Митин журнал. Самиздат. Вып. 42 (ноябрь-декабрь 1991). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.98-103.

- Очевидно, я буду апеллировать к литературной графомании, а Вы к киношной. Может быть, сам материал продиктует различные возможности определения этого понятия... и отношения к нему?..           Отнюдь. Графо-мания - это мания изображения. То есть страсть к фиксации. Никакого оценочного момента этот термин не несет. Более того, первое, что мне приходит в голову, классический пример графомана - это Пикассо, который, как вспоминают его современники, просто не мог смотреть на незаписанную поверхность. Он рисовал на стульях, на стенах, он одним из первых рисовал на человеческих телах... однажды какие-то девочки на пляже попросили у него автограф, и он прямо на их загорелых попках рисовал какие-то рожицы и расписывался. То есть это страсть к тому, чтобы постоянно оставлять свой продуктивный след на подходящей для этого поверхности. Это с одной стороны. С другой стороны, мы можем рассмотреть оппозицию графоман/художник. Это интересно, потому что эти два понятия искрят между собой. Графоман - это человек, который изо всех сил пытается заниматься творческим трудом, не имея к этому никаких оснований. Просто он стремится зафиксировать все свои рефлексии, которые порождаются у него в процессе его жизни. Не задумываясь над тем, какое отношение имеют эти рефлексии к общезначимым категориям. Простейший пример: все в молодости пишут стихи. Все абсолютно. Почему? Потому что (социальные психологи доказали), добираясь до определенного возраста, любой человек в силу каких-то изменений в организме начинает очень остро чувствовать свою оппозицию по отношению к миру. До сих пор он находился под протекторатом ряда предписаний, нормативов, ролевых функций и тому подобного, а тут вдруг он очень остро начинает осознавать свою личность... Как правило, у подавляющего большинства это проходит очень быстро: по мере того как, с одной стороны, человек сублимируется, с другой - он минует этот возрастной рубеж... В этом смысле графоман - это человек, для которого трагически обостренная самость существования в мире не исчерпывается определенным возрастом.           - Иными словами, отличие искусства от графомании состоит в том, что графомания естественна, это проявление витальности, а искусство - оно, собственно, искусственно...           Да. Но если мы бросим ретроспективный взгляд - большинство русских писателей были графоманы. Достоевский - это человек, безусловно, графоманской ориентации. Потому что это человек, который свои собственные рефлексии, свои собственные мучения, свои собственные страдания, свой собственный экзистенциальный стыд расписывает на бумаге в своих длинных, бесконечных, цикличных фразах, которые тоже отчасти являются показателем графоманского стиля... вот... Скажем, вся традиция русской словесности, идущая от В.В.Розанова: дневниковые заметки, где каждое событие, ранящее душу автора, рождает целую цепь дополнительных рефлексий... Платонов, Веничка Ерофеев, Лимонов - все это люди графоманского склада. И, как мне кажется,. в этом есть глобальная онтологическая разница русской природы творчества и природы творчества, скажем, западного человека. Потому что для западного человека очень важен мотив профессиональной сделанности того или иного произведения. Обратите внимание, у тех людей, которых я вам перечислял - очень своеобразный стиль. В свое время один из наших эмигрантов, делая доклад о стиле Хлебникова, говорил, что отличительная черта Хлебникова - это чисто графоманский посыл: он пытается в одну фразу вместить все, что он знает. У него нет чувства пропорций, чувства соразмерности текста, он угрюмо пихает в одну и ту же словесную конструкцию все, что он хочет и может сказать. Понимаете? Если мы вспомним эту громоздкую, громадную, страшную фразу Достоевского, если мы вспомним Лимонова - где что ни фраза, то попытка афоризма - вот тут рождается какое-то очевидное понимание того, из каких мотивов литератор исходит.           - Но почему же они в результате оказываются мастерами изящной словесности?           