Митин журнал. Вып. 52 (лето 1995). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.72 /ошибка пагинации/ - 97.

1 Многие изречения Гераклита считаются загадочными, но вряд ли это относится к его словам "вражда - царь всего". С тех пор тема всеобщности Войны стала одной из заветных философских тем. Теневая философия говорила о неотменимости Войны прямой речью, но чаще всего прочная гуманистическая узда подводила мыслителя к иносказанию. Это неудивительно, коль скоро соответствующие пассажи из Макиавелли и Гоббса продолжают шокировать до сих пор. Томас Гоббс рассматривал состояние "войны всех против всех" как первичный бульон, в котором образуются кубики социальности. "Среда войны", из нее усваивается строительный материал личности и даже целые измерения психического. Но нас будет больше интересовать обратная операция: растворение или приготовление первичного бульона из кубиков. Наша цивилизация время от времени подвергается операции растворения в архаическом, изначальном состоянии войны всех против всех. "Вражда" периодически возвращает себе царство и производит смотр подданных, отсеивая при этом верных и неверных - и вовсе не вслепую. В диалектике Гегеля мы можем узнать переименованную военную терминологию, можем различить едва замаскированные описания батальных сцен. Клаузевицу, последователю Гегеля, не нужно было особых усилий для раскавычивания прозрачных эвфемизмов. Стоит лишь взглянуть на страницы "Феноменологии духа": "Добродетель уподобляется не только тому воину, для которого в борьбе все дело в том, чтобы содержать свой меч во всем его блеске, но она и в борьбу вступила только затем, чтобы сохранить оружие, и она не только не может пользоваться своим оружием, но должна также сохранить в целости оружие врага и оборегать его от себя самой, ибо всеоружие составляет благородную сторону добра..."1 Военные хитрости и приемы диалектики плавно переходят друг в друга: "Что касается, наконец, засады, из которой доброе в себе должно напасть на общий ход вещей с тыла, то эта надежда ничтожна. Общий ход вещей есть бодрствующее, уверенное в себе сознание, которое не позволит подойти к себе сзади, и всегда грудью встречает противника".2 Гегелю же принадлежит самое глубокое проникновение в исходную причину войны как универсального конституирующего фактора: "Для того, чтобы ... целое не распалось, и дух не улетучился, правительство должно время от времени потрясать [гражданское общество] с помощью войн, нарушать этим и расстраивать наладившийся порядок и право независимости, индивидам же, которые отрываются от целого и неуклонно стремятся к неприкосновенности гарантированного бытия и личной безопасности, надо дать почувствовать в указанной работе, возложенной на них, их господина - смерть".3 Хорошо сказано - дать почувствовать господина в возложенной на них работе войны. И имя господина названо точно. А главное, указана роль, роль своего рода предохранительной прививки от "улетучивания духа - у нас еще будет время сопоставить дух воинственности и дух как таковой - der Geist, или, скажем, Абсолютный Дух. Маркс, в той мере в какой он был диалектиком, непрерывно прибегал к иносказанию войны. Вспомним такие ее псевдонимы как "конкуренция" и "классовая борьба". Остается только один шаг, чтобы представить их как модификации изначального состояния. Этот шаг и сделал Мишель Фуко, произведя инверсию пресловутого историзма Клаузевица: "Политика - это просто продолжение войны иными средствами"4 Мы добавим: это война, временно ушедшая в глубокое подполье, временно-невидимая в горизонте дневного света. 2 Секрет успеха Канта отчасти объясняется новаторской формой короткого вопроса, едва ли не главным его открытием. Надо выбрать что-нибудь самое привычное и спросить: как возможно? Как возможна метафизика? Как возможно априорное синтетическое суждение? Усмотреть возможность для чего-то незыблемого и милостиво предоставить ее - это аналитический подвиг разума. Пусть незыблемое трепещет, пока отыскивают возможность его существования. Понятно, что наш вопрос звучит "как возможна война?". Синтез войны предполагает отщепляемость составляющих из их предшествующего единства, необходимым условием, в частности, является разрушение предшествующих гармоний природы. Как семиозис, так и милитариозис - это новые вихри, по-своему закручивающие обломки разрушенных единств. Между порядком