1. Nihil in intellectu cuod non prins in sensu.
Опасение насекомых повисло в моей комнате. Время напоминает о себе в ее дереве, прерывистым пощелкиванием между частными и долгими паузами, похожими на мое забытье, когда ничего, кажется, не происходит. Но нечто случается, все это время, повсюду, свидетель ли я этому или не знаю, раздаются ли у меня в ушах щелчки времени или оно, кажется, задержалось.
По потолку тихо ползет одинокая муха, навстречу смерти, ее крылья уже онемели, бездвижные от стужи близкой зимы. В минуты пророческой памяти я справляюсь с оракулами прошлого и размышляю о всех тех вещах, которые не случились, о тех, которые я намеревался, но не довел до дела. Позади меня страницы моих прошлых дневников шуршат, как сухие листья, пока их листают невидимые пальцы. Если я выгляну из своего окна на широкую, мирную панораму будущего, я знаю, увижу пейзаж, которого раньше не знал, такой же, как все, что я уже видел. Кто сможет изобрести небывалые небеса, беспрецедентный залив с невозможными дюнами и деревьями, которые были бы, как в новинку? Где я найду камень, будто бы изготовленный специально по моему вкусу и исключительно для моих нужд?
Негде, некто лениво упоминает мое имя в тихой комнате за глухими шторами. Он разыскивает обо мне новости и удивляется, отчего меня больше не помещают в антологии живущих поэтов. Не умер ли я? Даже я иногда размышляю о том, жив ли я еще. Многие годы моя повседневная жизнь была долгой чередой утомительной, бесполезной работы, я черпал корзинами воду, читал для эха в пустых залах свои лекции, черпал из океана чайной ложкой в бездонную яму: все это прерывалось только для того, чтобы наскоро и безвкусно перекусить, на бессонный сон.
Было время, когда я еще мог в свое удовольствие гоняться, собирая бабочек. Теперь мне их почти не заметно среди полей. Возможно, они все угасли, как и мои сны? Или же больше не осталось той настоящей сельской природы, которую поменяла старательно автоматическая подделка? Я еще могу вспомнить цвета, вкусы, звуки, которых для меня больше нет, слова, которые больше не слышу ни с чьих губ. Нарцисс? Астролябия? Сассафрас? Ландыш? Все мои желания теперь устремляются к прошлому, разбуженные тем, чего нет, чего больше не случится, к прошлому, но не к чему-то, что я мог бы еще здесь испытать. Я говорю на мертвой латыни, которую только сам и понимаю.
2. De profundis.
Осужденный навечно копаться в собственных испражнениях, как озадаченный кот, я веду тайную жизнь стыда. Женщины меня покинули по своей склонности избегать всего, что слишком земное для их нежной чувствительности. Они думают, что они ангелы, но я знаю лучше, а они подозревают меня в этом и ненавидят. Запеленутые в блестящие, искусственные ткани, сильно пахнущие синтетическими маслами, они кружатся вокруг меня на безопасном, приличном расстоянии, как экстатические планеты, на орбитах своих эмпирей, под неизменно бренчащую музыку, подражающую звучанию сфер. То и дело одна из них покидает свою зачарованную невесомость, подходит к зениту как кукла, которая на древних часах бьет время, и делает мне угрожающий, непристойный жест, уродливую гримасу, искажающую ее ангелический макияж в дьявольскую, ухмыляющуюся маску.
Однако я уже потерял чувствительность к их обезьянствам. По мне, пусть они продолжают свои орбиты, которые выбрали, до Судного Дня. Мне хватает моего частного, малого Ада, с моим собственным, привычным истлением, моей личной кучей дерьма, с которой я могу кукарекать; захочу ли я поздороваться с ней, из этих, когда она вздымается надо мной, как смехотворное солнце без тепла и света?
3. Gloria in excelsis.
Резиденция нашего Президента настоящий Белый Дом хрустальных облаков среди лазоревых лужаек тихого неба. Запутанная иерархия экспертов по общественным связям и протонотариев секретариата , ревностно исполняющих свои должности и привилегии, через средства массовой информации постоянно доводит до нас сведения о разнообразных церемониях, которые составляют дни наших неосязаемых, величественных правителей, а мы обречены следить за их нелепыми фантазиями, потому что однажды имели глупость их избрать.
Их завтра, как нам сообщают, состоит из обязательно оскверненных облаток, их подают нагие жрецы на пластиковых блюдах, изготовленных на комбинате, где столичные свалки перерабатываются с такой изобретательностью, чтобы получить редкий и драгоценный материал, служащий, таким образом, для новой пользы. После пятнадцатиминутного перерыва, во время которого наш Президент, его семья и личные помощники могут уединиться в своих прославленных туалетах (они были недавно предоставлены нашему вниманию во всем своем величии, в телетрансляции, во время которой мы онемели от удивления), посланники, другие важные иностранные лица или же Губернаторы наших Штатов торжественно собираются в зале приемов, ограненном кривыми зеркалами, в которых никто не узнает самого себя, ничто не покажется настоящим. Верительные грамоты на тамашекском, самоедском, квенчуасском, фризском и других широкоупотребляемых языках синхронно переводятся через широковещательную систему, пока посланники тихо произносят их в микрофоны. Эту ответственную задачу выполняет состав высококвалифицированных переводчиков, тщательно отобранных из птичников зоологического сада. Каждый должен, конечно, получить предварительное заключение о благонадежности: здесь цвет яйца, из которого он по документам вылупился, имеет первостепенную важность. Недавно преступная сорока, вылупившаяся из тщательно подкрашенного яйца, была раскрыта как тайный агент Союза Лягушек. Ее допросили, немедленно осудили, казнили и, нафаршировав рисом и поджарив с чесноком, подали на воскресный обед сокамернику, как мрачное предупреждение.
Я мог бы еще долго описывать поразительные византийские церемонии, отличающие быт наших прекрасных правителей в нашей отдаленной столице. Высшие военный чины, в частности, могли бы здесь заслужить особенное внимание. Говорят, некоторые из наших полковников смогли быстро продвинуться потому, что нарастили себе раздвоенные пятки. На заседаниях Генерального штаба иные высокие офицеры спускают штаны, чтобы сравниться в длине хвостов; особенно в десантных частях цепкие хвосты могут оказаться незаменимыми при боевых условиях. Другие офицеры, появляясь при исполнении, впечатляют своим мужеством, используя внушительные накладки из пластика под галифе, искусно подбирая шиньоны для рук. Ночью, однако, их можно встретить крикливо ряженными трансвеститами, в дешевых борделях, которые посещают пьяные новобранцы. Такая двойная жизнь абсолютно, конечно же, согласуется с нашими демократическими принципами. Наш главнокомандующий, к примеру, особенно близок к массам военнослужащих и может с полным правом похвастаться, что побывал женой почти у каждого новобранца. Не одна солдатская невеста благодарна ему за беременность, которой ей удалось избежать.
Многое можно было бы написать также и о нашей преданной тайной полиции, о нашей идеальной налоговой администрации. Но зачем продолжать? Крепкий порыв свежего ветра только что сдул все это имперское великолепие, как осеннюю листву, затянутую в разрушительный водоворот, как бегущие облака, некогда великолепные очертания, истаявшие и исчезнувшие. Под небом, разливающимся в синеве, мы живем счастливо без всяких правителей.