Я бы не сказал, что здесь уместно говорить об изящной словесности... Я, собственно, говорю об исходном посыле, а результаты могут оказаться разные. Все, видимо, упирается в тот уровень рефлексий, которые испытывает человек. Большинство отягчены какими-то совершенно преходящими обстоятельствами своих отношений с миром. А единицы, гении, которые исходят из того же графоманского импульса: записать все, что с ними происходит, записать мучения и коловращения собственной души - вот они прорываются к каким-то высотам... - это, если хотите, лотерея, тот самый мотив избранничества, внеположный нашему разуму... - и разница в том, что настоящее большое искусство постоянно занято продуцированием нового. Нового взгляда, новой ценностной ориентировки, нестандартного подхода. Ведь при всем своем графоманстве, Достоевский - он же заглянул в человеческую душу так, как никто это не сделал ни до него, ни после. В каком-то смысле он исчерпал ход человеческой мысли. Генри Миллер как-то признался в том, что поначалу, по молодости, он пытался подражать Достоевскому, но потом пришел к выводу, что Достоевский уже все сказал, и после Достоевского можно писать только так, как можно писать после Достоевского... Графоман же - не создает ничего нового, он занят репродукцией самого себя. И вот здесь получается интересная штука, потому что в условиях нынешней культуры, когда все микшируется, когда уже не существует четко фиксированного верха и низа, когда нет элитарного и массового и т.д., и все испытывает тенденцию взаимослияния - получается, что графоман, напичканный какими-то культурными шаблонами и стереотипами, (которые, безусловно, восходят к архетипам человеческого существования), волей или неволей начинает бесконечно воспроизводить те самые стереотипы, которые в нем существуют, и которые настолько въелись в его собственную плоть и кровь, что он совершенно искренне выдает их за собственные произведения.           - У меня иногда возникает ощущение, что графоман - это просто душевнобольной или во всяком случае, человек, живущий в каком-то несовместимом ментальном мире. Я всякий раз просто не понимаю, на каком языке с ним можно разговаривать. Вот Вы говорите, искусство продуцирует новое. А ко мне однажды пришел автор любовной лирики, воспевающей нетрадиционные формы секса. Одно стихотворение, помню, начиналось так: Ты что задумал, милый? / Сказать не станет сил: / Где завсегда был выход, / Ты вдруг войти решил! А когда я спросила, почему он обращается с предложением издать его книгу именно ко мне, он ответил: "Ну вы же издали Бродского! А я чем хуже?" И я теряюсь, я не знаю, как можно ответить на этот вопрос, не оскорбляя. Сказать, что нет новизны?.. Но он утверждает, что в деле поэтической порнографии, посвященной нетрадиционному сексу, он первопроходец. Конечно, профессиональные редакторы не мучаются такими проблемами, "рукописи не возвращаются, не рецензируются, и по их поводу редакция в переписку не вступает". Но меня интересует именно физиологическая сторона вопроса: то ли графоман живет в каком-то совершенно ином мире, то ли в том же самом, но просто далеко не дотягивает до какого-то очевидного уровня. Ведь бывает же, что иным графоманам добрые редакторы говорят: Вы почитайте Пушкина, Вы поработайте еще над слогом...           Нет, на самом деле это совершенно бесполезно. Потому что человек, который хотя бы один раз испытал настоящий творческий восторг, пускай даже описывая анальный секс, он уже не будет читать Пушкина. Потому что он уже испытал это божественное вдохновение. И уже неважно, над чем он работал, потому что физиологический кураж у него уже был. И ему уже трудно что-либо объяснить, потому что он считает, что какое-то озарение свыше на него уже снизошло...           