природы и порядком разума лежит беспорядок природы или, если угодно, порядок безумия (Анри Валлон нашел весьма удачный термин для описания колыбели разумности - логика абсурда). В природе агрессия подстрахована, она замкнута в круг самопогашения. Волк-самец не нанесет завершающего смертельного удара, не вопьется зубами в подставленное горло побежденного соперника, застывшего в спасительной позе подчинения. Он не сможет этого сделать, ибо определенное телодвижение соперника срабатывает как нажатая кнопка переключателя на пульте управления, находящегося за пределами каждой отдельной особи - в теле вида.5 С появлением разума пульт разрушается, растрескивается как яичная скорлупа. Понятно, что реликтовый ограничитель агрессии сделал бы войну невозможной, другое дело искусственные, эрзацные ограничители вроде жалости или совести. Они используются как реактивный момент для координации движения щупалец, без них текст милитаризма был бы неразборчив и примитивен. Так в качестве одного из важнейших условий возможности войны появляется то, что можно назвать разрушением тела вида. Порядок социальности легализует парадоксальное для природы состояние. Теперь уже принятие жертвенной позы не только не парализует агрессора, но наоборот, приводит к ожесточению атаки; переход к "добиванию" даже мобилизует избыточную энергию. Ярость научается не видеть смысла, не реагировать на него - становится слепой яростью. Только человеческая ярость глуха и слепа, ибо у нее предварительно обрублены "органы чувств", взорваны выносные панели сенсорного управления, отсоединены датчики. Быть может, глубина разобщения человеческих тел друг от друга лучше всего демонстрируется на опытах Торндайка с крысами. Две клетки с крысами, А и Б, отделены друг от друга прозрачной перегородкой. Пол клетки А представляет собой сплошной электрический стул. И вот на него начинает подаваться ток с возрастающим напряжением. По мере того как усиливаются мучения крыс А, возрастает и беспокойство в клетке Б. Мучение сородичей провоцирует крыс Б на имитацию того же состояния; подобное явление получило название "индуцированного болевого шока". С разными вариациями он проявляется у всех высших животных, демонстрируя реальность существования тела вида, и отсутствует только у человека; вернее сказать, у человека он предельно редуцирован, оставляя возможность быть спокойным наблюдателем мучений или даже извлекать из них проценты наслаждения.6 Здесь мы напрямую выходим к пониманию того, как возможна война. Война возможна только потому, что "тип поведения" людей принципиально отличается от поведения животных; война есть чисто человеческое достояние. Предварительное условие войны состоит в развязанности агрессии, разрушении ее природной связки. В этом смысле развязывание войны не требует никаких усилий, оно преднаходимо как простая данность. Усилия, и притом непрерывные, требуются для того, чтобы связать войну и удержать ее в путах искусственного связывания. Укротить или заморозить, перевести в состояние холодной войны или политики... 3 Дух воинственности, некогда выпущенный как из бутылки из естественной связки, вылился в странные существа, скитавшиеся в разломе природы. Существа, им одухотворенные, получили название людей. Расщепленность духа на отдельные Я необходима, чтобы он "не улетучился", ибо дух воинственности, собираясь воедино, развоплощаясь из своих носителей, склонен к аннигиляции. Постоянно-высокий накал духа воинственности может поддерживать только сложная иерархия войны. В этом смысле война есть разветвленное духовное производство духа воинственности. Человек, одержимый духом воинственности, именуется воином. Почему одни из них побеждают других, чем воины-победители отличаются от побежденных? В каждой войне распускаются семена страха и семена бесстрашия; нам пока не ясно, какая нива дает больше всходов, где процесс рассеивания, dissemenation идет быстрее и успешнее. Не ясно даже, что считать сорняком при жатве смерти. Разборки господина и раба, которые так удались Гегелю, сменились у Фуко диалектикой палача и жертвы. Может ли конституирование войны исходить из полярности двух ее основных персонажей - Героя и Труса, имеющих какое-то отношение к двум половинкам изначальной связки агрессии? Героизм мы понимаем как ближайшую производную войны; относительно источника героизма сомнений обычно не возникает, в