Уж сколько лет на нашем ты заводе,
И все никак отсюда не уйдешь.
В цеху ты с молотками дружбу водишь,
А в перерыве водку с пивом пьешь.

Но ты закусываешь, резчик по металлу,
И самым лучшим из всего, что есть,
                                            то есть салом!

И потому тверда твоя рука.
И потому ты ветеран труда.
А не какой-нибудь Илья Очисткин,
Который в стенгазете высмеян активом.
Ты наш оплот, опора и надежда.
Вчера, и завтра, и сегодня
Искры выбиваешь.

И сколько же ему сегодня лет?
спросила тихо Нина Афанасьевна Куприянова.

                Посылаю в пизду Казанова
                Буду жить и работать заново
                                                в Иваново.
                А почему мне, собственно, надо
                Уезжать из Москвы?!

И если кто-то скажет мимолетом:
Ему, блядь, пятьдесят уж девять лет!
То сразу улетит он с территории
По крайне невеликой траектории -
                                                в окно!
Потому что ты, работник дорогой наш,
Всегда молодой! И давно.
И неизвестно, сколько тебе лет.
Может, девяносто пять.

Директор наш любимый, Евполосий
                                        Геннадьевич
налил себе воды
из розового графина
и тоже расписался:

Так все с утра мы выстроились в цехе
И все остановили мы станки
Чтоб расцветали в этот день
Лимоны в кадровом отделе
И кактус у Таисии в профкоме.

А то он чего-то то открывался, то закрывался, а она его брызгала аспирином UPSA.
Негритянские дети опухают, а она наберет в рот Упсы и брызгает все подряд.

Гады! Гады!
Восемь политчасов обсуждали мы это положение

                Приложишь руку к гениталиям -
                И сразу на душе теплей.

День весны. Чирик-чирик!
Вылез голубь обалделый
Еле шел после события
Под названием соитие.
Он укрылся с головой
И шепнул: "Еще живой".

Вот так и мы. Посмотришь на траву -
Ну так и лезет, на хуй, из-под снега.
Она - залог весеннего разбега
И обещает неба синеву,
Цветной платок лесистых разнотравий,
Различный свист и грохот арматурный:
Напротив сквера строят дом культурный,
А суки-турки пиздят пестрый гравий.

День третий. Одеяло пахнет пеплом.
Пора завязывать. Но хуй теперь завяжешь.
- Но почему же хуй-то, в самом деле?!
Чего щас - Новый Год или Введенье
В храм Богородицы прекрасно-светлоликой?!
- Да нет. Навроде это...
- На хуй "вроде"!
Давай в пизду всех и чеши в контору... -
Сказал прекрасный ангел с ликом девы,
И грешный муж послушался ея.

                Когда ушли все мудаки,
                Я стал просить твоей руки.

Мне голос был.
Он звал меня на кухню:
Поэта далеко заводит речь...
И лезет из какого-то он сора -
Как из помойки, прям, на свет вылазит,
И ну базлать, что, мол, пришла весна,
Погода заебись, и все такое,
Пора клевать червей и поздравлять
Всех, кто родился в месяце апреле... -

Что и проделали мы несколько сумбурно.
Но ведь стихи не ведают стыда.




37 И 1

Холст 37 х 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака,
И не от старости совсем.

Л.Губанов

У меня растут усы. Будет мне.?.
Сто тридцать семь. Сто тридцать семь.
Такого же размера мрака
Висит размашистая марка
В конверте рубль тридцать семь.

Мальчик, как мне пройти к метро?
Прямо, дяденька, и налево.
Но я не мальчик, а королева.
Вы не хотите зайти в bistro?

Вы похожи на Станислава Нейгауза,
Когда тот, в перерыве, глаза опустя,
Ждет, как волосы ему залижет пауза
Или "Проект затяжного дождя".

Гримерши стары.
Одна - с лаком,
Другая с гребенкой из крокодила
Кощунствуют над его волосами,
Делают конфорки из кадила.