Но все это касается психологии и физиологии творчества, которая совершенно не зависит от результата. А мы говорим о результате. Вот что интересно: мне кажется, что сама нынешняя культура - в принципе, один большой графоман. Потому что она в принципе отказалась от всякой продуцирующей функции. Это называется постмодернизмом, и об этом пишут сейчас все теоретики... Но таким образом, все, что отторжено от контекста, может быть характеристикой каждого графомана, взятого в отдельности! И в этой связи мне кажется, что роль графомана в культуре уже совершенно другая. Почему? Потому что когда все известно, и известно, что ничего нового изобрести нельзя - здесь входит в особую силу концепция ошибки. То есть: существует некий норматив, некий канон, который когда-то был плодом высокого эстетизма, творчества, плодом творческого озарения. Потом его растиражировали и запустили в обиход. Но когда графоман начинает воспроизводить этот канон, он не может сделать это так, как это сделал когда-то великий художник. И даже так, как это делает просто профессионал-ремесленник. Он делает это с ошибкой. На самом деле ему просто не хватает профессионального мастерства, но теперь это отклонение приобретает какое-то особое значение. Это несообразность, которая непредсказуема. Понимаете? Мир, в котором все предсказуемо, в котором все ясно и движется к какому-то закономерному логическому исходу, - и вдруг вот такие неожиданные графоманские прорывы - от неумения, от убогости - становятся в нем острой приправой, уколом, стимулятором, который эту умирающую, усталую, гниющую, разлагающую культуру подстегивает... Более того, колоссальный интерес к дилетантскому творчеству всегда испытывал авангард. И тоже понятно почему. Из той же фрондерской позиции авангарда по отношению к этой нормированной культуре; авангард можно трактовать (в общекультурном его виде) как рефлексию индивидуальной творческой позиции на растекание и растворение культуры. Авангардисту хочется отстоять свое право на индивидуальное творчество, отсюда авангардистский эпатаж, отсюда сведение всех аспектов авангарда к собственно прагматическому: жест, пощечина общественному вкусу и т.п. И поэтому авангардист, который с высоты своего элитарного полета над всем вдруг ныряет вниз, к этим наивным формам... к тому же самому графоманству - он ищет там этих самых божественных ошибок, он ищет тот самый идиотизм, то самое кривляние, которое позволяет ему растолкать вокруг себя это густое месиво культуры. Он похож, действительно, на пловца, который пытается плыть в каком-то густом и постоянно сгущающемся вареве. И все время должен раздвигать вокруг себя площадку для индивидуального маневра... Но механизмы культуры обладают более изощренной схемой самоподстройки, чем это может показаться с индивидуальной творческой позиции! Она уже поглотила и авангард. Не случайно многие исследователи говорят о том, что какие-то языковые ходы, говорящие о проникновении постмодернистского менталитета в индивидуальную творческую позицию - они начинаются уже в 50-60-е годы. Скажем, очень многие говорят о том, что поп-арт - это переходный этап от авангарда к поставангарду. Там есть набор всех классических акций авангарда: коллаж, транспозиция, переход из контекста в контекст и т.д. А с другой стороны, все эти акции уже не разрушительны, а как бы наоборот, уже утвердительно-охранительные. Соответственно, авангардизм съедается и существует как один из блоков уже обжитой культуры. А его пощечины приобретают чисто декоративный характер виньетки в имперском узоре. И замыкается порочный круг, и нового опять не существует, и опять графоман оказывается на плаву. Как фигура в общем ряду он совершеннейший маргинал и не претендует ни на что. Как его невольный разрушитель - он страшно интересен.           - Где же его можно наблюдать?           Где его можно наблюдать... Думаю, что на примере любого пишущего, рисующего, снимающего человека. Любой человек, который ставит перед собой открытку с изображением "Мишек в сосновом лесу" и начинает маслом снимать с нее копию три на четыре метра (такие картины висят, например, в солдатских столовых) - естественно, что он не может повторить оригинал Шишкина и совершает ошибки. Или, например, вы видели когда-нибудь портреты Ленина, написанные сельскими художниками?.. Или человек, который пишет роман. У меня есть приятель, который в десятом классе неудачно влюбился и очень страдал. Но поскольку он был слаб, а удачливый его соперник был какой-то фарцовщик, то он ему морду бить, конечно, не пошел. Он поступил как настоящий художник, он написал роман, где вывел себя в образе странствующего рыцаря, свою возлюбленную - в образе принцессы, а соперника - каким-то злодеем или чудовищем... Это было очень здорово. С одной стороны, было ясно, что человек начитался рыцарских романов, но с другой - его грызло его настоящее чувство. Но он не мог найти адекватной формы, той прекрасной формы, над которой потом будет рыдать все человечество. Он взял апробированную форму рыцарского романа и все это в нее вложил. Это было потрясающе. Но он был в лучшем смысле этого слова графоманом.           - То есть, графоман вкладывает истинные чувства в готовую форму, а художник находит своим чувствам новую?           В лучшем случае того и другого - да. Конечно, художник, владея формой, может имитировать чувства. Но для меня вопрос о форме всегда вторичен. Вначале чувство.           - Пусть вначале. Но важно, что с ним происходит потом. Вот, например, роман Аркадия Драгомощенко "Фосфор". Там каждая фраза, каждый поворот связаны с какими-то реалиями в биографии автора. Но когда он пишет роман, он вовсе не одержим тем, чтобы выразить чувство, именно сейчас им испытываемое. Все, что он вкладывает в роман - принадлежит ему, но оно собрано в такую неочевидную конструкцию, что читая, я даже не пытаюсь расчленить эти ниточки, расплести эту парчу. В результате чтения там возникает кайф совершенно другого порядка. Искусственного происхождения. Инструменты писателя - слово и та игра, в которую он вовлекает читателя, а вовсе не те человеческие чувства, которые он когда-то, безусловно, испытывал... Есть какой-то непроходимый зазор - как в конденсаторе. Автор нагнетает на одну пластину заряд одного знака, а на другой возникает заряд другого знака. Но между ними - вакуум...           Ну, Драгомощенко вообще находится совершенно вне той оппозиции, о которой мы говорим. Единственный и настоящий герой всех произведений Драгомощенко - это язык. Он филигранно работает со словом, и вообще оно у него саможивущее. Думаю, что графоману это недоступно по определению... Но когда я говорю, что Драгомощенко находится по ту сторону, я вовсе не делаю ему комплимент, скорее я говорю вещь для него как для художника обидную, потому что, видимо, его побудительные мотивы не то чтобы иссякли, но...           - Вот интересно. Вы избегаете называть имена, утверждая, что все нынешние художники в силу исторических обстоятельств существования культуры - графоманы. В то же время Вы утверждаете, что Драгомощенко находится по другую сторону от этой массы. Он что, один такой? Мне кажется, что далеко не один - у кого есть зазор между чувством и формой. Вот это мне и хотелось бы называть искусством. А остальное - графомания. У Вас же получается, что все растут из одного субстрата, просто гении попадают в резонанс с божественным излучением, а графоманы - остаются при своем.           Да нет, разумеется, вопрос о форме мы просто не обсуждали, мы говорили об общих побудительных мотивах. Но, кстати, если говорить о побудительных мотивах человека, виртуозно владеющего формой, то тут возникает одна опасная возможность: имитировать те самые ошибки, тот самый примитив, который у кого-то рождается естественным образом. То есть художник настолько владеет словарем, настолько владеет формой, что уже может сымитировать даже неповторимую индивидуальную манеру графомана. В конце концов, графоман тоже живет по каким-то своим законам: биологическим, возрастным, социальным... Это можно высчитать, привести в систему, можно выйти за пределы этой системы, и всю систему сымитировать. Без особого труда. Не самая, думается, почетная особенность современного художественного мышления. Вот, кстати, этот ваш, скажем, "графоманский" сборничек - более трех четвертей этих стихов явно сымитированы.* Так что "графомания" - это, конечно, не ругательство. Есть вещи похуже...           * Сергей имеет в виду сборник "ЯМБИЧЕСКАЯ СИЛА или ДАЙДЖЕСТ ПЕРВОГО ТОМА УЧЕНЫХ ЗАПИСОК ПЕРМСКО-МАГАДАНСКОГО ОБЩЕСТВА [детей капитана Лебядкина, - прим.МЖ] С ПРИЛОЖЕНИЕМ ИЗБРАННЫХ САМЫХ ОТВРАТИТЕЛЬНЫХ ПЛОДОВ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ОНОГО, А ТАКЖЕ СПРАВКОЙ О ЛЮДЯХ, НОСЯЩИХ ИМЯ НЕЗАБВЕННОГО КАПИТАНА ИГНАТИЯ ЛЕБЯДКИНА", к которому МЖ никакого отношения не имеет. Впрочем, если кто хочет, мы можем этот сборник прислать, и даже бесплатно. "Митин журнал", выпуск 42:                       Следующий материал