СИРИНГА
Орфею нравились радостные различия
Вещей под этими небесами. Конечно, частицей всего
Была Эвридика. Однако однажды все изменилось.
В сокрушении он раскалывал скалы. Чего не могли избежать
Холмы и долины. Небеса содрогались до горизонта,
Готовые отринуть свою целокупность.
И тогда Аполлон тихо сказал: "Оставь все это земле.
Твоя лира? Что за дела! Стоит ли струны тревожить аккордом
Этой скучной паваны, - все равно никто за тобою не вступит,
Вместо того, чтобы поставить минувшего животворный спектакль".
Почему бы и нет?
Все остальное также должно изменяться.
Времена года уже вовсе не те, какими были однажды.
Когда происходили они, сшибаясь с другими вещами,
Существуя так или этак.
Вот, где Орфей сделал ошибку.
Конечно, Эвридика канула в мрак,
И что бы случилось, даже если бы он не решил обернуться.
Что пользы стоять, подобно серой каменной тоге, тогда
Как колесо всей этой истории проносится мимо, запечатленное немотой,
Неспособное внятное дать
Объяснение по поводу ее же цепи, раздражающей мысль каждым
Звеном. Лишь только любовь из головы не идет, и то, что
У других называется жизнью. Пение
С точностью, да такой, что звуки восходят вверх по прямой
Из колодца тусклой луны, в раздоры вступая с желтой купавой,
С цветами из тех, что растут по карьерам, пеленают
В различии вес каждой вещи.
Однако этого мало,
Чтобы попросту пение длить. И что Орфей понимал,
Не озабоченный слишком даром небес
После того, как его разорвали Менады, ополоумев от звуков, -
Вот что музыка сделала с ними.
Есть мнение, будто это случилось по вине его отношения к Эвридике.
Как знать, возможно пристало музыке быть терпеливей гораздо
К тому, как уходит она, иллюстрацией жизни, и к тому, как ты не можешь
Вычленить ноты, сказав, что она хороша или плоха. И ты
Вынужден ждать, покуда не кончится. "Конец делу венец" означает
При этом, что эта "картина"
Ошибочна. Поскольку, невзирая на то, что память сезонов
Тает, к примеру, в снимке мгновенном, сокрыть, сохранить невозможно
Тот завязнувший миг. Все так же течет и струится:
Изображенье потока, сценарий, хотя и живой, но все же
Предсмертный, а по нему наносится отвлеченное действие
Прямыми, простыми мазками. А желать большего, нежели есть,
Значит - стать тростником, волнуемым могучим потоком,
Повисшей травой, заплетенной в него, но участие в действии
Не более этого. А затем в горчичном небе склоненном
Пырей электрический проявляется нежно, взрываясь потом
Ливнем пастельно сияющих искр. Лошади,
Каждая, словно дробь истины, невзирая на то,
Что волен сказать "Здесь я белой вороной", и со мной ничего
Не случится, хотя я понимаю вполне язык птиц, и тропы огней,
Грозою уловленных, мне очевидны.
В музыке распря концов их так же легка, как движенье
Деревьев по ветру, после летней грозы и что происходит, как и сейчас,
День за днем в тенистых кустах, чьи кружева берега пеленают.
Но сколь поздно предаваться сожаленью об этом, даже
Зная, что слишком поздно всегда сожалеть, слишком поздно!
И на что Орфей, голубоватое облако со снежной каймой,
Отвечает: никакое не сожаление это,
Просто бережное, прямо как в школе, фактов бесспорных расположенье
Запись белой галькой пути.
И не важно, как исчезли они,
Или попали туда, в продолженье, теперь они
Не материал для поэзии - предмет ее мало что значит,
Стоя беспомощно здесь, когда стихотворение проносится мимо,
Пылающий хвост, комета дурного знамения, сулящая ненависть,
И разрушенья, но столь обращенная внутрь, что
Значенье, хорошее или какое, никогда не станет известным.
Певец размышляет вполне конструктивно,
Этап за этапом возводя свою песнь
Подобно строительству небоскреба, однако в последний момент
Уклоняясь. Песня мгновением впитана тьмы,
А ей надлежит в свой черед тьмой затопить континент,
Ибо незряча. Певец затем должен покинуть пределы
Зрения, даже не скинув злое бремя реченья. Звездность
Лишь для немногих и наступает много позднее,
Когда записи этих людей вместе с их жизнью
Микрофильмами исчезнут в библиотеках,
Иные по-прежнему питают к ним интерес. "Но как насчет
Имярек?" по случаю можно услышать. Но недоступны они,
Словно лежащие льды, покуда хор произвольный
Ведет речь о событии совершенно ином, носящем однако
Имя такое же,
В повествованьи которого слоги сокрыты того,
Что случилось задолго до этого
Летом каким-то, в некоем затерянном городишке.