какую бы вторичную для себя сферу он ни распространялся. Притом благодаря своей "объективной составляющей" (невозможно быть "героем-в-себе", вне и до подвига) героизм является интегральным понятием именно круга войны, а не чисто психологическим феноменом. Героизм - это определенная конфигурация, которую может принимать Дух Воинственности, вселяясь в субъекта, его корреляция с другими параметрами войны не является слишком жесткой. Герой обречен на победу, так же какитрус на поражение скорее за пределами такого сложного духовного производства как война - в непосредственной манифестации агрессии и чистого насилия или в единоборстве, в самой первичной ипростой форме войны. Единоборство следует понимать как нераспустившийся бутончик или даже разбухшее семечко войны, готовое дать всходы; в свое6м инкубационном периоде; в состоянии инобытия, как сказал бы Гегель, война размножается единоборствами, но выходя из связки, из попыток удержания и расчленения, Дух Воинственности размножается, возрастает в цепной реакции синтеза самого себя из частичных носителей. Он вырывается на простор, проламывая оболочку и сминая обшивку человека цивилизованного, воссоединяясь в самовозрастающем вихре войны. Динамика метаморфоза может быть проиллюстрирована кадрами какого-нибудь фильма ужасов, например, знаменитого "Нечто". Гуманоидная поверхность лопается, и скрытый носитель (субъект) становится открытым агентом овладевшей им силы. По мере того как произносится точная формула заклинания, мертвый начинает шевелиться и встает из гроба.7 Механизм пробуждения духа воинственности может быть прослежен до деталей. "Когда войско императора проходило по городу, отправляясь в поход, - говорится в средневековом китайском романе, - старый Чжу, чтобы подбодрить воинов, выпрямившись, встав во весь рост, издал воинственный клич и перерезал себе горло". Сталь клинка, проходя сквозь кожу, разрезает не только голосовые связки, но и искусственную связку, путы, которыми был повязан дух воинственности. Движение клинка старого Чжу "развязывает" агрессию, инициирует войну, одухотворяя войско духом воинственности. Дух, вдыхаемый в солдат вместе с предсмертным хрипом, делает их Воинами Ярости - без воинов ярости не обходится ни одна война. С позиционно-психологической точки зрения инициируемое состояние можено назвать противоположностью катарсиса. Вместо разрядки, символически приемлемого сброса происходит инфлюэнс, зарядка и концентрация ярости, предназначенной для использования по прямому назначению. Приемы инициирования ярости относятся к числу элементарных и в той или иной форме применяются в любой армии. Значительно больший труд расходуется на удержание ярости в состоянии высокого накала. Приходится позволять духу воинственности совершать легкое членовредительство; например, у древних монголов и бурятов существовала особая воинская категория караморчунов.8 Приходя в неистовство, они бросались в убийство как в омут, набрасывались на собственных соплеменников, разя направо и налево. Сопротивляться караморчунам было не принято, а гибель под ударами их мечей считалась почетным исходом. Известная поговорка "бей своих, чтоб чужие блоялись", помимо современного иронического оттенка содержит в себе и глубокую архаическую правду о духе воинственности. Рука римлянина, Муция Сцеволы, горящая на огне, представляет собой мощный источник излучения страха, инвольтируемого в сердца врагов ("чужих"), но то же действие, адресованное своим, проходящее через канал идентификации, инвольтирует ярость в ее устойчивой, пригодной для войны форме. В структурном подразделении войны когорта воинов ярости представлена как необходимый компонент, как некая базисная единица боеспособности. Как непосредственная манифестация духа воинственности, когорта воинов ярости одухотворяет любую армию, делая ее если не субъектом войны, то во всяком случае разовым субъектом сражения. Проблема воинского искусства и, одновременно, важнейшая стратегическая задача, состоит в том, чтобы производить нужную векторизацию ярости и культивировать ее устойчивые самовоспроизводящиеся структуры. Вспышка ярости непосредственно дана как растрата, в которой Дух Воинственности выдыхается, если только для его улавливания не обеспечена подходящая ловушка - хорошая иерархия. Когда мы говорим о воинской дисциплине, о структурной организации армии и о взаимодействии звеньев, нужно прежде всего представлять их как систему сообщающихся сосудов для хранения ярости. Аппарат для систематической взгонки воинского духа устроен сравнительно просто, хотя и здесь различными культурами войны созданы своеобразные шедевры - можно вспомнить самурайский кодекс бусидо, вспомнить о воинском обучении спартанцев и норманнов. Гораздо сложнее обстоит дело с предотвращением "паразитной утечки" ярости, т.