I. Долгая дорога
- Сколько еще миль осталось?
- Докуда?..
- Как далеко мы уже дошли?
- Откуда?..
- Мы и вправду идем по тому пути?
- Как мне узнать? У нас не было ни карты, ни компаса, а облака закрывали луну и звезды...
Я не могу вспомнить уже и того, когда или откуда мы вышли. Мы знаем, что нам никогда не найти дороги обратно, у нас никогда не возникнет хорошего повода, чтобы остановиться, остаться скорее здесь, чем в другом месте; поэтому мы плетемся вперед. Как, откуда мы сможем найти дорогу обратно здесь, в местах, которые запоминаются нам лишь по погоде, пеленой скрывающей от наших ищущих глаз любые возможные приметы? Всегда, где бы мы ни были, непогодилось, хотя и по-разному в зависимости от времен года, которые сменяли друг друга в непредсказуемой последовательности. Когда мы вышли за перевал, стояла изморось, и такая, что кроны деревьев было не разглядеть; мы шли по плотно загнившей листвой почве, воображая, что дело осенью, а деревья - во мгле мы видели только стволы - стоят без листьев. Сейчас, возможно, зима, хотя то, что я только что описал осенью, сменилось вполне весенним временем, потом все холодало до тех пор, пока все овраги, насколько их можно рассматривать в этом тумане, белом, как снег, не запорошило. Все же, мы иногда переходим ручьи засохшие, как летом, а иногда они и кипят бурной водой, иногда протекают тихо, если текут, под толстым льдом. Одно время нам показалось, что это и точно лето: воздух был теплый, но такой влажный, будто мы оказались в облаке банного пара.
На нашем пути нам встречаются и другие, бредущие так же слепо, как мы, сквозь пелену пейзажа. Когда мы пытаемся с ними заговорить, никто из них не понимает нашей речи, а мы точно так же не можем понять, что они отвечают. Нужно ли нам повернуть обратно, встретим ли мы их еще раз? Иногда, в снегу, мы натыкаемся на труп странника, который, такой же затерявшийся, как и мы, должен был умереть в пути. Мужчины и женщины, которых мы раз встречали, теперь умерли или бредут среди других мест. Что мы об этом узнаем, случится ли нам встретить кого-то из них снова? Они были все такими похожими друг на друга, похожими на нас в отражении, таких, какими мы стали, без всяких черт. Дня два назад мне удалось мельком взглянуть на свое лицо в какое-то зеркало, оно напоминало поблекшую фотографию, которой я никогда бы не смог узнать.
Время от времени мы набредаем на развалины покинутого города. На столе в опустевшем трактире возле штофа вина, которое испарилось до темного пятна на грязном стекле, я однажды нашел книгу, отпечатанную на неизвестном мне алфавите, украшенную картами, как показалось, воображаемых материков. Среди руин здания, которое могло быть церковью или храмом, я смог различить алтарь: он стоял под обезображенным изваянием неузнаваемо чуждого бога.
В одном из таких мест мы повстречали старуху, жадно болтливую что-то нам сообщить. Хотя нам не удалось понять то, что она бормотала, она вынудила нас взять у нее каких-то травок, которые мы и приобрели у нее в обмен на несколько монет неизвестного обращения, которые еще звенели в моем опустевшем кармане, удивляя меня не меньше, чем удивили ее. Она объяснила нам жестами, что мы должны пожевать эту купленную у нее травку. Хотя мы уже мало что помнили из наших прошлых блужданий, эти соки вскоре помогли нам забыть то немногое, что еще пробегало в наших умах, изъеденное, как платье, забытое для моли в оставленном комоде. Мы, к тому же, нашли эту травку освежающей, когда нам пришлось ее пережевывать от жары, пока шли по пустыне.
Мы путешествуем налегке. Зачем нам злопамятный груз тех мест, которые мы забываем с такой легкостью? Зачем пестовать память о людях, местах и вещах, о которых каждый вспоминает по-разному, если вообще помнит, так, что не сходится и двух воспоминаний об одной вещи? Нас, кажется, больше не трогает никакая нужда; хотя некогда мы и могли ощущать крайнюю нищету нашего теперешнего положения, мы сейчас не жалеем потерянных достояний, едва припоминая, что составляло нашу гордость иметь и показывать.