В БЛИЖАЙШЕМ ИСПРАВЛЕНО
Едва выносимы, живущие на краю
Общества технологии, мы обречены всегда выживать
На грани распада, героиням Неистового Роланда под стать,
Прежде чем наступает пора заново снова начать.
Грянет гром в кустах, гремучая прошуршит чешуя,
И Энгрова Анжелика отнюдь не упустит
Небольшое, но радужное чудовище у большого пальца ноги,
Как будто блуждая в местах, где забвенье всей вещи
Не сможет отгадкой единственной стать,
А потом всегда приходит пора, когда
Хуллигэн Неуязвимый в ржавой зеленой машине
Пашет по курсу, чтобы себя убедить: все в полном порядке, как прежде.
Да только тогда мы в другой главе уже пребываем.
Озабочены тем, как бы схватить последнюю порцию сведений.
Была ли то информация? Разве не в повторении, не в рефрене,
Не во благо другого, или мыслей в уме, довольно просторных,
Чтоб разрешить горсть мелких проблем (так они проявлялись),
Обыденных затруднений с едой, счетами, оплатой квартиры?
Все свести к варианту довольно простому:
Ступить, наконец, на свободу, горчичное семя на гигантском плато -
Таковыми были наши стремленья: уменьшиться,
Стать свободными, чистыми.
Увы, силы лета иссякают так скоро.
Мгновенье, и нет. И не приступить никогда уже более
К приготовленьям насущным, к таким, как они есть.
Звезда наша ярче, пожалуй, когда влаги в ней больше,
Теперь кончено со всеми вопросами, даже с теми из них,
Что относились к тому, как не сорваться с этой тяжкой земли
Разом со сном или случайным виденьем: малиновка
Пересекает верхний угол окна, волосы отбрасываешь с лица,
Не в состоянии с четкостью видеть, или же рана то вспыхнет на фоне
Лиц нежных и милых, принадлежащих другим,
Что-то наподобие: вот это хочешь услышать, и зачем же тогда
Хотеть слышать иное? Словоохотливы мы,
Сущая правда, но с исподу лежит разговора
Бесспорно движение и нежеланье быть сдвинутым, потерянный смысл,
Неопрятный, как неметенный пол.
И все-таки в нашем пути залегала доля изрядного риска,
Невзирая на то, а это было известно, что путь сам по себе
Не что иное, как неукоснительный риск.
И все же это случилось, как шок, четверть века спустя,
Когда впервые со всей непреложностью
Правила обрушились на тебя.
Они игроками являлись, а нам, кто сражался в игре,
Отведена была роль только зрителя,
Подчиненного, впрочем, вполне ее поворотам, превратностям.
И в конце вместе с ней уже на чьих-то плечах, мы покидали
Заплаканные стадионы. Каждую ночь возвращается весть эта к нам,
Повторяя себя в мигающих лампочках неба, восходя мимо нас,
Изымаясь из нас, еще и еще оставаясь неотъемлемо нашей, вплоть
До конца пройденной истины и приговоров, в которых мы остаемся.
Во вскормившем их климате, но вовсе не наших, чтобы ими владеть,
Словно книгой, но чтобы быть заодно или же порознь время от времени,
В одиночестве и в отчаяньи.
Но в фантазиях наших мы их себе подчиняли, а это как будто
Сидеть на двух стульях, и что поднято было до уровня
Эстетического идеала.
Мгновения, годы тверды достоверностью, деяньями, лицами,
Событиями поименными, поцелуями, подобными чем-то началу
Геометрической, прекрасно знакомой прогрессии.
Не вызывающей недоверия, невзирая на то, что став тесным,
Смысл в свое время будет отброшен. Лучше, ты говорил,
Рукой прикрываясь, как от удара,
Это делать на первых уроках, поскольку посулы познания
Только иллюзия, и я соглашался, со своей стороны добавляя, что
Завтра лишь утвердит смысл того, что выучено накануне.
Что процесс обучения развивается именно так, и что, исходя
Из такой точки зрения, вряд ли кто-то из нас колледж окончит,
Ибо время - эмульсия, думая, что, не взрослеть, скорее, и есть
Прекрасный вид зрелости, во всяком случае, сейчас.
