Игорь: Вы хотели рассказать про встречу с Битовым.
Виктор: Это Олеся встречалась с Битовым. Я с ним только рыбу ел.
Олеся: Что я хочу сказать. Жили мы с профессором оригинального жанра Владиком Мамышевым-Монро и естественно-ученым Виктором Мазиным в отеле "Вакуум". Это происходило в Хельсинки. Нас пригласили финские товарищи сделать перформанс. Искусство перформанса в общем доживает свой век, и они пригласили несколько старых бойцов перформанса, которые начинали это делать, и молодых, чтобы они влили новую кровь в этот жанр. Конечно, наш перформанс прошел с большим успехом. Назывался он "Телескопинг как метод коллективной рефлексологии". Надеюсь, в одном из номеров МЖ будут опубликованы выдержки из него. Потому что целиком это читать тяжело, требует большого физического напряжения.
Поселили нас в отеле "Вакуум" и еще попросили принять участие в дискуссии, которая называлась "О духовном в русском искусстве".
Виктор: "О русской духовности", если быть еще более неточным.
Олеся: Ежедневные посещения перформансов нас достаточно утомили, и мы решили оставить в покое соотечественников и не делать перформанса на конференции про духовность. Но однажды в отеле "Вакуум", отказавшись от завтрака, спускаемся мы в ресторан и видим: сидит Андрей Битов. Писатель известный и давно любимый. (Вздыхает.) Разговорились. И что приятно. Что есть такие писатели, которые сохраняют в своем письме свою собственную интонацию. Я, конечно, не постеснялась и тут же Андрею Битову об этом сказала. А он говорит: Точно. Вы в самую точку попали. Когда я еще только начинал писать, один мой товарищ, соученик по Горному институту, сказал: Знаешь, Андрей? Ты говоришь как пишешь, а пишешь как говоришь. Я до сих пор считаю его определение самым верным для меня.
Ну, поговорили еще: о литературе, о нем, конечно. Ужасно приятно мне было слушать. И вот думаю я: в чем же секрет такого рода писания, в чем же верность такой интонации? А он рассказал мне одну историю. Может, тайную, не знаю, может быть, не стоит рассказывать...
Виктор: ...вам, дорогие товарищи телезрители.
Олеся: Старичок у него есть один знакомый. Не буду фамилию сейчас называть, неудобно. Был соучеником Набокова в гимназии. Но еще жив. И на старости лет стал романы писать. Ну, романы, не знаю, так себе... В общем, как все старые люди: никому не нужен. А Битов с ним общается: если не раз в неделю, то несколько раз в неделю. А почему, я спрашиваю? А потому что, говорит, у него язык такой, интонация такая - он для меня как учительница пения. Знаете, говорит, есть такие учительницы пения. Старые такие, говорит, часто они кажутся никому не нужными, но особо преданы своему делу. Садится за фортепьяно и учит учеников. Особенно когда талантливые попадаются. Вот так же и для меня: он мне, говорит, голос ставит верный.
Ланч, конечно, быстро кончился: к сожалению, нам надо было идти на дружескую встречу, еще один перформанс смотреть. Неудобно, когда товарищи приглашают, перформанс не посмотреть. Но наша встреча на этом не закончилась. Продолжилась она на следующий день.