Все же, бывали такие мгновения, когда все становилось отчетливее, чем сейчас, бывало, когда мы могли видеть, где мы, и даже припомнить, откуда мы пришли. Бывали, к примеру, такие ночи, когда облака вдруг расступаются, чтобы открыть нашим блуждающим глазам простор ясного неба, усеянного яркими звездами. Однако созвездия каждый раз предстают совершенно новыми, непохожими ни на какие воспоминания о небесном порядке. Мы не можем нигде различить ни одной звезды, знакомой нам по имени и способной нас вести. Так, вместо Вечерней Звезды мы однажды заметили сразу две, и каждая ярко светила с необычного места на небе.
Я еще вспоминаю, как однажды, преодолев пустыню сквозь слепящую песчаную бурю, мы достигли покинутого города, который в моих воспоминаниях точно совпал с другим, хотя тот, последний, стоял, если не ошибаюсь, посреди орошаемой, плодородной и заселенной равнины. Я даже еще мог с легкостью проложить путь через знакомую путаницу опустевших улиц, так, будто я прожил здесь всю мою жизнь. Один из моих товарищей - или на это указывал мой раздвоившийся разум? - настаивал, все же, что этот же точно город своими башнями и укреплениями напоминает ему тот, что он видел на плоскогорье, вдали и от пустынь, и ото всякого плодородия.
Неизвестно, чтобы кто-то когда возвращался из той страны, которую мы предполагаем нашей конечной целью. Когда мы проходим пустыни, все следы, которые мы еще можем найти на песке незанесенными ветром, ведут нас вперед как дорожные знаки, никогда не возвращая назад в пройденное. Хотя иногда мы и настигаем тех, кто от изнеможения идет вперед медленнее, нам никогда не встречалось мужчины или женщины, идущих в обратном направлении, назад к потерянной и почти забытой стране нашего происхождения.
Каждый из наших дней был очевидно вчерашним для тех, других, которые жили там, куда нам случалось зайти, но задолго до нас. Каждый город, который встречается нам на пути, окружен обширным некрополем, чередой кладбищ, которые тянутся намного дальше самого города. В иных городах нам встречались отшельники, оставшиеся жить в опустевших развалинах, покинутых всеми людьми. Но они кажутся нам скудоумными аборигенами, неспособными к внятной речи и, в основном, вполне дряхлыми, кроме немногих странников вроде нас самих, бродяг, остановившихся отдохнуть на несколько дней. Никто не может нам рассказать ни истории города, ни того, как он строился, кто в нем жил, почему его позже покинули. Вещи, которые мы находим в брошенных домах, говорят нам, что ремесла, культура долгое время были здесь на пределе своих достижений, прежде чем сгинуть. Все, что нам попадается, старое и износившееся, как будто здесь не хватало умелых мастеров делать новые вещи. Однако мы везде находим пригодную, готовую для еды пищу, хотя никогда и не больше, чем может понадобиться. Кто печется о наших нуждах, никогда не проявляя к нам щедрости большей, чем нужно по строгости? Что за чувство каждый раз выводит нас безошибочно к тем редким домам, где мы можем утолить скромные нужды, но не к тем, ничуть не менее разоренным, в которые мы позже заходим из любопытства, куда нам везет заходить не раньше и не натощак?
Все эти города, смятые в крошки под тяжестью гнетущего их прошлого, обречен вскоре исчезнуть, раствориться в тот пейзаж, из которого они однажды застыли. Как устаревшие обороты речи, потерявшие всякий смысл, они могут только изумлять нас, не сообщая ничего из своей истории. Они не оставляют сведений, поэтому мы вскоре их забываем, хотя нечто в их архитектуре может еще долго будоражить наше сознание, как память о сне, неизбывно знакомом и тревожно чужом.
- Сколько осталось в нашей компании?
- Каждый раз, когда я пытаюсь пересчитать наше бродячее общество, получается разное, меньше, а то и больше того, что было в прошлый подсчет.
- Ты пробовал перекличку?
- Нет, я не знаю имен, даже твоего.
- Попроси каждого назвать свое имя и составь список.
