Митин журнал. Вып. 52 (лето 1995). Редактор Дмитрий Волчек, секретарь Ольга Абрамович. С.72 /ошибка пагинации/ - 97.

6 Вернемся вновь к фигуре воина Блеска, ибо в ней наиболее ярко видна полярность, отличающая войну как феномен духовного производства от агрессии или насилия, которые в структуре войны существуют как молекулы с переменной валентностью. Позиционную характеристику воина Блеска хотелось бы снабдить соответствующим психологическим портретом, но, как ни странно, обильная литература о войне бедна точными наблюдениями на этот счет. Из того, что мне попалось, лучшей зарисовкой я считаю новеллу Фолкнера "Бобер". Герой рассказа, молоденький лейтенантик ВМФ Великобритании, своего рода вольный стрелок, охотник на торпедном катере, в промежутке между боевыми дежурствами напрашивается в гости к своему знакомому, американскому пилоту ВВС. Побывав на боевом вылете в кабине самолета, морячок проникается уважением - ему нравится работа друга и прежде всего новизна набора ощущений, и он предлагает пилоту "прокатиться на катере", обещая интересную игру. Игра называется "бобер", и из отрывочного, сбивчивого рассказа летчик представляет себе что-то вроде охоты или рыбалки с элементами риска. Он снисходительно соглашается, обнаруживая, с некоторым удивлением и досадой, что и накануне "прогулки" лейтенантик, по обыкновению, мертвецки пьян, и единственное, что он может сообщить - как бывает занятно, когда выпадает "бобер". Но вот они выходят вместе на боевое задание на маленьком катере в открытое море. Катерок захлестывают волны, и летчик начинает испытывать тревогу, догадываясь, что рыбалкой тут и не пахнет. Тревога переходит в ужас, когда он узнает подробности задания: приблизиться вплотную к вражескому эсминцу, установить на его корпусе магнитную мину, а затем, отплыв на минимальное расстояние, взорвать ее с помощью дистанционного взрывателя. Все это выясняется между делом, поскольку главный интерес лейтенанта сосредоточен в воображаемой точке, той самой, где находится загадочный "бобер". Прожектора немецкого корабля засекают катер, и лейтенант, припав к рулю, радостно улыбаясь и притопывая ногой от азарта, начинает делать крутые виражи, уходя от трассирующих пуль. - Ты что, сумасшедший? - кричит ему летчик, - поворачивай назад!!! По немыслимым зигзагам катер приближается к эсминцу: "Ничего, парень, не горячись, - подбадривает лейтенант, - сейчас будет занятно". Наконец, приблизившись почти вплотную, лейтенант перегибается через борт и лепит мину к корпусу корабля. Теперь, громко напевая и ускользая от обстрела, лейтенант набирает дистанцию: "Сейчас, - говорит он, - сейчас посмотрим, как пойдет". Он поворачивает рукоятку в своем ящике, и раздается оглушительный взрыв. Огромный эсминец надламывается посередине, и вверх хлещет фонтан воды. - Смотри, бобер! Что я говорил, бобер - натуральный, с фонтанчиком! Бывает, просто тонет как какашка - противно смотреть... Но я нарочно леплю на центр эту штуковину, и веришь - через одного бобер! Со струйкой. Но пилот не слышит, что говорит ему лейтенант. Хладнокровный профессионал войны блюет, перегнувшись через борт, пока истинный воин Блеска исполняет свой боевой танец, впитывая трансцендентное наслаждение победой. Если бы с ним были те двое, из кинохроники 41 года, они порадовались бы "бобру", разделили бы этот пир, как единокровные братья по духу - по Духу Воинственности. Когда наставника Лю, величайшего мастера живописи и каллиграфии, спросили, что нравится ему в рисунке одного из старых мастеров, Лю не стал говорить ни о цвете, ни о линии. Он сказал: самое примечательное здесь - это положение большого пальца на кисточке. Одним словом - бобер. Но мы вправе сказать и больше: если невидима та воображаемая точка, далеко за спиной врага, и дан лишь простой объект в раструбе практической цели и в модусе обреченности на смерть, то господин не замедлит явить себя. Быть может поэтому "смертники" никогда не выигрывали войну, и круг задач воинов Блеска всегда оставался недоступен им.11 Воин Блеска творит свое искусство легко, как бы играючи. Бог войны Марс не годится ему в покровители, это бог воинов Ярости. Его бог - это Шива, танцующий Шива, в танце разрушающий Мир. Величайший из богов индуистского пантеона выжидал, пока остальные боги пахтали мир мутовкой, ибо Вселенная создавалась в усилии труда. Черед Шивы настает, когда свершается исполненность