е. с монтажом прокладок и изоляторов - с умением не поранить себя собственным оружием. Мы уже видели, что некоторая часть собственного тела армии регулярно приносится в жертву для подкормки Воинов Ярости - такова функция рыцарских турниров; существование неистовых караморчунов вполне объяснимо в плане поддержания жизнеспособности рассады духа воинственности, самоопыления и осеменения (dissemenation) войны. Это напоминает сказочный сюжет полета на волшебной птице, когда герою приходится отрезать куски ее или своего тела, чтобы полет продолжался. Абсолютно непроницаемых структур, способных достаточно долго хранить нерастраченную ярость, не существует - таковы уж особенности одухотворения духом воинственности и соответствующего духовного производства. 4 Одних только Воинов Ярости недостаточно для полнозвучной жизни войны. Чтобы продлить ее эфемерное, хотя и яркое существование, понадежнее одеть плотью полупризрачное тело войны, необходимы еще Воины Пота. Воины Пота делают черную и трудную, но необходимую работу, работу, для кеоторой в общем случае безразличен предмет обработки - будь то поле пашни или поле боя, меч или орало. Нет ничего проще, чем перековать мечи на орала и обратно, но именно поэтому Аоины Пота не самостоятельны в духе воинственности. Инкорпорация воинов Пота в субъекта, одержимого духом воинственности, существенно повышает его мощь - речь идет о становлении регулярной, или профессиональной армии, но все же спецификация солдатского ремесла не может полностью устранить безразличие воинов пота к предмету их воинского труда - момент различия между пашней и сражением всегда остается для них несущественным. Если самопринуждение к труду входит в его определение, то для боя самопринуждение недостаточно, для него требуется упоение, хотя бы некоторое количество Воинов Ярости, поэтому воинская повинность сама по себе никогда не в состоянии анимировать тело, в которое не вселился Дух Воинственности. Поскольку Воины пота склонны обустраивать не войну, а скорее себя в войне, в иерархии должна быть предусмотрена специальная репрессивная инстанция. Именно это имел в виду император Фридрих II, когда говорил, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули неприятеля. Специализированные отряды СС, группы СМЕРШ в советской армии просто наиболее эффектно воспроизводили архетипическую структурную единицу, так или иначе представленную во всякой регулярной армии, во всякой большой войне. Продолжая тему "война как шедевр", можно поразмышлять о красоте замыкания, предусматривающего канализацию паразитарных утечек ярости в специальную структуру, предназначенную для того, чтобы периодически показывать воинам Пота (а заодно и гражданскому обществу) "их господина". Только при этом условии квазисубъект, объятый Духом Воинственности, может стать и оставаться господином самому себе, обеспечивать телесно-духовное единство и сохранять самообладание. Инкорпорация воинов Пота в тело Войны не имеет однозначного исторического вектора. Это скорее флуктуирующий процесс, эффективность которого зависит от наличной стадии эволюции оружия и от многих других факторов. В какие-то периоды Воины Пота обеспечивали успех сражения и войны в целом, в другие времена ониотходили на задний план или даже становились балластом армии. Любой военный историк может подобрать множество примеров и выделить этапы направленной векторизации вроде перехода от рыцарских армий раннего средневековья к армиям горожан и т.