- Я начну с тебя...
- Но я же забыл свое имя с тех пор, как мы жевали траву.
- Разве мы не все жевали эту траву, хотя бы для того, чтобы утолить жажду в пустыне? Почему бы нам, если нас больше не любят, не быть одинаково безымянными? Мы все похожие, и все же мы меняемся, когда к нам присоединяются новые, а другие отходят. Когда мы дойдем до цели, тогда может быть, что каждый вдруг вспомнит, кто он, откуда, и сможет тогда записаться...
- Но кто-то же должен вести нам подсчет, даже тем, у кого шеи имени.
- Зачем пытаться счесть то, чего не сосчитать?
- Мы так многочисленны?
- Нас так много, как песчинок в буре, которая слепила нас среди пустыни, хотя иногда мы можем казаться немногочисленными потому, что во мгле видно лишь тех, кто идет рядом.
- Кто бы поверил тому, что смерть вывела стольких людей, или что те, кто живы в какое-то время, так малочисленны?
II. Назначение
После того, как мы успешно перечеркнули все настоящее, мы готовы любить и давать любить. Но наши ноги, когда мы танцевали, сперва еще сильно болели, изъязвленные от хождения по горящим углям войны и разрухи, превращенным теперь в холодный, безжизненный пепел. Нужно ли нам хотя бы объявить о конце Царства Ошибок, узаконить наркотики и педерастию потому, что это теперь не нужно, сжечь все наши деньги вместе со вчерашними газетами, которые стали бессмысленны и бесполезны, отпраздновать нашу инфляцию как святое Причастие к вечно растущему рынку, остановить Войну на Бедности, наслаждаться нашей свободой от изобилия, быть довольными нашим беднейшим искусством в век всеобщего вдохновения?
От отравы реальности нам больше не нужно противоядий. Легкие, как воздух, лучащиеся красотой, мы бескрылые ангелы, чистые от изначального греха, способные жить на одном лишь благоухании, сладком для нашего обоняния так же, как молитвы святых сладки ноздрям в бозе благого Творца, недавно почившего? Ниже пояса мы все - чистый дух, больше не в рабстве у пола и даже не принужденные испражняться. Теперь никто из нас не соблазнится тем, чтобы как сумасшедший паук разматывать вчерашние паутины и странствовать по нити своей памяти, по лабиринту прошедшего, назад, к утробному причинному месту; никто не любопытен, чтобы пророческим изыскателем измерять теодолитом предвиденья расстояние, еще отделяющее нас от гроба.
Хотя наша непрочная вечность может быть отречена на то, чтобы истечь в любое мгновение, хотя нам не дано права дышать, что за дело? Мы, незаконные поселенцы на безграничных лужайках безвременья, наслаждаемся этим, зная, что ничто, даже наша радость, не может быть действительно настоящим.
III. Вопросы и Ответы
Остынь от этого. Принимай это легче. Держи что? Возьми что? Себя, твою собственную реальность. Испарись. Откуда? Из своего ума, из этого мира. Отвернись. От чего? От себя, от всего. Настройся. На что? На себя, на ничто.
IV. Вариации лопнувшего звука
Вот так, вон!
С истерическим всхлипыванием, с плачем и скрежетом зубов, для всех очень богатых, которые за все это заплатили заранее;
Без слова или знака, в широком и мирном пейзаже, где пахарь повернулся спиной к далекому морю, где корабль величественно уплывает вдаль, для крошечного героя, упавшего с небес в тихий залив;
С коротким оплаченным объявлением в местной прессе, для всех тех людей, которые случайно знают или не знают;
С громкими заголовками и обильной словесностью, под органную музыку по трансляции со всех станций, потом две минуты молчания, пока транспорт встает намертво, а радиолы не смеют передавать новостей и биржевого курса, для всех тех, кого мы рады были бы потерять, для властей и администрации, для президентов и всех политиков;
С треском горящей фанеры, изрядным и едким дымом, и наконец в куче золы и крошева, для всех произведений искусства всех народов и сотни великих книг;
С шуршанием бумаги, позвякиванием цепи и коротким всплеском воды, памяти о современном поэте, искренне ваш.
"Митин журнал", выпуск 43:
Следующий материал