И, как видишь, оба из нас оказались правы, невзирая на то, что
Ничто в какой-то мере превратилось в ничто; ипостаси,
Подчинение правилам и ежедневная жизнь из нас сделали то, что и нужно,
"Добропорядочных граждан", следящих за чистотою зубов,
Наученных тяжких минут принимать подаяние, когда идет их раздача,
Ибо это есть действие, - неуверенность и уготовленья беспечные,
Рассеванье семян, бороздой искривленных.
Готовность забвенья, - и оно всегда возвращается
В то далекое прошлое, в тот самый день
К завершенью начала.
ЗАБЫТЫЙ СЕКС
Так снесены были старые хоромы кинотеатров,
Выдраны трамвайные рельсы, раздвинуты улицы.
Древесно-ветвистые фонари также исчезли.
Тем, кто после здесь проживал, конечно, известна
Была история о руках разлученных и увлеченьях минувших,
Уходила которая по большей части своей нерассказанной,
Когда бы не кто-то, кому довелось здесь побывать,
Кто однажды навестил старый район,
И об этом потом станут судачить, дневное пространство,
Как это в полдень случалось,
Поскольку ни записи, ни свидетельств возникнуть тут не могло,
По причине крутых перемен, чьи времена наступали. И впрямь,
Если даже окончен рассказ и тень его исчезает,
Дважды рассказанный не будет рассказан опять,
Покуда прошлое у крыльца детям не доведется копнуть
Или же под кустом на задворках: "Что это?"
И придется сказать, ты обязан будешь сказать,
Что неимоверная природа вещей обладала когда-то лицом,
Что она обладала ногами, как люди, и что однажды она
Выломилась из скорлупы, как то часто бывает,
Превращая ответы в заурядную ложь, тщеславие юности
В завиток уже бывшего,
В прихоть, причуду ветхого интереса, который
День никогда не признает, если хотим заступить ограждение полдня,
Или к вечеру ближе достичь голых вершин.
Бесспорно, мы под защитой, бесспорно, кто-то из нас
Часто бьется над тем, как бы пятно не въелось навечно,
Бесспорно, все мы похожи, зная друг друга с раннего детства,
Неважно, хорошо это или же плохо. Бесспорно, каждый день
Мы съедаем свой завтрак, срем, ставим чай на плиту,
В многократном изменении темы, сдвигая изначальную предпосылку
К неутолимому зуду, поглотившему нас.
И когда приходится возвращаться с прогулки, мы ожидаем увидеть
Магически преображенную мебель, чтобы дать ход
Перелицованным, намного уменьшенным планам.
Никто не обеспокоит вопросом себя, за исключеньем, пожалуй,
Кота в сапогах, и это в итоге еще одна предпосылка.
"Попробуй, ведь мало что может пыль рассказать
На фоне пыльного цвета, пора начинать
И время пора обретать, насколько бы его ни хватало,
Минуя соседей, на закате продолжающих свару свою,
Однажды ты убедил их, что уже не играешь
И потому смысла жульничать нет. Когда принцесса приходит
С тобой повидаться в предисловии правдоподобном вполне,
Ты узнаешь, что подземный ручей, не стоявший на месте, -
Поверхность и сцена тому, что должно наступить".
Все же, как жаль,
Что версии эти не приняты, однако удача какая,
Что тебе повезло с измененьем лица. За скверными следуют
Хорошие времена.
И, как прежде, горло твое стиснет медальон своей цепью.
Соглядатаи, умельцы впадают в немое смущенье,
Когда время приходит восстать пред вспышкой восхода
Наподобье стального листа. Я это сделаю, большего мне не суметь.
На краю этой платформы размышление немыслимо.
Однако тот, кто покинут в любви, фактически - знак
Чего-то иного, того, что продолжает себя, Чего-то, что
Дотошно измерено: запоздалая нежность вещей, память подробностей,
Столь же живая, как если бы оцепенели они. Действительно, смогут
Все сделать, хотя в обстоятельных сновиденьях
Сквозь прозрачный кирпич совсем они не видны.
ГЛАЗУНОВИАНА
Человек в красной шляпе
И белый медведь, но тут ли он?
Окно, выходящее в тень,
Но тут ли оно?
Все, что мне иногда помогает, -
Инициалы мои, парящие в небе
Жатва ночи арктической, летней?
Медведь
Валится мертвым в перспективе окна.
Стронулись к северу милые племена,
Плотней ласточек плоть сплетена.
В мерцающих сумерках.
Реки крыльев нас окружают и горесть без дна.
"Митин журнал", выпуск 43:
Следующий материал