д., но эволюция здесь всегда сменяется инволюцией. Последний взлет рекрутированных армий, перенасыщенных воинами Пота, закончился с окончанием Второй мировой войны - с тех пор их котировка явственным образом пошла вниз. Среди наций и армий, добившихся неибольшего успеха при минимальном участии воинов Ярости, как бы в полусне Духа Воинственности, можно упомянуть Россию. Основное занятие ее воинов - ратный труд, перенесенный извне, сублимированный от иного духа. Армия, почти целиком состоящая из воинов Пота, плохо откликается на телодвижения и пляски Духа Воинственности - кажется, что российской армии чаще удавалось победить войну, чем победить в войне. Своеобразное подтверждение этому опять-таки связано с именем Фридриха II, который якобы сказал одному из своих полководцев, что "воевать с русскими нет смысла". - Почему же, - удивился тот. - Потому что они испортят победу. - Чью победу, государь? - Неважно чью, они в любом случае ее испортят. Но риторический вопрос: можно ли выиграть войну против войны? - оставим без ответа. 5 У меня перед глазами кадры немецкой военной хроники 1941 года. В походном порядке движется колонна танков, сопроводительный текст поясняет, что одна из бронетанковых дивизий корпуса N вышла в район города Могилева. Затем крупным планом даны два танкиста, они сидят на броне и о чем-то спорят. Экспозиция продолжается минуты полторы; танкисты разговаривают, смеются, и в конце концов бьют друг друга по рукам, заключая, видимо, пари. Они на самом гребне передовой волны вермахта, армии, еще не знающей поражений. Как солдаты, они оплодотворены и рождены в Победе. Это Воины Блеска, несущие первородство дети Духа Воинственности. Стало быть, здесь мы выделяем третью когорту - Воинов Блеска. Анимация тела войны, вообще говоря, возможна и без них, но тогда глазницы монстра, квазисубъектного воплощения Духа Воинственности, пусты. Он охвачен слепой яростью, незрячей мощью сокрушения; подобно древним хтоническим персонажам он не видит врага, а только чует, чует запах крови, вибрацию паники и убийства. Око вообще есть главный дефицит в мире нечисти, и наш монстр тут не является исключением. Но воины Блеска как раз в совокупности и составляют зеницу ока воплощенного Духа Воинственности. Армия, имеющая когорту Воинов Блеска, обладает колоссальным преимуществом сквозного обзора измерений Войны. Они видят, где находится Победа, и пробиваются к ней сквозным движением, исполненным азарта. Вернемся к кадрам кинохроники и обратим внимание на одну странную вещь, котгорую я бы назвал отличительным признаком воинов Блеска. Речь идет о направлении взора. Смеющиеся танкисты вермахта не смотрят вверх, не смотрят они и друг на друга, разве что боковым зрением. А куда? Вслед отступающему врагу? На поле предстоящего сражения? Сюжет кинохроники убеждает, что это не так. Реконструируя центр фокальной плоскости, мы обнаруживаем, что взгляд победителей устремлен куда-то сквозь и поверх, в воображаемую точку трансцендентного горизонта. Следует предположить, что там, в этой точке схождения взоров, за спиной врагов, за пределами ближайшего, находится эпицентр Победы. Идея, в сущности, проста: чтобы выиграть сражение, нужно смотреть сквозь и дальше сражения. Мы имеем тут дело с какой-то общей закономерностью геометрии воли. Мастер каратэ, нанося удар в грудь, метит в позвоночник, и тогда ему удается потрясти соперника. Чтобы из винтовки попасть в десятку, нужно прицеливаться немного под яблочко. Чтобы выиграть войну, нужно брать немного "над". Над и дальше, в воображаемую точку за спиной слепого в своей ярости соперника. Отсюда и характерный почерк Воинов Блеска: сокрушая, идти дальше, исповедуя собственную геометрию войны; добивание не их дело. Поднявшийся враг уже не увидит обидчика и будет соображать, что же произошло - до тех пор, пока не подойдут специалисты по добиванию, истребительные эшелоны. Всмотримся в организацию вермахта, одной из самых победоносных армий последних столетий. Образцовая дисциплина не была самоцелью, онасвязывала только воинов Пота, для которых умело был задан призывный ритм телодвижений, обеспечена надлежащая рационализация практики, так сказать сугубая будничность и "человекоразмерность" малых задач; воинам Ярости, штурмовым бригадам СС, лишь изредка приходилось вторгаться в машинерию полков, чобы все-таки напомнить порой о господине. Отлично поставленное дело конституирования войны, щедрая подкормка победами помогали выбирать и воспитывать тех, кто получил право на импровизацию и подходящий материал для импровизации, современное оружие; лучшие питомцы войны присоединялись к когорте Воинов Блеска, самому драгоценному достоянию воюющей нации. Их производство требует ювелирных операций и больших затрат. Если для воинов Ярости опыт поражений в общем случае полезен, то для воинов Блеска передозировка поражений недопустима, а уж для их порождения и воспитания просто губительна; их первичный бульон - это победоносная среда с легким облачком игры поверх кровавой жатвы. Зато, в отличие от воинов Ярости и Пота, они не признают в смерти "своего Господина"; для воинов Блеска смерть - одна из граней брошенного игрального кубика, т.