творения. Согласно великой идее Вед, мир, создаваемый трудом, разрушаем в танце. И когда повсюду начинает звучать неслышная музыка гибели, Бог воинов Блеска выходит на авансцену. На его светлейшем челе нет ни малейших признаков гнева, никакой омраченности существованием. Но вот, набирая ритм отрицательного резонанса, Шива делает легкое танцевальное движение, и один из слоев сущего проваливается в небытие. Так, по мере мелькания блистательных па опустошается Вселенная, и мы даже можем предположить блеск азарта в глазах танцора в случае особо эффектного попадания, когда очередная линия разлома вклинивается до самых эссенциальных глубин. Несомненно, это "бобер". Фолкнер психологически точен и в описании земной жизни воинов Блеска. В промежутках между сражениями охотник на бобров буквально "не просыхает". В страте повседневности ему не хватает опоры; то, что для обычного человека составляет вязкую инерцию будней, источник нешуточных страхов и тяжких забот, для него лишь разные степени пустоты, бессмысленно перетекающие друг в друга; выпадение времени. 7 Все структурные подразделения Войны вплетены в ткань трансцендентального и повседневного бытия человека. Каждый нормальный человек располагает немалым запасом военных историй и разрозненных сведений из военной истории, формирующих некий внутренний эталон, применяемый не только для военных оценок, но и широчайшего круга суждений вообще. Возьмем какой-нибудь элементарный постулат, например: "численный перевес есть главное условие победы". Стоит только его эксплицитно высказать, как из бесконечного запаса историй начинают извлекаться подходящие контр-примеры - они множется, пока постулат не повисает в воздухе и не начивает вызывать улыбку. Тогда, под влиянием критики, предполагаемые сторонники постулата переходят к его ограничению; например, подсчитывается оптимальная пропорция соотношения сил в наступлении и обороне - 3:1, как утверждается во многих современных учебниках по тактике. Но и тут даже беглый взгляд военного историка находит множество опровержений - соотношение сил оказывается весьма переменной величиной. Или вот еще крайне интересный сюжет - эволюция оружия. Преимущество в вооружении дает явный перевес одной из сторон; стремление к более современному и эффективному оружию - это важная составляющая усилия победы. Сама тема предполагает великое множество вариаций и ряд следствий. Например: "лучшее оружие не всегда побеждает". Или: лучшее оружие становится таковым лишь там, где для него находится подходящий носитель, в каком-то определенном локусе пространства и времени. Оружие может быть по-настоящему затребовано далеко за пределами своего производства и первоначального применения. Не теряет своей актуальности и пророчество-назидание Александра Невского: "Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет". Победивший врага новым оружием, но случайно обронивший его на поле боя, рискует пасть под ударами собственного изобретения уже в следующем бою. Нация, создавшая атомную бомбу, но не одержавшая с ней ни одной победы, быть может проклянет однажды своих ученых-изобретателей, если отвернувшийся от нее Дух Воинственности, воплотившись в иную аватару, произнесет приговор в стиле бессмертного Тараса Бульбы: "чем тебя породил, тем и убью". Создается впечатление, что все частичные феномены, соединяемые причинными рядами, расщепляются фактором войны, видоизменяясь до неузнаваемости. Агрессивность, оружие, экономика, другие факторы, вращающиеся как стеклышки в калейдоскопе, образуют причудливую картину иновидимости, где властвует своя геометрия узора, далеко дистанцированная от оптических свойств частных составляющих. Похожую закономерность отмечает Владимир Лефевр, исследуя топику квазипространства рефлексии. Испытуемым предлагается рассортировать набор произвольных фигурок на "добрые" и "злые". У каждого сортировщика та или иная фигурка получает свой знак. Любая из них с равной вероятностью может оказаться и доброй, и злой. Но при этом неизменно воспроизводится пропорция, соотношение тех и других; так называемое "золотое сечение".12 В конструкции войны тоже есть свои золотые сечения: некоторые интегральные характеристики, производные второго порядка, обладающие наибольшей стабильностью, хотя и кажутся на первый взгляд мимолетными. Например, стиль. 