На следующий день и случился этот знаменитый коллективный перформанс под названием "Русская духовность". В Доме Культуры недалеко от Хельсинки, в маленьком провинциальном городке, на сцене. А сцену специально подготовили, декорации сделали. И знаете, декорации такие - ну как специально, такие паршивые, и стены какие-то серые, паутиной затянутые, и тряпки какие-то рваные висят, с потолка свешиваются. Это они образно нашу русскую духовность представляют. Я бы на месте писателей, художников, критиков, режиссеров и музыкантов обиделись, а они - ничего. Впрочем, их спиной посадили к этой декорации, так что она только зрителям была видна. Подсветку сделали специальную, какой-то старой тряпкой стол застелили, графины поставили - в общем, все, чтобы себя как дома чувствовали. Ну, и посадили слева направо: Маргарита Тупицына, критик из Нью-Йорка, очень хорошая девушка, наша добрая знакомая, друг, можно сказать; следом за ней Александр Сокуров. Всегда его уважала - вот до этой "русской духовности"... Но Витя говорит, что не надо на него обижаться, потому что у него налицо все признаки самоубийцы. Следом за ним посадили Любимова режиссера, Юрия Петровича. Хорошо выглядит. Костюм серый и загар такой средиземноморский... Сокуров, конечно, ужасно был одет. На Маргарите Тупицыной было платье специальное - а ля русская монашенка. Очень красивое. Ну, так немножко фривольное, но это понятно, что специально. Следом, значит, за Битовым посадили Софью Губайдуллину, композитора. Хороший композитор. А следом за ней через несколько часов Гидона Кремера привезли. Прямо с самолета сняли. И еще художник был московский, но о нем лучше не вспоминать. Как же его звали-то? Игорь Ганиковский, да! Ну, этот совсем бедный был: с краю так посадили, знаете, почти вообще на железную кровать, она тоже рядом стояла, как атрибут русской духовности, наверное.
Ну, и начали они о русской духовности рассказывать. Ну, Битову-то что! Он человек умный и писатель хороший, он все свое и рассказывает. Ну, как будто роман продолжает. Поэтому все, что он говорил - никакого отношения к этой теме и не имело непосредственного.
После Битова Маргарита Тупицына выступила, тоже очень хорошо.
Ну, а дальше началось самое интересное. Александр Сокуров слово взял. Речь свою он начал очень хорошо. Вот, говорит, дорогие финские товарищи, хочу покаяться. Кино, говорит, это же совсем не искусство. Сколько лет занимался и только сейчас понял. Андрей Битов! - говорит и руками к нему тянется, ну плачет почти, - Литература, литература всегда была главная в русской душе! А кино - это вообще не искусство, это - говорит - дизайн какой-то.
Игорь: Так и сказал?
Олеся: Так и сказал. Вот одно, говорит - это дизайн, а другое - искусство. Кино - это дизайн, а литература - это искусство.
Виктор: Когда вы врете, мне поправлять?
Олеся: А тут его Юрий Петрович перебил и говорит: Погодите, я вам сейчас анекдоты про политических деятелей расскажу. Однажды, говорит, попал я на заседание, где было пятьдесят актеров, которые Ленина изображали, и все творческим опытом делились. Кто как картавит, кто как руки на подтяжках держит, кто как гримируется... Очень хорошее было заседание... Минут десять изображал, зал смеялся и радовался очень.
Виктор: Но тут, говорит, я вышел и лучше всех изобразил; первое место занял.
Олеся: А потом, говорит, дайте я вам Брежнева изображу. И действительно, речь прочел. Очень забавно. Ну, в общем, хорошее было выступление. Если б не одна деталь. Я, говорит, тоже покаяться хочу. А то какая же русская духовность, если не покаешься? Что мы, говорит, дорогие финские товарищи, с вашей землей сделали?! Что мы сделали! Как мы город Выборг изгадили! Как город Кенигсберг изгадили! Во что Прибалтику превратили! Стыдно смотреть. Ну да что там говорить.
Ну продолжайте, Витенька.
Виктор: Да что ж продолжать, Вы все живописно рассказали. Вот только Губайдуллину упустили.
Олеся: Это Вы у нас меломан.
Виктор: Я не меломан, я географ. И Губайдуллина сделала очень важное духовно-географическое открытие. В свете центростремительного изображения определенных пространств. Как известно всем, Россия находится между Востоком и Западом. (То есть это, наверно, никому не было известно до Губайдуллиной. Она сказала: Я вам это по секрету скажу.). В чем загадочность русской души, и в чем таится корень ее духовности? Именно в том, что между Востоком и Западом она находится. А еще под большим секретом она сказала, что болезнь [нрзб] , по которому выстраивается... или можно сказать, рваного шва...
Игорь: Какая-какая болезнь?..