Прядь отвалилась, и снова - стоп!
Режиссер неумолим.
Он придумал малиновый
Сетчатый салоп
Заставки. На линии
Шопен. Этюд # 137.

Мальчик, мальчик, ты бредишь, милый.
Я ведь тоже не дяденька, а лейтенант.
И нарколог. А вы, синегубые Пилигримы,
Вечно на крышах. Брандспойт!
Щипцы! Ананат!

Товарищ лейтенант. Я прислоняюсь к плите. Я расстегиваю штаны.
Вы видите что-нибудь в темноте, что бы изобличало меня как мальчика?
Хоронят. Эта визгливая труба вечно невовремя вступает.
Красивый свет. А еще обещают вечер, дождь и # 37.
- А еще я хотел спросить,
Какого размера бывают презервативы.
Но этого вопроса он не смог мне простить
И уехал в трамвае, рыдая визгливо, -
С приподнятым членом, с густой бородой.
Э, нет. То белеет туман над водой.
И сучек 0,37 л.

Страшный грохот. Верная гроза.
Я стою один по воле верха.
Эта историческая веха -
Закрывать и открывать глаза.

Дяденька, дяденька в майке из шелка,
Что ты там строишь, кому?
Эй, не мешай нам, мы заняты телкой:
Строим рога мы ему.

Мальчик перебегает от строения к строению.
У него улучшается настроение.
И его голубые подштанники
Зацветут, как у Хлебникова, васильками. Но это позже. А пока
Его неокрепшая рука
Дергает вас за рукав.

Он всем задает вопросов сеть,
И в какой вагон ни зайди -
Везде один ответ: 37,
И ласковое: "Не бзди".

* * *         Как обломился этот адюльтер!         Как он был свеж и непонятен!         Остатки пиршества прикрыв ковром персидским и сделав глуше свет, он сфокусировал лицо на благостном предмете вожделенья. О, как сей взгляд был безразличен. Постель раскладывалась, доставались вина, манжеты гладились, и, опрокинув чан благовоний на тугую шею и вымыв части, выступающие круче прочих, и причесавшись, гладкие надев сандалии, заправив тогу цвета абрикоса в порты, и аккуратно, франтовато обнажив косынку с цыплятами, и выкрасив сортир, и пару капель Шантеньи, и полотенце хрусткое у изголовья припас на случай семяизверженья. Она не знала, что менять белье он будет. И испугалась мандавошек, СПИДа, стафилококка и трихомоноза, и триппера, и даже энтерита...         В хрустящей простыне сидела мышь и ела страсбургский пирог, поддерживая праздною рукою, чтоб не упал. Знак короля - бликующий резец - она восприняла естественным рефлексом скончавшегося дня, и, сделав стойку, сказала - хули там - пойду - уж поздно - и в щель нырнула, не дав свой даже хвост облобызать. Он постоял среди норы, пошевелил усами, думая о срезе завтрашнего дня, и, вычленив его слои, не стал менять пуховых наслоений и в них уснул до завтра, до рассвета...         А вечером пришла. Играли в вист. Читали Де Лакло и говорили о дорожных неудобствах. Глотали сыр с симфонией Арама - он тонкими пластами слипся, принесенный, заблаговременно нарезанный ножом. И так неделю: сыр сменялся патиссоном. И снова: - Я пойду. Мне надобно. - Да что вам надо?! - вскрикнул он надменно. - Какого, извините, хуя?! Зачем вы ходите ко мне, презренная вакханка! Я знаю: червь сладострастия вас точит! Но не выебывайтесь: вижу - вы холодны, как небо! Как гранит! Довольно представлять сей пошленький и смутный балаганчик! Иль оставайтесь - иль уходите навсегда!..         Шли годы. Чертежи меняли очертанья. Желтел папирус этого писанья. Но ясно нам одно: любовь - игра. И нам смешны ее переживанья.

Продолжение альманаха "Обойный гвоздик..."