8 Выдержать единство стиля - это характерная черта почерка победы, и здесь мы вновь обнаруживаем общую подкладку (sub-jectum) духовного производства, схожесть с дискурсом литературы. Стиль представляет собой самое непосредственное проявление времени, его еще не остывший след и предчувствие будущей траектории, т.е. нечто очень занимательное для духа. Или для некоторых духов, в т.ч. для Духа Воинственности. Устаревший, немодный, отсталый, утративший одухотворенность - в нашем случае это синонимы. Поэтому самый неожиданный расклад обстоятельств и факторов может понадобиться для Победы, нельзя только выиграть немодную войну. В XIV-XVI веках войны можно было выигрывать деньгами, что не раз доказывала Венеция, - и достигнутые ею победы были современны, и поэтому красивы и убедительны. "С XVI в. существовали войны "авангардные", которые яростно мобилизовывали кредиты, умы, изобретательность техников, настолько, что войны сами изменялись от года к году в соответствии с настоятельными велениями моды, конечно, куда менее забавными, чем перемены в украшении костюма. Но такая война, дочь прогресса и его мать, существовала лишь в сердце миров-экономик; для того, чтобы развиться, ей требовалось обилие людей и средств, требовалось дерзкое величие планов. Покиньте эту центральную сцену мирового театра, к тому же преимущественно освещаемую информацией и историографией своего времени и доберитесь до ... первобытных периферийных областей: славной войне там не было места - или же она бывала смешна и неэффективна".13 Устаревшая, немодная война сходит со сцены. Ее продолжают играть где-то на периферии театра военных действий. Но, как замечает Бродель, периферийная публика другой войны может и не принять - пока не проиграет свою собственную. 9 В истории войн достаточно ярких контрастов, когда войну точнее будет назвать охотой, охотой на давно выжившее из своей войны воплощение Духа. Из последних примеров можно вспомнить польско-германскую войну 1939 года, где разрыв "воюющих сторон" в уровне оружия (кавалерия против бронетанковых сил) дополнялся таким же, если не большим, разрывом в тактике. Немецкий генштаб скрутил пространство выдвижения польских войск в своеобразный лист Мебиуса; когда те наконец изготовились "воевать", война была успешно проиграна. Германия была бесспорной законодательницей военной моды в конце XIX и до середины XX века. Ее войнам и компонентам войн подражали, их копировали и имитировали, пытаясь уловить общую линию (силуэт), чтобы вписать в него национальный орнамент - но улавливали в основном пустую оболочку, оброненную Духом Воинственности, не успевая следить за перемещением аватар. Даже поражения Германии или неудачи в сражениях были по-своему красивы - как неудачи азартного, но владеющего собой игрока перед срывом банка. И только когда был укрощен и погребен носитель Первородства, избранник и олицетворение Духа Воинственности, германский вермахт, только тогда стало возможным искать свою войну, не впадая в безнадежный провинциализм (ибо если нет столицы, то нет и провинции), выстраивать свой стиль путем перегруппировки измерений в геометрии войны. Для успеха войны необходимо без запинки усвоить стиль сегодняшнего дня и хотя бы отчасти воевать войну будущего, угадав ее очертания в геометрии чистой воинственности. Понятие "успех" сохраняет в данном случае все коннотации глагола "успеть" и представляет собой гармонизацию усилий и измерений вдоль виртуальной оси времени, направленной в будущее - в настоящее будущее. Умение сгруппироваться в единстве стиля намного важнее абсолютного значения отдельных компонентов - идет ли речь о дисциплине, вооружении или, скажем, о факторе исторической правоты. Рассмотрим последние приключения в Духе Воинственности двух носителей Духа - Израильской армии и армии США. Операции, проведенные Израильской армией с самого момента возникновения этого субъекта воплощения, впечатляют. Соотношение потерь в 1956-1973 гг. (примерно 1:30) и общее незначительное число убитых при полном фактическом разгроме и деморализации численно превосходящих армий противника свидетельствует о сформировании в армии Израиля внушительной когорты воинов Блеска. Ряд операций, например, бомбовый удар по ядерному центру в Багдаде и освобождение заложников в аэропорту Энтеббе представляют собой стилистические шедевры, сравниваемые с такими проявлениями духа как Турецкий марш Моцарта или "Философии искусства" Шеллинга. Они достойны воплощения в тезаурусе Духа Воинственности, но, к