Виктор: Я забываю то, что сказал, извините.
Олеся: Рваного шва.
Виктор: ...рваного шва, по которому проходит русская душа, в том, что рвется она на четыре части, а не на две: не только между Востоком и Западом, но еще и между Севером и Югом. Вот что делается.
(пауза)
Игорь: А финны что? Так и молчали все?
Виктор: Финны затеяли разговор, перемешав советскую империю с египетской. В свете такого смешения двух империальных потоков речи произошло перемешивание понятий души и духа. И решили они каким-то образом их отделить друг от друга. И стали задавать вопросы духовникам советским: чем отличается душа от духа? Вот они и отвечали, что все дело в страдании. Кажется, Сокуров говорил об этом.
Олеся: Он самый страдающий был из всех в этот момент.
Виктор: Страдающий говорил, что дух - он прозрачен и светел, не запятнан ничем, никакой пакостью нашей вины. А душа - она всегда кается, виноватая, мучается и страдает. И отличие искусства от неискусства, от дизайна то есть - тоже только в страдании заключается. Если человеку, глядя на произведение искусства, комфортно, если он не страдает - то значит, это не искусство, а дизайн. А если же человек вышел на улицу, увидел что-то, расстроился - значит, с искусством настоящим встретился.
Олеся: То же и с мебелью: если сидеть на ней невозможно - значит, искусство. А если можно и даже удобно - то дизайн.
Виктор: Если телевизор плохо показывает - искусство. Хорошо - дизайн.
Игорь: А финны на это что?
Олеся: У финнов был один достойный слушатель, скульпторша. Подруга...
Виктор: Урхо Калева Кекконена. Она лепила его портрет.
Олеся: А он подарил ей картину русского художника. Которую ему в свою очередь Брежнев подарил.
Виктор: А художника этого Глазунов звали. Она нас всех про него спрашивала.
Олеся: Говорит: что мне с картиной делать? Большая, говорит...
Виктор: ...в дом не вмещается. Может, обратно возьмете?
Олеся: А эти, духовники: нет, говорят, не возьмем.
Виктор: Любимов согласился в качестве задника "Бориса Годунова" взять, для постановки в Шанхайском театре.
Олеся: Любимов опорочил лучший советский фильм! Мы ведь тоже не просто так сидели. Владик Мамышев-Монро там появился и говорит Любимову: А ну-ка, Юрий Любимов, режиссер выдающийся, как вы относитесь к нашему духовному прошлому? что вы можете сказать по поводу кинофильма "Цирк"? - и хоть никто из присутствовавших финских товарищей фильма "Цирк" не видел, а если видел, то - я уверена - глубоко полюбил, - Любимов так покраснел, забыл кого-нибудь из политических деятелей изображать, галстук расстегнул и говорит: Пошлый, говорит, фильм, пошлый и бездарный! На чем, говорит, ваш вкус воспитывался, молодой человек! А Сокуров в это время и добавил: правильно, не искусство это, а дизайн.
Виктор: А ведь Владик был единственным человеком, который не уснул на концерте Губайдуллиной.
Олеся: Там Гидон Кремер с Бирмингемским оркестром исполняли произведения Прокофьева и Губайдуллиной.
Виктор: А когда Сокуров про дизайн говорил и про церкви, Олеся занервничала очень. Встает и говорит: а вот вы мне ответьте на вопрос, товарищ Сокуров: разве дизайн церквей вам так уж плох? И интерьер? - Сокуров не растерялся. Я думал, растеряется. А он еще глубже в землю забился и откуда-то снизу сказал: нету в церквях интерьера. И дизайна у них никакого нет. Искусство это духовное, молодая девушка.
Олеся: А потом, когда дискуссия закончилась, поехали они в такси, и Сокуров говорит Маргарите Тупицыной, имея в виду меня и Владика Монро: Эмигранты, родину позорят! Такие молодые, а уже эмигрировали, тоже мне!.. А Маргарита Тупицына и говорит ему: дружок ваш Любимов - эмигрант. А эти - соотечественники!