е. возможный исход, минимальная ставка, ниже которой не стоит и играть, - но армия, умеющая созидать простор для действий Воинов Блеска, по природе своей победоносна. Вовсе не случайно Генштаб немецкой армии не позволял передовым частям ввязываться в жестокие пространственно замкнутые бои осадного характера, например в борьбу с партизанами, в разного рода карательные операции. Во-первых, незачем отбирать хлеб насущный у воинов Ярости, во-вторых, подобная практика может дисквалифицировать драгоценную когорту. Ярость стягивает пространство войны и задает свой волнообразный ритм ("ярость благородная вскипает как волна"). Коготь ярости, запускаемый в тело и душу врага, застревает там на какое-то время, наслаждаясь и подпитываясь аннигиляцией терзаемой души. Но интегральное суммирование этой задержки создает роковое замедление, и Дух Воинственности вязнет в тотальности уничтожения. Война выгорает изнутри, если она интегрируется в единую вспышку ярости. Наличие воинов Блеска помогает избежать подобного коллапса, благодаря их зрячей способности быть в ином времени, неуловимом для других воинских когорт и участников войны. Время воинов Блеска для остальных участников хэппенинга дано как мелькание, куда осмысливание не поспевает. Носители первородства Духа Воинственности почти без взаимодействия проходят гравитационное поле тотального истребления врага, избегая тем самым дорогостоящих психологических затрат и потерь времени. В своей устремленности к воображаемой точке Воины Блеска пронизывают многомерную топологию поля боя, потрясая противника и довольствуясь потрясением, не втягиваясь в зачаровывающую, монотонную карусель кровавой жарвы. Нации, воспитавшие когорту воинов Блеска, суть редкие званые гости на пиру у Духа Воинственности. Их легко узнать среди мясников, поваров и жареных зайцев на блюде. Легионы Цезаря, легко читающие геометрию войны (увидел - победил), конники Чингиз-Хана, проносящиеся как частицы-нейтрино, все время сквозь - сквозь армии, государства, пустые пространства, Отто Скорцени с командой, генерал Роммель, сиятельный полководец во главе истинных Воинов блеска. Отсутствие воинов Блеска невосполнимо, в сущности, ничем другим: ни оружием, ни совершенным воинским кодексом. Едва ли не самым характерным примером тут может служить Япония. Самураи были великолепными воинами Ярости, а комплекс бусидо - это своего рода шедевр программного обеспечения сражения в "закрытой системе"; в сверхмалом замкнутом пространстве схватки. Но в разветвленной геометрии войны японской армии была доступна лишь узкая ниша, и ясно, чего им не хватало - первородства от Духа Воинственности, а без него огромный ресурс мужества и стойкости, сопоставимость вооружения - все оказывается тщетным. Уничожив тихоокеанский флот США в 1941 году, Япония так и не смогла отыскать путь к победе над Америкой и быстро утратила достигнутое преимущество (хотя кто бы стал отрицать стойкость ее солдат?). Еще позорнее был разгром Квантунской армии в Маньчжурии в 1945 году - не помогли ни камикадзе, ни многолетнее строительство укреплений. Роковая невидимость воображаемой точки победы, отсутствие легких фракций войны, позволяющих проходить сквозь кровь и дым как сквозь пену азарта, обессмыслило мужество носителей самурайского кодекса. Япония и не могла победить из-за недовоплощения Духа Воинственности, застрявшего на низкой аватаре в цепи перерождений, на уровне анимации, а не одухотворения, т.