сожалению, произведения этого Духа не овеществляются в текстах. Совсем иначе выглядят военные приключения Америки после 1945 года. Сомнительный результат в Корее, затяжная и бесславная Вьетнамская война - и это при огромном преобладании технической мощи. Сравним поддающееся сравнению. Когда террористы, захватившие самолет и взявшие в заложники пассажиров, приземлились в столице Уганды Кампале, воспользовавшись покровительством диктатора Иди Амина, ситуация казалась безнадежной, во всяком случае - для применения военной силы. Тем более блистательной оказалась развязка: группа израильских коммандос без всяких переговоров и консультаций совершила посадку в аэропорту Кампалы Энтеббе и сходу вступила в бой, молниеносный и решительный. Они перестреляли террористов и помогавших угонщикам аминовских солдат, причем так, что не погиб ни один пассажир. Освобожденные заложники под прикрытием огня пересели в израильский самолет и взлетели. Но прежде - скажем так, попутно, была уничтожена практически вся авиация Уганды - самолеты угандийских ВВС, базировавшиеся в Энтеббе. После чего славные воины Блеска без потерь вернулись в землю обетованную. Это был "бобер", да еще какой! Когда через несколько лет революционные иранские студенты взяли в заложники персонал американского посольства в Тегеране, аналогия напрашивалась сама собой. Пентагон приступил к разработке плана военной операции. Времени на продумывание плана было гораздо больше, технических и финансовых ресурсов во всяком случае не меньше. Однако акция завершилась позорным провалом: десантники "заблудились", потеряли связь, словом - проиграли бой еще до столкновения с соперником. Из той же серии можно вспомнить и бесславную попытку США силами морской пехоты навести порядок в Бейруте. Тогда последней каплей в цепи неудач стал начиненный взрывчаткой грузовик, направленный палестинцами прямо в здание казармы морских пехотинцев, после чего оставшиеся в живых вояки благополучно отбыли домой. (Я думаю, израильские генералы, выражая публичное сочувствие, снисходительно посмеивались про себя над воинственными потугами "старшего брата". Ибо каждому свое - кому густая чечевичная похлебка, а кому Первородство от Духа Воинственности). 10 Только сейчас, в 90-е годы, Америке удалось приступить к освоению высоких измерений войны. Мы присутствуем при попытках сконструировать свою оригинальную фигуру в совокупности слоев, образующих геометрию победы. Была инсценирована и выиграна первая в истории электронно-компьютерная война, в которой благодаря конструктивному усилию удалось поменять местами часть измерений. Такое произведение Духа Воинственности как победа над Ираком отмечена несомненной яркостью и новизной стиля, с его появлением другие обиходные модели войны переходят в разряд устаревших: в лучших домах такое больше не носят. Такое больше не воюют на лучших театрах военных действий. Если мы зададим себе вопрос: в чем же состоит новый покрой войны, внесенный электронно-компьютерным дизайном, то аналитический ответ будет краток: в рефлексивном расслоении геометрии театра и миражировании врага. Между плоскостью Поля Боя и передним краем собственных войск прокладывается экранирующий слой - поверхность дисплея и кнопочного пульта. Тем самым создаются условия неравной игры с колоссальной форой: побеждает тот, кто воюет с врагом, нанесенным на дисплей. Враг виден в этом воображаемом (или, лучше сказать, воображенном) пространстве: видны его перемещения, позиции и даже конфигурации замыслов. Армии же Ирака противостоял невидимый враг, наносящий удары из Трансцендентного; а ответный удар приходилось наносить в пустоту, практически наугад. Геометрия войны для каждого из противников была настолько различной, что можно представить себе сражение двухмерного существа с трехмерным. Войну в Заливе Америка смотрела как умело поставленное и эффектно разыгранное шоу, в чередовании крупных и общих планов. Саддам Хусейн играл злодея (что ж, колоритный актер) и получал заслуженное возмездие. Светящиеся точки ракет, как в лучших компьютерных играх, "прокалывали" подлежащие уничтожению объекты, затем появлялась авиация, и бомбы падали прямо в отверстия, заранее проделанные для них. Мастерство телеоператора накладывалось на мастерство конструктора и оператора кнопочного пульта (то бишь бойца), благодаря чему создавалось единство и выдержанность стиля. Когда дело дошло до выдвижения