е. там, где царит слепота в отношении высших измерений войны. Зомби-камикадзе неспособен проникать в тонкие сферы, обитаемые для воплощенных носителей первородства. Прямую противоположность являет собой случай Германии. Белокурая Бестия, порожденная двухсотлетним духовным первородством, сумела сделать просторы войны своим Домом Бытия. В свое время Владимир Эрн предлагал рассматривать Канта и Круппа как родственные манифестации общего духовного начала.9 Но это было в 1914 году, и ему не поверили. Тогда принято было гуманистически противопоставлять "великую культуру", давшую Баха, Канта, Шуберта и Со - и тупую солдафонщину, с которой великая культура почему-то справиться не могла. Теперь уже мало кто склонен к такому подходу. Абсолютный Дух потерял видимость своей абсолютности, стало ясно, что ему приходится конкурировать с другими духами - призраками, имеющими равномощную жажду воплощения, вести борьбу за плоть, за ранг субъекта. "Всеобщее воодушевление" отнюдь не вызывает теперь априорного доверия, оно вызывает вопрос, причем вопрос труднейший во всей рефлексивной диагностике: чем одержимы? Какой из сонма призраков определяет духовность в ее сиюминутном порыве, анимируя и воодушевляя? Нет труднее задачи, чем отличить просветление от наваждения. Но совпадений слишком много, и, пользуясь приемами Жака Деррида, я предложил бы прочесть имя Канта как анаграмму, содержащую основной шифр воинского духа Германии: Кант - танк. Знак тире обозначает здесь процесс более чем двухсотлетнего сотрудничества духов (или, если угодно, духовного сотрудничества), в результате которого были воспитаны два высоких воплощения; глубокая, насыщенная философией культура мысли и не знавшая себе равных иерархия тела войны, вермахт10. Когда, с поражением вермахта, становой хребет возлюбленного воплощения Духа Воинственности был сломан, пострадало все совокупное духовное пространство Германии. Дух как бы улетучился (или духи), о чем когда-то предупреждал Гегель: "Для того чтобы целое не распалось и дух не улетучился..." (см.выше). И вот мы свидетели: современная философская мысль Германии так же далека от духовных глубин предшествующих философских десвятилетий, как карикатурный бундесвер от своего одухотворенного Духом Воинственности прототипа - вермахта. В поисках аналогий я обращаюсь к замечательной сказке Толкина "Властелин Колец". Когда Фродо бросает кольцо Всевластья в жерло вулкана, прекращается инвольтация сил зла - всем обитателям дарованы безопасность, монстры рассыпались на свои составляющие, простые стихии бытия. Но одновременно покидают Дольн и светлые эльфы, стремительно идет на убыль сила магов. Общий рельеф бытия выравнивается, чары, навеянные и развеянные, повсюду оседают. Проницательность Толкина позволила уловить эту странную неизбежность, которая обычно не выговаривается или не договаривается в сказке. Хайдеггер очень любил цитировать строчку Гельдерлина: "вместе с опасностью приходит также и спасительное" (das Rattende auch). Но вместе с достижением безопасности начинается общее оскудение духа, оседание и связывание чар или самой творческой эманации из спектра творческого выдоха Бога. Вслед за воинами Блеска исчезают и носители hybris, люди дерзновения, после чего не остается уже места и праведникам, духовность сменяется призрачностью, инерция одухотворения угасает и заменяется активностью (суетливостью) анимации. Тогда паства по праву переходит к новому Пастырю, психоаналитику, умеющему заклинать мелких бесов. Окончание Примечания 1. Гегель. Феноменология духа. Соч. Т.4 М. 1959. С.206. 2. Там же. 3. Там же, 241-242. 4. M.Foucault. La volonte de savoir. P., 1976, p.27. 5. Уилсон описывает, как "коварно лишенный сладчайшего плода победы победитель" в истерике катается по земле, грызет кору, кусает собственный хвост и в редких случаях погибает от запредельного стресса. - E.Wilson. Sociobiology. Cambridge, 1979, p.180. 6. Понятно, сколь затруднительной была бы для крысы функция палача! По той же причинекрыса не могла бы быть и хирургом для своих собратьев - все это привилегии человека. 7. "Расклинание" Духа Воинственности и в самом деле напоминает оживление, вернее, анимацию мертвеца. Удивительно точносоответствующее ощущение передано в стихотворении Юрия Левитанского: И вот, едва лишь тризну справили, Еще не веря в свой закат, Опять рукой коснулся клавишей Войны безумный музыкант. И, поддаваясь искушению, Они построились в носки, Во всем послушные движению Его играющей руки. Забыв, что были уже трупами Под сенью нотного листа, Они за флейтами, за трубами Привычно заняли места... 8. Караморчун - букв. "черный всадник". У норманнов сходную роль выполняли берсерки. 9. В.Ф.Эрн. Кант и Крупп. Вопросы философии, 1989, #4. 10. Для себя я отмечаю две фигуры: это мыслитель Хайдеггер, носитель духовного первородства западной философии, и славный полководец, выдающийся воин блеска генерал Роммель.

"Митин журнал", вып.52:                      
Следующий материал