танковых колонн, это было скорее ритуальным жестом, неким маргинальным ходом в композиции войны. Оказать серьезное сопротивление на последнем этапе означало бы испортить победу, это было бы грубое нарушение правил разыгранной композиции. Но армия Ирака, загипнотизированная пассами скрытой за миражом смерти, практически не сопротивлялась.14 С другой стороны, перенос центра тяжести войны в компьютерное измерение, в геометрию рефлексии и психологии, заведомо предполагал подобный исход в качестве расчетного: если бы на месте генерала Шварцкопфа был Роммель в новой ипостаси, он мог бы рискнуть двинуть картонные танки - вот бы был всем бобрам бобер! Война в Заливе говорит о том, что Америка набрала, наконец, духовную мощь. Среди прочих и Дух Воинственности посетил ее - мы стали свидетелями первого яркого образца духовного производства этого рода. Правда, что-то мешает пока поставить воинов Америки в один ряд с вермахтом или израильскими командос. Пожалуй, это, прежде всего, неполновесность пари. Не может быть по-настоящему господином тот, кто не готов при случае поставить на кон свою жизнь... 11 Мы видели, что одухотворение Духом Воинственности приводит к иным результатам, чем одержимость прочими духами. Но для того, чтобы разобраться в надлежащей стратегии разума, необходимо иметь перед собой картину чистой феноменологии этого Духа. Почему все опасения по поводу всхода роковых семян оказываются тщетными, а прополка ускоряет их рост? Допустим, что желание предотвратить войну есть некая максима воли, императив практического разума. Наличие этой максимы, во всяком случае, не менее достоверно, чем непрерывная эманация Духа Воинственности в социальное тело и его спорадические персонификации в носителях первородства. Но, пожалуй, удивительнее всего иллюзион вечной превратности намерения, в данном случае иллюзион самофальсификации гуманизма. Не одну тысячу лет мы слышим гуманистические заклинания в адрес войны: ненависть не прекращается ненавистью... возлюби врага своего... не убий... подставь другую щеку... Но похоже, что пока заклинатели зарабатывают репутацию мыслителей-гуманистов размазыванием общих мест, их словеса, восходя к небесам, заклинают только друг друга. Змеи расползаются, а извивается только дудочка факира. Пора поставить решающий вопрос (хотя лучше, конечно, было бы поставить эксперимент): что произойдет, если вся антивоенная пропаганда вдруг смолкнет? Вероятно, гуманист-заклинатель скажет (если снизойдет до ответа): ну, тогда будет вообще... И тут я напомню ему анекдот про чукчей. Идут эти двое по Чукотке - кругом бескрайняя тундра и вечная мерзлота. - Хочешь, я расскажу тебе политический анекдот? - спрашивает один. - Т-ссс, - второй чукча прикладывает палец к губам, - тише, а то сошлют... Есть резон рассматривать опасения чукчи и гуманиста как однопорядковые. Трезвый взгляд на вещи приводит к недвусмысленному выводу: еще ни одна война не была остановлена или приостановлена максимой гуманистической воли (другое дело, что в период всеобщей вовлеченности в войну позиция "мир, а не победа" выглядит достойно и по контрасту хорошо смотрится). Но бессилие мирного призыва в деле прекращения (связывания) войны - это вещь очевидная и даже тривиальная. Я настаиваю на более сильном утверждении: формулы гуманистических заклинаний, модулируя тембр страха и слепоты в голосе рассудка, лишают разум выбора в процессе расчета стратегии. Они, стало быть, встроены в Weltlauf как косвенные условия разжигания конфликта. Они ответственны за рутинизацию траектории воплощения Духа Воинственности. Временами начинает казаться, что иллюзион раскручивается вокруг слепого пятна этимологии: "предотвратить" и "отказаться от", "избавиться" - это вовсе не синонимы. "Пред-отвратить" значит повернуть, отвернуть в сторону, а приставка "пред" указывает на важность своевременности поворачивания. Короче говоря, речь должна идти о том, чтобы проложить русло для Духа Воинственности, раз уж он все равно пронизывает Вселенную, приводя в трепет восприимчивые к такого рода одухотворению слои сущего. Задача, имеющая шансы на выполнение при условии мобилизации всей хитрости разума, состоит в том, чтобы фальсифицировать проявления этого духа, не допустив его выхода в форму "в себе и для себя". Чтобы избежать повышенной концентрации Духа Воинственности в "опасном месте", необходима тотальная инъекция войны в универсум духовного производства; если угодно - общая милитаризация духа15. Если растворить войну в океане Weltlauf, насытив ею плоть бытия, то война предстанет перед нами не только как кровь и разрушение. Война как быстрота ассоциаций и навык сквозного зрения. Война как шедевр. Война как попытка созерцания, и в конечном счете, "война как все" (Аркадий Драгомощенко). Поэтому, если появился бы вдруг настоящий апостол Мира, он был бы вовсе не заклинателем и не проповедником кротости. Он был бы первопроходцем сублимации, производителем захватывающего самовозрастающего сюжета с неслыханной длиной пробега. Он разматывал бы клубок приключений - таких, что дух захватывает, и захваченный Дух Воинственности углублялся бы в лабиринт ловушек, где перед каждым поворотом ждала бы его затейливая приманка: принцесса или тигр? Принцип тот же, что и у Шахерезады: пока поставщик приключений протягивает сюжетную нить, дух забывает о завершении метаморфоза, и стадия войны мечей не наступает. Тем временем, гуманистическая мысль пытается пресечь войну "на корню", срезая на деле спасительные боковые отростки. Моралистам не нравится кровожадность сказок. И они вводят цензуру. В русском переводе "Али-Бабы" (в отличие от замечательного английского перевода Фитцджеральда) скороговоркой пересказан самый яркий эпизод, когда кроткая Фатима расправляется с разбойниками, сидящими в кувшинах: "она залила кувшины кипящим маслом и так убила всех сорок разбойников". Если бы Шахерезада позволила себе столь унылое и бесцветное описание кульминации событий, Шахрияр, пожалуй, не стал бы ее больше слушать - слишком дешево, чтобы купить отсрочку. Где же душераздирающие вопли разбойников? Где differance между болевым шоком первого, который ни о чем не догадывался, и страданиями сорокового, который догадывался обо всем? А главное, где та чарующая размеренность, с которой кроткая Фатима ходила за новыми порциями масла, размеренность монотонной женской работы? Слишком скоро сказка сказывается - так скоро, что не успевает метаморфоз войны отклониться в сторону, завязнуть в лабиринте. Вслед за фильтрацией "кровожадности" из сказок наступает черед детских игр в войну - ЮНЕСКО всерьез пропагандирует "добровольный отказ от игрушек, имитирующих оружие". Понятно, что нет особых оснований опасаться осуществления столь извращенных планов по выращиванию гомункулусов; сущностно-человеческое истребимо только вместе с человеками. Но любопытно, как изменилась топология пуританизма. Именно мы становимся свидетелями миграции ханжества из сферы секса в измерения войны. Вывеска греховности, снятая с детского онанизма, приколачивается теперь к играм в войну; инкарнация общественной морали на глазах конституирует новую сферу постыдного. Разница состоит лишь в том, что репрессирование либидо работало на сублимацию, что в конечном счете и привело к разрушению прямолинейной эротики эксцесса и к насыщению эротизмом всех слоев повседневности. "Антимилитаристские" проекты гуманизма, напротив, направлены на выталкивание Духа Воинственности с тропы сублимации, т.е. на спрямление траектории метаморфоза и преобразование тропы войны в столбовую дорогу. Было бы слишком наивно, впрочем, преувеличивать возможности управления Духом Воинственности. Как известно, Дух дышит где хочет. Примечания 11. Для аналогии, быть может отдаленной, приведу еще один пример "воображаемой точки": когда Мао Цзедуна спросили, сколько продлится вражда с Советским Союзом, он ответил: "Примерно десять тысяч лет. К этому времени Советского Союза уже не будет, а вражда еще останется". 12. См. Lefevre V. Algebra of conscience. Dordrecht, 1982. 13. Бродель Ф. Материальная цивилизация. Экономика и капитализм. Т.3. Время Мира. М.,1992. С. 52. 14. Трудно отделаться от мысли, что если бы Ирак смог уклониться от навязанных правил, нашел бы в себе стойкость для попытки сконструировать собственную войну, дело могло принять иной оборот. 15. Многие проницательные мыслители пришли к пониманию этой суровой необходимости, не всегда называя ее по имени. Не говоря уже о Гегеле (особенно периода "йенской реальной философии") и Ницше, можно упомянуть "путь воина" Кастанеды, идею номадизма Делеза и Гваттари. Не кто иной как Николай Федоров предложил сублимацию воинской повинности в сверхзадачу воскрешения мертвых. Как я понимаю, в целях притока чистой энергетики духа.

"Митин журнал", вып.52:                      
Следующий материал